Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)

Ходжа Нас­ред­дин под­нял ру­ку, при­зы­вая к ти­ши­не и вни­ма­нию.

— Вы соб­ра­лись оп­ла­ки­вать ме­ня, о жи­те­ли Бла­го­род­ной Бу­ха­ры! Да раз­ве не зна­ете вы, что я — бес­смер­тен!

Я — Ход­жа Нас­ред­дин, сам се­бе гос­по­дин,

И ска­жу — не сов­ру — ни­ког­да не ум­ру.

Он сто­ял, оза­рен­ный яр­ким пла­ме­нем ши­пя­щих фа­ке­лов; тол­па друж­но под­х­ва­ти­ла его пес­ню, и над ноч­ной Бу­ха­рой по­нес­лось, гу­дя, зве­ня и ли­куя:

Нищий, бо­сый и го­лый, я — бро­дя­га ве­се­лый,

Буду жить, бу­ду петь и на сол­н­це гля­деть!

Куда бы­ло двор­цу до та­ко­го ве­селья и ли­ко­ва­ния.

— Рас­ска­жи! — зак­ри­чал кто-то. — Рас­ска­жи, как ты ухит­рил­ся уто­пить вмес­то се­бя рос­тов­щи­ка Джа­фа­ра?

— Да! — вспом­нил Ход­жа Нас­ред­дин. — Юсуп! Ты пом­нишь мою клят­ву?

— Пом­ню! — отоз­вал­ся Юсуп. — Ты сдер­жал ее, Ход­жа Нас­ред­дин!

— Где он? — спро­сил Ход­жа Нас­ред­дин. — Где рос­тов­щик? Вы взя­ли его сум­ку?

— Нет. Мы не прит­ра­ги­ва­лись к не­му.

— Ай-ай-ай! — уко­риз­нен­но ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин. — Не­уже­ли вы не по­ни­ма­ете, о жи­те­ли Бу­ха­ры, с из­быт­ком на­де­лен­ные бла­го­род­с­т­вом, но чу­точ­ку оби­жен­ные умом, что ес­ли эта сум­ка по­па­дет в ру­ки нас­лед­ни­кам рос­тов­щи­ка, то они выж­мут из вас все дол­ги до пос­лед­не­го гро­ша! По­дай­те мне его сум­ку!

Десятки лю­дей, кри­ча и тол­пясь, бро­си­лись вы­пол­нять при­ка­за­ние Ход­жи Нас­ред­ди­на, при­нес­ли мок­рую сум­ку и по­да­ли ему.

Он на­угад вы­нул од­ну рас­пис­ку.

— Се­дель­ник Ма­мед! — крик­нул он. — Кто здесь се­дель­ник Ма­мед?

— Я, — от­ве­тил тон­кий, дре­без­жа­щий го­лос; из тол­пы выс­ту­пил впе­ред ма­лень­кий ста­рик в цве­тис­том, до­нель­зя рва­ном ха­ла­те и с бо­ро­ден­кой в три во­ло­са.

— Зав­т­ра ты, се­дель­ник Ма­мед, дол­жен уп­ла­тить по этой рас­пис­ке пять­сот тань­га. Но я, Ход­жа Нас­ред­дин, ос­во­бож­даю те­бя от уп­ла­ты дол­га; об­ра­ти эти день­ги на свои нуж­ды и ку­пи се­бе но­вый ха­лат, ибо твой боль­ше по­хож на соз­рев­шее хлоп­ко­вое по­ле: отов­сю­ду ле­зет ва­та!

С эти­ми сло­ва­ми он пор­вал рас­пис­ку в клоч­ки.

Так он пос­ту­пил со все­ми рас­пис­ка­ми.

Когда бы­ла пор­ва­на пос­лед­няя, Ход­жа Нас­ред­дин, силь­но раз­мах­нув­шись, швыр­нул сум­ку в во­ду.

— Пусть она ле­жит на дне всег­да и веч­но, эта сум­ка! — вос­к­лик­нул он. — И пусть ни­ког­да ник­то не на­де­нет ее на се­бя! О бла­го­род­ные жи­те­ли Бу­ха­ры, нет боль­ше­го по­зо­ра для че­ло­ве­ка, чем но­сить та­кую сум­ку, и что бы ни слу­чи­лось с каж­дым из вас, и ес­ли да­же кто-ни­будь из вас раз­бо­га­те­ет, — на что, впро­чем, ма­ло на­деж­ды, по­ка здрав­с­т­ву­ют наш сол­н­це­по­доб­ный эмир и его не­усып­ные ви­зи­ри, — но ес­ли так слу­чит­ся и кто-ни­будь из вас раз­бо­га­те­ет, то он ни­ког­да не дол­жен на­де­вать та­кую сум­ку, да­бы не пок­рыть веч­ным по­зо­ром и се­бя са­мо­го, и свое по­том­с­т­во до че­тыр­над­ца­то­го ко­ле­на! А кро­ме то­го, он дол­жен пом­нить, что на све­те су­щес­т­ву­ет Ход­жа Нас­ред­дин, ко­то­рый шу­тить не лю­бит, — вы все ви­де­ли, ка­ко­му на­ка­за­нию под­верг он рос­тов­щи­ка Джа­фа­ра! Те­перь я про­ща­юсь с ва­ми, о жи­те­ли Бла­го­род­ной Бу­ха­ры, приш­ло мне вре­мя от­п­рав­лять­ся в даль­ний путь. Гюль­д­жан, ты по­едешь со мной?!

— По­еду — ку­да хо­чешь! — ска­за­ла она.

Жители Бу­ха­ры дос­той­но про­во­ди­ли Ход­жу Нас­ред­ди­на. Ка­ра­ван-са­рай­щи­ки при­ве­ли для не­вес­ты бе­ло­го, как хло­пок, иша­ка; ни од­но­го тем­но­го пят­ныш­ка не бы­ло на нем, и он гор­де­ли­во си­ял, стоя ря­дом со сво­им се­рым соб­ра­том, ста­рин­ным и вер­ным спут­ни­ком Ход­жи Нас­ред­ди­на в ски­та­ни­ях. Но се­рый ишак ни­чуть не сму­щал­ся столь блис­та­тель­ным со­сед­с­т­вом, спо­кой­но же­вал зе­ле­ный соч­ный кле­вер и да­же от­тал­ки­вал сво­ей мор­дой мор­ду бе­ло­го иша­ка, как бы да­вая этим по­нять, что, нес­мот­ря на бес­спор­ное пре­вос­ход­с­т­во в мас­ти, бе­лый ишак да­ле­ко еще не име­ет пе­ред Ход­жой Нас­ред­ди­ном та­ких зас­луг, ка­кие име­ет он, се­рый ишак.

Кузнецы при­та­щи­ли пе­ре­нос­ный горн и под­ко­ва­ли тут же обо­их иша­ков, се­дель­ни­ки по­да­ри­ли два бо­га­тых сед­ла: от­де­лан­ное бар­ха­том — для Ход­жи Нас­ред­ди­на и от­де­лан­ное се­реб­ром — для Гюль­д­жан. Чай­хан­щи­ки при­нес­ли два чай­ни­ка и две ки­тай­с­кие на­илуч­шие пи­алы, ору­жей­ник — саб­лю зна­ме­ни­той ста­ли гур­да, что­бы Ход­же Нас­ред­ди­ну бы­ло чем обо­ро­нять­ся в пу­ти от раз­бой­ни­ков; ко­вер­щи­ки при­нес­ли по­по­ны, ар­кан­щи­ки — во­ло­ся­ной ар­кан, ко­то­рый, бу­ду­чи рас­тя­нут коль­цом вок­руг спя­ще­го, пре­дох­ра­ня­ет от уку­са ядо­ви­той змеи, ибо змея, на­ка­лы­ва­ясь на жес­т­кие во­ло­син­ки, не мо­жет пе­ре­пол­з­ти че­рез не­го.

Принесли свои по­дар­ки тка­чи, мед­ни­ки, пор­т­ные, са­пож­ни­ки; вся Бу­ха­ра, за ис­к­лю­че­ни­ем мулл, са­нов­ни­ков и бо­га­чей, со­би­ра­ла в путь сво­его Ход­жу Нас­ред­ди­на.

Гончары сто­яли в сто­ро­не пе­чаль­ные: им не­че­го бы­ло по­да­рить. За­чем че­ло­ве­ку ну­жен в до­ро­ге гли­ня­ный кув­шин, ког­да есть мед­ный, по­да­рен­ный че­кан­щи­ка­ми?

Но вдруг воз­вы­сил свой го­лос са­мый древ­ний из гон­ча­ров, ко­то­ро­му нас­чи­ты­ва­лось уже за сто лет:

— Кто это го­во­рит, что мы, гон­ча­ры, ни­че­го не по­да­ри­ли Ход­же Нас­ред­ди­ну? А раз­ве его не­вес­та, эта прек­рас­ная де­вуш­ка, не про­ис­хо­дит из слав­но­го и зна­ме­ни­то­го сос­ло­вия бу­хар­с­ких гон­ча­ров?

Гончары зак­ри­ча­ли и за­шу­ме­ли, при­ве­ден­ные в пол­ное вос­хи­ще­ние сло­ва­ми ста­ри­ка. По­том они да­ли от се­бя Гюль­д­жан стро­гое нас­тав­ле­ние — быть Ход­же Нас­ред­ди­ну вер­ной, пре­дан­ной под­ру­гой, да­бы не уро­нить сла­вы и чес­ти сос­ло­вия.

— Бли­зит­ся рас­свет, — об­ра­тил­ся Ход­жа Нас­ред­дин к на­ро­ду. — Ско­ро от­к­ро­ют го­род­с­кие во­ро­та. Мы с мо­ей не­вес­той дол­ж­ны уехать не­за­мет­но, ес­ли же вы пой­де­те нас про­во­жать, то страж­ни­ки, во­об­ра­зив, что все жи­те­ли Бу­ха­ры ре­ши­ли по­ки­нуть го­род и пе­ре­се­лить­ся на дру­гое мес­то, зак­ро­ют во­ро­та и ни­ко­го не вы­пус­тят. По­это­му — рас­хо­ди­тесь по до­мам, о жи­те­ли Бла­го­род­ной Бу­ха­ры, пусть бу­дет спо­ко­ен ваш сон, и пусть ни­ког­да не на­ви­са­ют над ва­ми чер­ные крылья бе­ды, и пусть де­ла ва­ши бу­дут ус­пеш­ны. Ход­жа Нас­ред­дин про­ща­ет­ся с ва­ми! На­дол­го ли? Я не знаю и сам…

На вос­то­ке уже на­ча­ла про­та­ивать уз­кая, ед­ва за­мет­ная по­лос­ка. Над во­до­емом под­ни­мал­ся лег­кий пар. На­род на­чал рас­хо­дить­ся, лю­ди га­си­ли фа­ке­лы, кри­ча­ли, про­ща­ясь:

— Доб­рый путь, Ход­жа Нас­ред­дин! Не за­бы­вай свою род­ную Бу­ха­ру!

Особенно тро­га­тель­ным бы­ло про­ща­ние с куз­не­цом Юсу­пом и чай­хан­щи­ком Али. Тол­с­тый чай­хан­щик не мог удер­жать­ся от слез, ко­то­рые обиль­но ув­лаж­ни­ли его крас­ные пол­ные ще­ки.

До от­к­ры­тия во­рот Ход­жа Нас­ред­дин про­был в до­ме Ни­яза, но как толь­ко пер­вый му­эд­зин про­тя­нул над го­ро­дом пе­чаль­но зве­ня­щую нить сво­его го­ло­са — Ход­жа Нас­ред­дин и Гюль­д­жан тро­ну­лись в путь. Ста­рик Ни­яз про­во­дил их до уг­ла, — даль­ше Ход­жа Нас­ред­дин не поз­во­лил, и ста­рик ос­та­но­вил­ся, гля­дя вслед им влаж­ны­ми гла­за­ми, по­ка они не скры­лись за по­во­ро­том. При­ле­тел лег­кий ут­рен­ний ве­те­рок и на­чал хло­по­тать на пыль­ной до­ро­ге, за­бот­ли­во за­ме­тая сле­ды.

g33

Нияз бе­гом пус­тил­ся до­мой, то­роп­ли­во под­нял­ся на кры­шу, от­ку­да бы­ло вид­но да­ле­ко за го­род­с­кую сте­ну, и, нап­ря­гая ста­рые гла­за, сма­хи­вая неп­ро­ше­ные сле­зы, дол­го смот­рел на бу­рое, сож­жен­ное сол­н­цем взгорье, по ко­то­ро­му ви­лась, ухо­дя за три­де­вять зе­мель, се­рая лен­та до­ро­ги. Он дол­го ждал, в его сер­д­це на­ча­ла зак­ра­ды­вать­ся тре­во­га: уж не по­па­лись ли Ход­жа Нас­ред­дин и Гюль­д­жан в ру­ки страж­ни­ков? Но вот, прис­мот­рев­шись, ста­рик раз­ли­чил вда­ли два пят­на — се­рое и бе­лое: они все уда­ля­лись, все умень­ша­лись, по­том се­рое пят­но ис­чез­ло, слив­шись со взгорь­ем, а бе­лое вид­не­лось еще дол­го, то про­па­дая в ло­щи­нах и впа­ди­нах, то по­ка­зы­ва­ясь опять. На­ко­нец и оно ис­чез­ло, рас­т­во­ри­лось в под­ни­ма­ющем­ся ма­ре­ве. На­чи­нал­ся день, и на­чи­нал­ся зной. А ста­рик, не за­ме­чая зноя, си­дел на кры­ше в горь­кой за­дум­чи­вос­ти, его се­дая го­ло­ва тряс­лась, и душ­ный ко­мок сто­ял в гор­ле. Он не роп­тал на Ход­жу Нас­ред­ди­на и свою доч­ку, он же­лал им дол­го­го счас­тья, но ему бы­ло горь­ко и боль­но ду­мать о се­бе, — те­перь сов­сем опус­тел его дом, и не­ко­му скра­сить звон­кой пес­ней и ве­се­лым сме­хом его оди­но­кую ста­рость. По­дул жар­кий ве­тер, вско­лых­нул лис­т­ву ви­ног­рад­ни­ка, взвих­рил пыль, за­дел кры­лом гор­ш­ки, что су­ши­лись на кры­ше, и они заз­ве­не­ли жа­лоб­но, тон­ко, про­тяж­но, слов­но бы и они грус­ти­ли о по­ки­нув­ших дом…

Нияз оч­нул­ся, ус­лы­шав ка­кой-то шум за спи­ной, ог­ля­нул­ся: к не­му на кры­шу под­ни­ма­лись по лес­т­ни­це один за дру­гим три бра­та, все — мо­ло­дец к мо­лод­цу, и все — гон­ча­ры. Они по­дош­ли и скло­ни­лись пе­ред ста­ри­ком в пок­ло­нах, пре­ис­пол­нен­ные глу­бо­чай­ше­го ува­же­ния.

— О поч­тен­ный Ни­яз! — ска­зал стар­ший из них. — Твоя доч­ка уш­ла от те­бя за Ход­жой Нас­ред­ди­ном, но ты не дол­жен го­ре­вать и роп­тать, ибо та­ков веч­ный за­кон зем­ли, что зай­чи­ха не жи­вет без зай­ца, лань не жи­вет без оле­ня, ко­ро­ва не жи­вет без бы­ка и ут­ка не жи­вет без се­лез­ня. А раз­ве де­вуш­ка мо­жет про­жить без вер­но­го и пре­дан­но­го дру­га, и раз­ве не па­ра­ми сот­во­рил ал­лах все жи­ву­щее на зем­ле, раз­де­лив да­же хлоп­ко­вые по­бе­ги на муж­с­кие и жен­с­кие. Но, что­бы не бы­ла чер­ной твоя ста­рость, о поч­тен­ный Ни­яз, ре­ши­ли мы все трое ска­зать те­бе сле­ду­ющее: тот, кто по­род­нил­ся с Ход­жой Нас­ред­ди­ном, тот по­род­нил­ся со все­ми жи­те­ля­ми Бу­ха­ры, и ты, о Ни­яз, по­род­нил­ся от­ны­не с на­ми. Те­бе из­вес­т­но, что прош­лой осенью мы, скор­бя и сте­ная, по­хо­ро­ни­ли на­ше­го от­ца и тво­его дру­га, поч­тен­ней­ше­го Ус­ма­на Али, и ны­не у на­ше­го оча­га пус­ту­ет мес­то, пред­наз­на­чен­ное для стар­ше­го, и мы ли­ше­ны ежед­нев­но­го счас­тья поч­ти­тель­но со­зер­цать бе­лую бо­ро­ду, без ко­то­рой, как рав­но и без мла­ден­чес­ко­го кри­ка, дом счи­та­ет­ся на­по­ло­ви­ну пус­тым, ибо хо­ро­шо и спо­кой­но бы­ва­ет на ду­ше у че­ло­ве­ка толь­ко тог­да, ког­да он на­хо­дит­ся по­се­ре­ди­не меж­ду тем, об­ла­да­ющим бо­ро­дою, кто дал ему жизнь, и меж­ду тем, ле­жа­щим в ко­лы­бе­ли, ко­то­ро­му он сам дал жизнь. И по­это­му, о поч­тен­ный Ни­яз, мы про­сим те­бя прек­ло­нить слух к на­шим сло­вам, и не от­вер­гать на­шей прось­бы, и вой­ти в наш дом, за­нять у на­ше­го оча­га мес­то, пред­наз­на­чен­ное для стар­ше­го, и быть нам всем тро­им за от­ца, а на­шим де­тям за де­душ­ку.

Братья про­си­ли так нас­той­чи­во, что Ни­яз не мог от­ка­зать­ся: он во­шел к ним в дом и был при­нят с ве­ли­ким поч­те­ни­ем. Так на ста­рос­ти лет он за свою чес­т­ную и чис­тую жизнь был воз­наг­раж­ден са­мой боль­шой наг­ра­дой, ка­кая толь­ко су­щес­т­ву­ет на зем­ле для му­суль­ма­ни­на: он стал Ни­яз-бо­бо, то есть де­душ­ка, гла­ва боль­шой семьи, в ко­то­рой у не­го бы­ло че­тыр­над­цать вну­ков, и взор его мог нас­лаж­дать­ся бес­п­ре­рыв­но, пе­ре­хо­дя с од­них ро­зо­вых щек, из­ма­зан­ных ту­тов­ни­ком и ви­ног­ра­дом, на дру­гие, не ме­нее гряз­ные. И слух его с тех пор ни­ког­да не был уд­ру­ча­ем ти­ши­ною, так что ему с неп­ри­выч­ки при­хо­ди­лось да­же иной раз тя­же­лень­ко и он уда­лял­ся в свой ста­рый дом от­дох­нуть и пог­рус­тить о та­ких близ­ких его сер­д­цу и та­ких да­ле­ких, ушед­ших не­из­вес­т­но ку­да… В ба­зар­ные дни он от­п­рав­лял­ся на пло­щадь и рас­спра­ши­вал ка­ра­ван­щи­ков, при­быв­ших в Бу­ха­ру со всех кон­цов зем­ли: не встре­ти­лись ли им по до­ро­ге два пут­ни­ка — муж­чи­на, под ко­то­рым се­рый ишак, и жен­щи­на на бе­лом иша­ке без еди­но­го тем­но­го пят­ныш­ка? Ка­ра­ван­щи­ки мор­щи­ли свои за­го­ре­лые лбы, от­ри­ца­тель­но ка­ча­ли го­ло­ва­ми: нет, та­кие лю­ди им по до­ро­ге не по­па­да­лись.

Ходжа Нас­ред­дин, как всег­да, ис­чез бес­след­но, что­бы вдруг объ­явить­ся там, где его сов­сем не ожи­да­ют.

Глава тридцать восьмая, которая могла бы послужить началом для новой книги

    Я со­вер­шил семь пу­те­шес­т­вий, и про каж­дое пу­те­шес­т­вие есть уди­ви­тель­ный рас­сказ, ко­то­рый сму­ща­ет умы.

    «Тысяча и од­на ночь»

И он объ­явил­ся там, где его сов­сем не ожи­да­ли. Он объ­явил­ся в Стам­бу­ле.

Это про­изош­ло на тре­тий день по по­лу­че­нии сул­та­ном пись­ма от эми­ра бу­хар­с­ко­го. Сот­ни гла­ша­та­ев разъ­ез­жа­ли по го­ро­дам и се­ле­ни­ям Блис­та­тель­ной Пор­ты[9], опо­ве­щая на­род о смер­ти Ход­жи Нас­ред­ди­на. Об­ра­до­ван­ные мул­лы дваж­ды в день, ут­ром и ве­че­ром, ог­ла­ша­ли в ме­че­тях эмир­с­кое пись­мо и воз­но­си­ли бла­го­дар­ность ал­ла­ху.

Султан пи­ро­вал во двор­цо­вом са­ду, в прох­лад­ной те­ни то­по­лей, оро­ша­емых влаж­ной пылью фон­та­нов. Вок­руг тес­ни­лись ви­зи­ри, муд­ре­цы, по­эты и про­чая двор­цо­вая че­лядь, жад­но ожи­дав­шая по­да­чек. Чер­ные ра­бы дви­га­лись ве­ре­ни­ца­ми с ды­мя­щи­ми­ся под­но­са­ми, каль­яна­ми и кув­ши­на­ми в ру­ках. Сул­тан был в очень хо­ро­шем рас­по­ло­же­нии ду­ха и бес­п­ре­рыв­но шу­тил.

— По­че­му се­год­ня, нес­мот­ря на та­кую жа­ру, в воз­ду­хе чув­с­т­ву­ет­ся сла­дос­т­ная лег­кость и бла­го­уха­ние? — лу­ка­во при­щу­рив­шись, спра­ши­вал он муд­ре­цов и по­этов. — Кто из вас дос­той­но от­ве­тит на наш воп­рос?

И они, ки­дая умиль­ные взгля­ды на ко­ше­лек в его ру­ках, от­ве­ча­ли:

— Ды­ха­ние на­ше­го си­ятель­но­го по­ве­ли­те­ля на­сы­ти­ло воз­дух сла­дос­т­ной лег­кос­тью, а бла­го­уха­ние рас­п­рос­т­ра­ни­лось по­то­му, что ду­ша не­чес­ти­во­го Ход­жи Нас­ред­ди­на пе­рес­та­ла на­ко­нец ис­то­чать свой гнус­ный смрад, от­рав­ля­ющий ра­нее весь мир.

В сто­ро­не, наб­лю­дая за по­ряд­ком, сто­ял ох­ра­ни­тель спо­кой­с­т­вия и бла­го­чес­тия в Стам­бу­ле — на­чаль­ник стра­жи, от­ли­чав­ший­ся от сво­его дос­той­но­го бу­хар­с­ко­го соб­ра­та Ар­с­лан­бе­ка раз­ве толь­ко еще боль­шей сви­ре­пос­тью да не­обы­чай­ной ху­до­бой, ка­ко­вые ка­чес­т­ва со­пут­с­т­во­ва­ли в нем друг дру­гу, что бы­ло дав­но за­ме­че­но жи­те­ля­ми Стам­бу­ла, и они еже­не­дель­но с тре­во­гой в гла­зах рас­спра­ши­ва­ли двор­цо­вых бан­щи­ков о сос­то­янии поч­тен­ных те­лес на­чаль­ни­ка, — ес­ли све­де­ния бы­ли зло­ве­щи­ми, то все жи­те­ли, оби­тав­шие близ двор­ца, пря­та­лись по до­мам и без край­ней не­об­хо­ди­мос­ти не вы­хо­ди­ли ни­ку­да до сле­ду­юще­го бан­но­го дня. Так вот, этот са­мый при­во­дя­щий в тре­пет на­чаль­ник сто­ял в сто­ро­не; его го­ло­ва, увен­чан­ная чал­мой, тор­ча­ла на длин­ной и тон­кой шее, как на шес­те (мно­гие жи­те­ли Стам­бу­ла за­та­ен­но вздох­ну­ли бы, ус­лы­шав та­кое срав­не­ние!).

g34

Все шло очень хо­ро­шо, нич­то не ом­ра­ча­ло праз­д­ни­ка и не пред­ве­ща­ло бе­ды. Ник­то и не за­ме­тил двор­цо­во­го над­зи­ра­те­ля, ко­то­рый, при­выч­но и лов­ко прос­коль­з­нув меж­ду прид­вор­ны­ми, по­до­шел к на­чаль­ни­ку стра­жи, что-то шеп­нул ему. На­чаль­ник вздрог­нул, пе­ре­ме­нил­ся в ли­це и то­роп­ли­вы­ми ша­га­ми вы­шел вслед за над­зи­ра­те­лем. Че­рез ми­ну­ту он вер­нул­ся — блед­ный, с тря­су­щи­ми­ся гу­ба­ми. Рас­тал­ки­вая прид­вор­ных, он по­до­шел к сул­та­ну и в пок­ло­не сло­мал­ся пе­ред ним по­по­лам:

— О ве­ли­кий по­ве­ли­тель!..

— Что там еще? — не­до­воль­но спро­сил сул­тан. — Не­уже­ли ты да­же в та­кой день не мо­жешь удер­жать при се­бе свои па­лоч­ные и тю­рем­ные но­вос­ти? Ну, го­во­ри ско­рей!

— О си­ятель­ный и ве­ли­кий сул­тан, язык мой от­ка­зы­ва­ет­ся…

Султан встре­во­жил­ся, сдви­нул бро­ви.

Начальник стра­жи по­лу­ше­по­том за­кон­чил:

— Он — в Стам­бу­ле!

— Кто? — глу­хо спро­сил сул­тан, хо­тя сра­зу по­нял, о ком идет речь.

— Ход­жа Нас­ред­дин!

Начальник стра­жи ти­хо про­из­нес это имя, но прид­вор­ные име­ют чут­кий слух; по все­му са­ду за­ше­лес­те­ло:

— Ход­жа Нас­ред­дин! Он — в Стам­бу­ле!.. Ход­жа Нас­ред­дин в Стам­бу­ле!

— От­ку­да ты зна­ешь? — спро­сил сул­тан; го­лос его был хрип­лым. — Кто ска­зал те­бе? Воз­мож­но ли это, ес­ли мы име­ем пись­мо эми­ра бу­хар­с­ко­го, в ко­то­ром он сво­им цар­с­т­вен­ным сло­вом за­ве­ря­ет нас, что Ход­жа Нас­ред­дин боль­ше не пре­бы­ва­ет в жи­вых.

Начальник стра­жи по­дал знак двор­цо­во­му над­зи­ра­те­лю, и тот под­вел к сул­та­ну ка­ко­го-то че­ло­ве­ка с плос­ким но­сом на ря­бом ли­це, с жел­ты­ми бес­по­кой­ны­ми гла­за­ми.

— О по­ве­ли­тель! — по­яс­нил на­чаль­ник стра­жи. — Этот че­ло­век дол­го слу­жил шпи­оном при двор­це эми­ра бу­хар­с­ко­го и очень хо­ро­шо зна­ет Ход­жу Нас­ред­ди­на. По­том этот че­ло­век пе­ре­ехал в Стам­бул, и я взял его на дол­ж­ность шпи­она, в ка­ко­вой дол­ж­нос­ти он сос­то­ит и сей­час.

— Ты ви­дел его? — пе­ре­бил сул­тан, об­ра­ща­ясь к шпи­ону. — Ты ви­дел соб­с­т­вен­ны­ми гла­за­ми?

Шпион от­ве­тил ут­вер­ди­тель­но.

— Но ты, мо­жет быть, обоз­нал­ся?

Шпион от­ве­тил от­ри­ца­тель­но. Нет, он не мог обоз­нать­ся. И ря­дом с Ход­жой Нас­ред­ди­ном еха­ла ка­кая-то жен­щи­на на бе­лом иша­ке.

— По­че­му же ты не схва­тил его сра­зу? — вос­к­лик­нул сул­тан. — По­че­му ты не пре­дал его в ру­ки страж­ни­ков?

— О си­ятель­ный по­ве­ли­тель! — от­ве­тил шпи­он и по­ва­лил­ся, дро­жа, на ко­ле­ни. — В Бу­ха­ре я по­пал од­наж­ды в ру­ки Ход­жи Нас­ред­ди­на, и ес­ли бы не ми­лость ал­ла­ха, то не ушел бы от не­го жи­вым. И ког­да я се­год­ня уви­дел его на ули­цах Стам­бу­ла, то зре­ние мое по­му­ти­лось от стра­ха, а ког­да я оч­нул­ся, то он уже ис­чез.

— Та­ко­вы твои шпи­оны! — вос­к­лик­нул сул­тан, блес­нув гла­за­ми на сог­нув­ше­го­ся на­чаль­ни­ка стра­жи. — Один толь­ко вид прес­туп­ни­ка при­во­дит их в тре­пет!

Он от­тол­к­нул но­гой ря­бо­го шпи­она и уда­лил­ся в свои по­кои, соп­ро­вож­да­емый длин­ной цепью чер­ных ра­бов.

Визири, са­нов­ни­ки, по­эты и муд­ре­цы тре­вож­но гу­дя­щей тол­пой ус­т­ре­ми­лись к вы­хо­ду. Че­рез пять ми­нут в са­ду ни­ко­го не ос­та­лось, кро­ме на­чаль­ни­ка стра­жи, ко­то­рый, гля­дя в пус­то­ту ос­та­но­вив­ши­ми­ся мут­ны­ми гла­за­ми, бес­силь­но опус­тил­ся на мра­мор­ный край во­до­ема и дол­го си­дел, вни­мая в оди­но­чес­т­ве ти­хо­му плес­ку и сме­ху фон­та­нов. И ка­за­лось, он в од­но мгно­ве­ние так по­ху­дел и вы­сох, что ес­ли бы жи­те­ли Стам­бу­ла уви­де­ли его, то бро­си­лись бы врас­сып­ную кто ку­да, не под­би­рая по­те­рян­ных ту­фель.

А ря­бой шпи­он в это вре­мя мчал­ся, за­ды­ха­ясь, по на­ка­лен­ным ули­цам к мо­рю. Там на­шел он араб­с­кий ко­рабль, го­то­вый к от­п­лы­тию. Хо­зя­ин ко­раб­ля, нис­коль­ко не сом­не­ва­ясь в том, что ви­дит пе­ред со­бою бе­жав­ше­го из тюрь­мы раз­бой­ни­ка, за­ло­мил не­по­мер­ную це­ну; шпи­он не стал тор­го­вать­ся, вбе­жал на па­лу­бу и за­бил­ся в тем­ный гряз­ный угол. По­том, ког­да тон­кие ми­на­ре­ты Стам­бу­ла по­то­ну­ли в го­лу­бой дым­ке и све­жий ве­тер на­дул па­ру­са, — он вы­полз из сво­его убе­жи­ща, обо­шел ко­рабль, заг­ля­нул в ли­цо каж­до­му че­ло­ве­ку и на­ко­нец ус­по­ко­ил­ся, удос­то­ве­рив­шись, что Ход­жи Нас­ред­ди­на на ко­раб­ле нет.

С тех пор весь ос­та­ток сво­ей жиз­ни ря­бой шпи­он про­жил в пос­то­ян­ном и неп­ре­рыв­ном стра­хе: ку­да бы ни при­ез­жал он — в Баг­дад, в Ка­ир, в Те­ге­ран или Да­маск, — ему не уда­ва­лось про­жить спо­кой­но боль­ше трех ме­ся­цев, по­то­му что в го­ро­де обя­за­тель­но по­яв­лял­ся Ход­жа Нас­ред­дин. И, сод­ро­га­ясь при мыс­ли о встре­че с ним, ря­бой шпи­он бе­жал все даль­ше и даль­ше; здесь бу­дет впол­не умес­т­но срав­нить Ход­жу Нас­ред­ди­на с мо­гу­чим ура­га­ном, ко­то­рый ды­ха­ни­ем сво­им бес­п­рес­тан­но го­нит пе­ред со­бой су­хой жел­тый лист, вы­ди­ра­ет его из тра­вы и вы­ду­ва­ет его из рас­ще­лин. Так был на­ка­зан ря­бой шпи­он за все зло, ко­то­рое он при­чи­нил лю­дям!..

А на дру­гой день в Стам­бу­ле на­ча­лись уди­ви­тель­ные и не­обы­чай­ные со­бы­тия!.. Но не сле­ду­ет че­ло­ве­ку рас­ска­зы­вать о том, че­му он сам не был сви­де­те­лем, и опи­сы­вать стра­ны, ко­то­рых не ви­дел; эти­ми сло­ва­ми мы и за­кон­чим в на­шем по­вес­т­во­ва­нии пос­лед­нюю гла­ву, ко­то­рая мог­ла бы пос­лу­жить на­ча­лом для но­вой кни­ги о даль­ней­ших по­хож­де­ни­ях нес­рав­нен­но­го и бес­по­доб­но­го Ход­жи Нас­ред­ди­на в Стам­бу­ле, Баг­да­де, Те­ге­ра­не, Да­мас­ке и во мно­гих дру­гих прос­лав­лен­ных го­ро­дах…

     1940 г.

1    Л.В. Со­ловь­ев в сво­ей кни­ге не­од­нок­рат­но да­ет ста­рое рус­ское наз­ва­ние ино­языч­ных имен, фа­ми­лий, ге­ог­ра­фи­чес­ких наз­ва­ний.  Здесь и да­лее при­ме­ча­ния Е. Кал­ма­нов­с­ко­го
    Испагань (Исфа­ган, Ис­фа­хан) — круп­ный го­род в Пер­сии (ны­неш­нем Ира­не).

2    Улемы (ула­ма) — зна­то­ки ре­ли­ги­оз­но­го ис­лам­с­ко­го уче­ния, тол­ко­ва­те­ли и со­вет­чи­ки.

3    Мударрисы (му­дер­ри­сы) — в му­суль­ман­с­ких шко­лах пре­по­да­ва­те­ли пред­ме­тов, ос­но­ван­ных на тек­с­те Ко­ра­на.

4    Тарикат — ре­ли­ги­оз­но-фи­ло­соф­с­кие нас­тав­ле­ния, ко­то­ры­ми ру­ко­вод­с­т­во­ва­лись чле­ны ре­ли­ги­оз­ных су­фий­с­ких братств, ис­кав­шие пу­ти са­мо­со­вер­шен­с­т­во­ва­ния.

5    Ишан — гла­ва му­суль­ман­с­кой об­щи­ны, обыч­но при­над­ле­жав­ший к од­но­му из ор­де­нов дер­ви­шей и по­доб­ным им груп­пам на­се­ле­ния.

6   Фирман — так име­но­вал­ся указ, ко­то­рый из­да­вал­ся пра­ви­те­лем в не­ко­то­рых му­суль­ман­с­ких стра­нах.

7    Рудеги (Ру­да­ки, око­ло 860-941) — зна­ме­ни­тый по­эт, ро­до­на­чаль­ник по­эзии на язы­ке фар­си.

8    Арабское сло­во «джин» оз­на­ча­ет «злой дух». В уз­бек­с­ком язы­ке име­ет­ся сло­во «джи­ны», оз­на­ча­ющее бук­валь­но «одер­жи­мый злым ду­хом». Упот­реб­ля­ет­ся в смыс­ле бес­но­ва­тый, су­мас­шед­ший, по­ме­шан­ный, по­ло­ум­ный и, на­ко­нец, прос­то ду­рак. (При­меч. ав­то­ра.)

9     Блистательная Пор­та — од­но из при­ня­тых ра­нее в ев­ро­пей­с­ких дип­ло­ма­ти­чес­ких до­ку­мен­тах, в ли­те­ра­ту­ре наз­ва­ние Ос­ман­с­кой им­пе­рии (Тур­ция во гла­ве с сул­та­ном).

7 комментариев на «Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)»

  1. Viator говорит:

    Очень смешная картинка. Как художнику вообще пришло в голову, что в кости играют костяшками домино?

    • Узакбай говорит:

      Да, на это многие обращают внимание. ) Наверное, он был далёк от азартных игр.

      • Viator говорит:

        У меня была ещё такая мысль, что настоящие кости не пропустила цензура. Вы не знаете, могло ли такое быть?

  2. Узакбай говорит:

    Кто его знает… Иллюстрации создавались в 1955 году. Нарды, в которые повсеместно играют в Средней Азии (и не только) с помощью тех же костей под запретом вроде бы не были.
    Но! Что интересно, существует аналогичная картинка (первоначальный набросок? вариант?) где чётко изображены именно кости. В общем, надо сделать соответствующий пост про эту загадку в частности и про Гальбу в общем. )

  3. армен говорит:

    Глупая восточная сказка.

  4. Узакбай говорит:

    Армен, было бы интересно услышать Ваше более развёрнутое мнение.

  5. Сергей-Одесса говорит:

    Зря ожидаете… 🙂
    Такое мог сказать человек, не читавший эту книгу

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

seventy two ÷ 9 =