Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)

Они сго­во­ри­лись, что двое пой­дут за день­га­ми, а тре­тий ос­та­нет­ся ка­ра­улить. Это мог­ло бы по­вер­г­нуть Ход­жу Нас­ред­ди­на в уны­ние, ес­ли бы он не об­ла­дал спо­соб­нос­тью на­пе­ред уга­ды­вать че­ло­ве­чес­кие пос­туп­ки: он точ­но знал, что тре­тий страж­ник не­дол­го уси­дит око­ло меш­ка. Пред­ви­де­ния оп­рав­да­лись: ос­тав­шись один, страж­ник на­чал бес­по­кой­но взды­хать, каш­лять, хо­дить взад-впе­ред по до­ро­ге, зве­ня ору­жи­ем. По этим зву­кам Ход­жа Нас­ред­дин уга­ды­вал все его мыс­ли: страж­ни­ка грыз­ла тре­во­га за свои три ты­ся­чи трис­та трид­цать три тань­га с од­ной третью. Ход­жа Нас­ред­дин тер­пе­ли­во ждал.

— Как дол­го они там во­зят­ся, — ска­зал страж­ник.

— Они, на­вер­ное, пря­чут день­ги ку­да-ни­будь в дру­гое мес­то, а зав­т­ра вы все трое при­де­те за ни­ми, — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин.

Это был мет­кий удар. Страж­ник шум­но за­со­пел, по­том на­чал прит­вор­но зе­вать.

— Как хо­чет­ся мне пе­ред смер­тью пос­лу­шать ка­кую-ни­будь ду­шес­па­си­тель­ную ис­то­рию, — ска­зал из меш­ка Ход­жа Нас­ред­дин. — Мо­жет быть, ты вспом­нишь и рас­ска­жешь мне, о доб­рый страж­ник.

— Нет! — сер­ди­то от­ве­тил страж­ник. — Я не знаю ду­шес­па­си­тель­ных ис­то­рий… К то­му же, я ус­тал, пой­ду при­ля­гу вот здесь на тра­ве.

Но он не со­об­ра­зил, что по зем­ле его ша­ги бу­дут от­да­вать­ся гул­ко и да­ле­ко. Сна­ча­ла шел он мед­лен­но, по­том до Ход­жи Нас­ред­ди­на до­нес­ся час­тый то­пот, — страж­ник пом­чал­ся на клад­би­ще.

Настало вре­мя дей­с­т­во­вать. Но тщет­но ка­тал­ся и ку­выр­кал­ся Ход­жа Нас­ред­дин, — пор­вать ве­рев­ку не уда­лось. «Про­хо­же­го! — мо­лил Ход­жа Нас­ред­дин. — О судь­ба, пош­ли мне про­хо­же­го!»

И судь­ба пос­ла­ла ему про­хо­же­го.

Судьба и бла­гоп­ри­ят­ный слу­чай всег­да при­хо­дят на по­мощь то­му, кто пре­ис­пол­нен ре­ши­мос­ти и бо­рет­ся до кон­ца (об этом уж бы­ло ска­за­но рань­ше, но ис­ти­на не тус­к­не­ет от пов­то­ре­ния). Ход­жа Нас­ред­дин все­ми си­ла­ми бо­рол­ся за свою жизнь, и судь­ба не мог­ла от­ка­зать ему в по­мо­щи.

Прохожий шел мед­лен­но; он был хром, как оп­ре­де­лил Ход­жа Нас­ред­дин по зву­ку его ша­гов, и не мо­лод, по­то­му что стра­дал одыш­кой.

Мешок ле­жал на са­мой се­ре­ди­не до­ро­ги. Про­хо­жий ос­та­но­вил­ся, дол­го раз­г­ля­ды­вал, ткнул ра­за два клю­кой.

— Что это за ме­шок? От­ку­да он здесь взял­ся? — скри­пу­че ска­зал про­хо­жий.

Ходжа Нас­ред­дин — о ве­ли­кая ра­дость! — уз­нал го­лос рос­тов­щи­ка Джа­фа­ра.

Теперь Ход­жа Нас­ред­дин не сом­не­вал­ся в сво­ем спа­се­нии. Толь­ко бы по­доль­ше ис­ка­ли…

Он каш­ля­нул в меш­ке — ти­хонь­ко, что­бы не ис­пу­гать рос­тов­щи­ка.

— Эге! Да здесь че­ло­век! — вос­к­лик­нул Джа­фар, от­с­ко­чив.

— Ко­неч­но, че­ло­век, — спо­кой­но от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин, из­ме­нив свой го­лос. — А что в этом уди­ви­тель­но­го?

— Как что уди­ви­тель­но­го? За­чем ты заб­рал­ся в ме­шок?

— Зна­чит, нуж­но, ес­ли заб­рал­ся. Про­хо­ди сво­ей до­ро­гой и не на­до­едай мне рас­спро­са­ми.

Ходжа Нас­ред­дин знал, что лю­бо­пыт­с­т­во рос­тов­щи­ка те­перь воз­буж­де­но до край­нос­ти и он все рав­но не уй­дет.

— По­ис­ти­не, уди­ви­тель­ное со­бы­тие! — встре­тить на до­ро­ге че­ло­ве­ка, си­дя­ще­го в за­вя­зан­ном меш­ке! — го­во­рил рос­тов­щик. — Мо­жет быть, те­бя по­са­ди­ли в ме­шок на­силь­но?

— На­силь­но! — ус­мех­нул­ся Ход­жа Нас­ред­дин. — Стал бы я пла­тить шес­ть­сот тань­га за то, что­бы ме­ня по­са­ди­ли в ме­шок на­силь­но!

— Шес­ть­сот тань­га! За что же ты уп­ла­тил та­кие день­ги?

— О про­хо­жий, я те­бе рас­ска­жу все, ес­ли ты по­обе­ща­ешь, выс­лу­шав, уда­лить­ся и не тре­во­жить боль­ше мой по­кой. Этот ме­шок при­над­ле­жит од­но­му ара­бу, жи­ву­ще­му у нас в Бу­ха­ре, и об­ла­да­ет чу­дес­ным свой­с­т­вом ис­це­лять бо­лез­ни и урод­с­т­ва. Хо­зя­ин да­ет его на по­дер­жа­ние, но за боль­шие день­ги и не всем. Я был хро­мым, гор­ба­тым и кри­вым на один глаз, и вот я на­ду­мал же­нить­ся, и отец мо­ей не­вес­ты, да­бы не огор­чить ее взо­ра со­зер­ца­ни­ем мо­их уродств, по­вел ме­ня к это­му ара­бу, и я по­лу­чил на по­дер­жа­ние ме­шок сро­ком на че­ты­ре ча­са, уп­ла­тив хо­зя­ину шес­ть­сот тань­га. А так как этот ме­шок про­яв­ля­ет свои це­леб­ные свой­с­т­ва толь­ко вбли­зи клад­би­ща, то я и при­шел пос­ле за­хо­да сол­н­ца сю­да, к ста­ро­му Кар­шин­с­ко­му клад­би­щу, вмес­те с от­цом мо­ей не­вес­ты, ко­то­рый, за­вя­зав ве­рев­ку на меш­ке, уда­лил­ся, ибо при­сут­с­т­вие пос­то­рон­не­го че­ло­ве­ка мо­жет ис­пор­тить все де­ло. Араб, хо­зя­ин меш­ка, пре­дуп­ре­дил ме­ня — как толь­ко я ос­та­нусь один, ко мне под­ле­тят три джи­на, про­из­во­дя шум и звон сво­ими мед­ны­ми крыль­ями. И джи­ны че­ло­ве­чес­ки­ми го­ло­са­ми спро­сят ме­ня, где на клад­би­ще за­ко­па­ны де­сять ты­сяч тань­га, на что я дол­жен от­ве­тить им сле­ду­ющим та­ин­с­т­вен­ным зак­ли­на­ни­ем: «Тот, кто но­сит мед­ный щит, тот име­ет мед­ный лоб. На мес­те со­ко­ла си­дит фи­лин. О джи­ны, вы ище­те там, где не пря­та­ли, по­це­луй­те за это под хвост мо­его иша­ка!» Так оно в точ­нос­ти и слу­чи­лось: яви­лись джи­ны и спро­си­ли ме­ня, где за­ко­па­ны де­сять ты­сяч тань­га; ус­лы­шав мой от­вет, джи­ны приш­ли в не­опи­су­емую ярость и на­ча­ли бить ме­ня, а я, па­мя­туя нас­тав­ле­ния ара­ба, про­дол­жал кри­чать: «Тот, кто но­сит мед­ный щит, тот име­ет мед­ный лоб, по­це­луй­те под хвост мо­его иша­ка!» По­том джи­ны под­х­ва­ти­ли ме­шок и по­нес­ли ку­да-то… А даль­ше я ни­че­го уже не пом­ню, оч­нул­ся я че­рез два ча­са на том же са­мом мес­те впол­не ис­це­лен­ный — мой горб ис­чез, но­га вып­ря­ми­лась, и глаз проз­рел, в чем я убе­дил­ся, гля­дя в ды­роч­ку, ко­то­рую кто-то про­де­лал в меш­ке еще до ме­ня. И те­перь я до­си­жи­ваю в меш­ке свой срок толь­ко по­то­му, что день­ги все рав­но зап­ла­че­ны, — не про­па­дать же им зря! Ко­неч­но, я со­вер­шил ошиб­ку: на­до бы­ло сго­во­рить­ся с ка­ким-ни­будь че­ло­ве­ком, об­ла­да­ющим те­ми же урод­с­т­ва­ми; мы взя­ли бы ме­шок по­по­лам, про­си­де­ли бы в нем по два ча­са, и на­ше ис­це­ле­ние обош­лось бы нам все­го по трис­та тань­га. Но сде­лан­но­го не вер­нешь: пусть про­па­да­ют мои день­ги, са­мое глав­ное, что я все-та­ки ис­це­лил­ся. Те­перь, про­хо­жий, ты зна­ешь все, сдер­жи свое обе­ща­ние и уда­лись. Я нем­но­го ос­лаб пос­ле ис­це­ле­ния, мне труд­но раз­го­ва­ри­вать. Уже де­ся­тый че­ло­век прис­та­ет ко мне с рас­спро­са­ми, я ус­тал пов­то­рять всем од­но и то же.

Ростовщик слу­шал с глу­бо­ким вни­ма­ни­ем, пре­ры­вая иног­да рас­сказ Ход­жи Нас­ред­ди­на воз­г­ла­са­ми удив­ле­ния.

— Пос­лу­шай, о че­ло­век, си­дя­щий в меш­ке! — ска­зал рос­тов­щик. — Мы оба мо­жем из­в­лечь поль­зу из на­шей встре­чи. Ты со­жа­ле­ешь о том, что не сго­во­рил­ся за­ра­нее с ка­ким-ни­будь че­ло­ве­ком, об­ла­да­ющим та­ки­ми же урод­с­т­ва­ми, что­бы взять ме­шок на по­дер­жа­ние по­по­лам. Но те­бе еще не поз­д­но сго­во­рить­ся, ибо я и есть как раз тот че­ло­век, ко­то­рый те­бе ну­жен: я гор­бат, хром на пра­вую но­гу и крив на один глаз. И я охот­но уп­ла­чу трис­та тань­га за то, что­бы про­си­деть в меш­ке ос­тав­ши­еся два ча­са.

— Ты, на­вер­ное, сме­ешь­ся на­до мной, — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Мо­жет ли быть та­кое чу­дес­ное сов­па­де­ние! Ес­ли ты го­во­ришь прав­ду, то воз­б­ла­го­да­ри ал­ла­ха за нис­пос­ла­ние те­бе столь счас­т­ли­во­го слу­чая! Я сог­ла­сен, про­хо­жий, но пре­дуп­реж­даю, что я уп­ла­тил впе­ред и те­бе то­же при­дет­ся уп­ла­тить впе­ред. В долг я не по­ве­рю.

— Я уп­ла­чу впе­ред, — ска­зал рос­тов­щик, раз­вя­зы­вая ве­рев­ку. — Не бу­дем те­рять вре­ме­ни, ибо ми­ну­ты идут, а те­перь они при­над­ле­жат уже мне.

Вылезая из меш­ка, Ход­жа Нас­ред­дин прик­рыл ру­ка­вом ха­ла­та ли­цо. Но рос­тов­щи­ку не­ког­да бы­ло раз­г­ля­ды­вать: он то­роп­ли­во счи­тал день­ги, со­жа­лея о про­ле­та­ющих ми­ну­тах.

С крях­те­ни­ем и сто­на­ми он за­лез в ме­шок, приг­нул го­ло­ву.

Ходжа Нас­ред­дин за­тя­нул ве­рев­ку, от­бе­жал и при­та­ил­ся в те­ни за де­ре­вом.

Он ус­пел как раз вов­ре­мя. Со сто­ро­ны клад­би­ща пос­лы­ша­лась гром­кая ру­гань страж­ни­ков. Сна­ча­ла из про­ло­ма в клад­би­щен­с­ком за­бо­ре вы­пол­з­ли на до­ро­гу их длин­ные те­ни, за­тем и са­ми они по­ка­за­лись, от­ра­жая лу­ну медью сво­их щи­тов.

Глава тридцать шестая

— Эй ты, бро­дя­га! — кри­ча­ли страж­ни­ки, тол­кая ме­шок но­га­ми, при­чем ору­жие их ляз­га­ло и зве­не­ло, что впол­не мог­ло сой­ти за шум, про­из­во­ди­мый мед­ны­ми крыль­ями. — Мы об­ша­ри­ли все клад­би­ще и ни­че­го не наш­ли. Го­во­ри, о сын гре­ха, где за­ко­па­ны де­сять ты­сяч тань­га?

Ростовщик твер­до пом­нил та­ин­с­т­вен­ное зак­ли­на­ние.

— Тот, кто но­сит мед­ный щит, тот име­ет мед­ный лоб, — от­ве­тил он из меш­ка. — На мес­те со­ко­ла си­дит фи­лин. О джи­ны, вы ище­те там, где не пря­та­ли, по­це­луй­те за это под хвост мо­его иша­ка!

Услышав та­кие сло­ва, страж­ни­ки приш­ли в не­опи­су­емую ярость.

— Ты об­ма­нул нас, по­доб­ный зло­вон­но­му псу, и ты еще на­зы­ва­ешь нас ду­ра­ка­ми[8]! Смот­ри­те, смот­ри­те, он из­ва­лял в пы­ли весь ме­шок, зна­чит, он ка­тал­ся и ку­выр­кал­ся по до­ро­ге в на­деж­де ос­во­бо­дить­ся, по­ка мы, раз­ди­рая в кровь ру­ки, тру­ди­лись на клад­би­ще! Ты жес­то­ко поп­ла­тишь­ся за свой об­ман, о гнус­ное по­рож­де­ние ли­си­цы!

Они об­ру­ши­ли на ме­шок град тя­же­лых уда­ров, не удо­воль­с­т­во­вав­шись этим, они по­оче­ред­но спля­са­ли на меш­ке в сво­их под­ко­ван­ных са­по­гах. А рос­тов­щик, сле­дуя нас­тав­ле­ни­ям Ход­жи Нас­ред­ди­на, бес­п­ре­рыв­но кри­чал: «Кто но­сит мед­ный щит, тот име­ет мед­ный лоб!..» — чем до­вел страж­ни­ков до пол­но­го ис­ступ­ле­ния. Жа­лея, что им не доз­во­ле­но са­мим рас­п­ра­вить­ся с прес­туп­ни­ком, они под­х­ва­ти­ли ме­шок и по­та­щи­ли к во­до­ему.

Ходжа Нас­ред­дин вы­шел из сво­его ук­ры­тия на до­ро­гу, об­мыл в ары­ке ли­цо, сбро­сил ха­лат, от­к­рыв ноч­но­му вет­ру ши­ро­кую грудь. Как ра­дос­т­но и лег­ко бы­ло ему сей­час, ког­да чер­ное ды­ха­ние смер­ти про­нес­лось, не опа­лив его! Он ото­шел в сто­ро­ну, рас­сте­лил ха­лат, под­ло­жил ка­мень под го­ло­ву и лег, — он ус­тал в душ­ном и тес­ном меш­ке, он хо­тел от­дох­нуть. В гус­тых вер­ши­нах шу­мел ве­тер, плы­ли в не­бес­ном оке­ане зо­ло­тые сон­мы звезд, жур­ча­ла во­да в ары­ке; все это бы­ло Ход­же Нас­ред­ди­ну в де­сять раз ми­лее и бли­же, чем рань­ше. «Да! В ми­ре слиш­ком мно­го хо­ро­ше­го, что­бы я сог­ла­сил­ся ког­да-ни­будь уме­реть, ес­ли бы да­же мне твер­до по­обе­ща­ли рай; ведь там мож­но взбе­сить­ся от ску­ки, си­дя веч­но и бес­ко­неч­но под од­ним и тем же де­ре­вом, в ок­ру­же­нии од­них и тех же гу­рий».

Так он ду­мал, ле­жа под звез­да­ми на теп­лой зем­ле, чут­ко прис­лу­ши­ва­ясь к не­уми­ра­ющей и ни­ког­да не за­сы­па­ющей жиз­ни: сту­ча­ло сер­д­це в его гру­ди, вскри­ки­вал ноч­ным го­ло­сом фи­лин на клад­би­ще, кто-то ти­хонь­ко и ос­то­рож­но про­би­рал­ся че­рез кус­ты — на­вер­но, еж; пря­но пах­ла увя­да­ющая тра­ва, и вся ночь бы­ла на­пол­не­на ка­кой-то за­та­ен­ной воз­ней, не­по­нят­ны­ми шо­ро­ха­ми, пол­за­ни­ем и шур­ша­ни­ем. Мир жил и ды­шал — ши­ро­кий, рав­но от­к­ры­тый для всех, при­ни­ма­ющий с оди­на­ко­вым гос­теп­ри­им­с­т­вом в свои без­г­ра­нич­ные прос­то­ры и му­равья, и пти­цу, и че­ло­ве­ка, и тре­бу­ющий от них лишь од­но­го — не упот­реб­лять во зло ока­зан­но­го им при­ве­та и до­ве­рия. Хо­зя­ин с по­зо­ром из­го­ня­ет гос­тя, ко­то­рый за праз­д­нич­ным сто­лом, вос­поль­зо­вав­шись об­щим ве­сель­ем, на­чи­на­ет ша­рить по кар­ма­нам дру­гих гос­тей; точ­но так же из­го­нял­ся из ве­се­ло­го и ра­дос­т­но­го ми­ра гнус­ный рос­тов­щик, впол­не по­доб­ный это­му во­ру. Ход­жа Нас­ред­дин не ис­пы­ты­вал ни ма­лей­шей жа­лос­ти к не­му, да и как мож­но по­жа­леть то­го, кто ис­чез­но­ве­ни­ем сво­им об­лег­чит жизнь ты­ся­чам и ты­ся­чам дру­гих лю­дей! Ход­жа Нас­ред­дин со­жа­лел лишь о том, что рос­тов­щик — не един­с­т­вен­ный и не пос­лед­ний зло­дей на зем­ле; о, ес­ли бы мож­но бы­ло соб­рать в один ме­шок всех эми­ров, са­нов­ни­ков, мулл и рос­тов­щи­ков и уто­пить их сра­зу в свя­щен­ном во­до­еме шей­ха Ах­ме­да, что­бы они сво­им вре­до­нос­ным ды­ха­ни­ем не су­ши­ли ве­сен­них цве­тов на де­ревь­ях, что­бы зво­ном сво­их де­нег, лжи­вы­ми про­по­ве­дя­ми и ляз­гом ме­чей не заг­лу­ша­ли они птичь­его ще­бе­та, что­бы не ме­ша­ли они лю­дям нас­лаж­дать­ся кра­со­той ми­ра и дос­той­но вы­пол­нять свое глав­ное де­ло на зем­ле — быть всег­да и во всем счас­т­ли­вы­ми!

Тем вре­ме­нем страж­ни­ки, бо­ясь опоз­дать, все убыс­т­ря­ли и убыс­т­ря­ли ша­ги, на­ко­нец — пус­ти­лись бе­гом. Рос­тов­щик, тря­сясь и под­п­ры­ги­вая в меш­ке, смир­но ждал кон­ца сво­его не­обы­чай­но­го пу­те­шес­т­вия; он слы­шал лязг ору­жия, шо­рох кам­ней под но­га­ми страж­ни­ков и удив­лял­ся то­му, что мо­гу­чие джи­ны не под­ни­ма­ют­ся в воз­дух, а бе­гут, рас­пус­тив сов­ком свои мед­ные крылья и чер­тя ими по зем­ле, как де­ла­ют это мо­ло­дые пе­ту­хи, го­ня­ясь за ку­ра­ми. Но вот вда­ли пос­лы­шал­ся ка­кой-то гул, на­по­ми­на­ющий от­да­лен­ный рев гор­но­го по­то­ка, и рос­тов­щик сна­ча­ла по­ду­мал, что джи­ны за­та­щи­ли его ку­да-то в го­ры, мо­жет быть к сво­ей оби­те­ли Хан Тен­г­ри — Вер­ши­не Ду­хов. Но вско­ре он стал раз­ли­чать от­дель­ные го­ло­са и убе­дил­ся, что по­пал в ноч­ное мно­го­люд­ное сбо­ри­ще; су­дя по шу­му, здесь бы­ли ты­ся­чи лю­дей, как на ба­за­ре, но с ка­ких это пор ба­за­ры в Бу­ха­ре на­ча­ли тор­го­вать по но­чам? Вдруг он по­чув­с­т­во­вал, что воз­но­сит­ся вверх: ага, зна­чит, джи­ны ре­ши­ли все-та­ки под­нять­ся на воз­дух. От­ку­да мог он знать, что страж­ни­ки в это вре­мя всхо­ди­ли по лес­т­ни­це на по­мост? Взой­дя, они сбро­си­ли ме­шок, он рух­нул, дос­ки вздрог­ну­ли и заг­ре­ме­ли под ним. Рос­тов­щик ох­нул и кряк­нул.

— Эй вы, джи­ны! — не вы­дер­жал он. — Ес­ли вы бу­де­те так швы­рять ме­шок, то изу­ро­ду­ете ме­ня еще боль­ше, в то вре­мя как вам над­ле­жит сде­лать об­рат­ное!

В от­вет он по­лу­чил ярос­т­ный пи­нок:

— Ты сей­час най­дешь свое ис­це­ле­ние, о сын гре­ха, на дне во­до­ема свя­то­го Ах­ме­да.

Эти сло­ва при­ве­ли рос­тов­щи­ка в пол­ное не­до­уме­ние: при чем здесь во­до­ем свя­то­го Ах­ме­да? Не­до­уме­ние рос­тов­щи­ка пе­реш­ло в изум­ле­ние, ког­да он ус­лы­шал над меш­ком го­лос сво­его ста­рин­но­го при­яте­ля (рос­тов­щик мог бы пок­ляс­ть­ся в этом!), поч­тен­но­го Ар­с­лан­бе­ка, на­чаль­ни­ка двор­цо­вой стра­жи и вой­с­ка. Мыс­ли в го­ло­ве рос­тов­щи­ка пош­ли ку­выр­ком: от­ку­да взял­ся вдруг Ар­с­лан­бек, по­че­му ру­га­ет он джи­нов за то, что они за­дер­жа­лись в пу­ти, и по­че­му джи­ны, от­ве­чая ему, тре­пе­щут от стра­ха и ра­бо­ле­пия; ведь не мо­жет быть, что­бы Ар­с­лан­бек за­ни­мал од­нов­ре­мен­но дол­ж­ность глав­но­го джи­на! И как сле­ду­ет те­перь пос­ту­пить — про­мол­чать или ок­лик­нуть его? Так как на этот счет рос­тов­щик не по­лу­чил ни­ка­ких нас­тав­ле­ний, то и ре­шил на вся­кий слу­чай про­мол­чать.

Между тем гул тол­пы уси­ли­вал­ся, и все ча­ще, гром­че зву­ча­ло ка­кое-то сло­во: ка­за­лось, все вок­руг — и зем­ля, и воз­дух, и ве­тер — на­сы­ще­но этим сло­вом, — оно гу­де­ло, шу­ме­ло, ро­ко­та­ло и, за­ми­рая, от­да­ва­лось вда­ли. Рос­тов­щик при­тих, вслу­ши­ва­ясь. И он ра­зоб­рал.

— Ход­жа Нас­ред­дин!.. — гу­де­ла тол­па ты­ся­ча­ми го­ло­сов. — Ход­жа Нас­ред­дин!.. Ход­жа Нас­ред­дин!..

Вдруг все за­тих­ло, и в мер­т­вой ти­ши­не рос­тов­щик ус­лы­шал ши­пе­ние го­ря­щих фа­ке­лов, ше­лест вет­ра, всплес­ки во­ды. Му­раш­ки по­бе­жа­ли по его урод­ли­вой спи­не, чер­ный ужас на­чал мед­лен­но под­пол­зать к не­му, об­да­вая его сво­им ле­дя­ным, це­пе­ня­щим ды­ха­ни­ем.

Раздался но­вый го­лос, и рос­тов­щик мог бы пок­ляс­ть­ся, что го­лос этот при­над­ле­жит ве­ли­ко­му ви­зи­рю Бах­ти­яру:

— Во имя ал­ла­ха все­ми­лос­ти­во­го и все­мо­гу­ще­го! По по­ве­ле­нию ве­ли­ко­го и сол­н­це­по­доб­но­го эми­ра бу­хар­с­ко­го, пре­да­ет­ся смер­ти прес­туп­ник и ос­к­вер­ни­тель ве­ры, воз­му­ти­тель спо­кой­с­т­вия и се­ятель раз­до­ров Ход­жа Нас­ред­дин че­рез утоп­ле­ние в меш­ке!

Чьи-то ру­ки под­х­ва­ти­ли ме­шок и под­ня­ли. Тут рос­тов­щик со­об­ра­зил, что по­пал в смер­тель­ную ло­вуш­ку.

— По­дож­ди­те! По­дож­ди­те! — за­во­пил он. — Что вы хо­ти­те де­лать со мной! По­дож­ди­те, я не Ход­жа Нас­ред­дин, я — рос­тов­щик Джа­фар! От­пус­ти­те ме­ня! Я рос­тов­щик Джа­фар, я не Ход­жа Нас­ред­дин! Ку­да вы ме­ня по­та­щи­ли, го­во­рят вам — я рос­тов­щик Джа­фар!

Эмир и сви­та в без­мол­вии вни­ма­ли его воп­лям. Баг­дад­с­кий муд­рец Гус­сейн Гус­лия, си­дев­ший бли­же всех к эми­ру, ска­зал, сок­ру­шен­но по­ка­чи­вая го­ло­вой:

— Ка­кая без­д­на бес­стыд­с­т­ва сок­ры­та в этом прес­туп­ни­ке. То он на­зы­вал се­бя Гус­сей­ном Гус­лия, муд­ре­цом из Баг­да­да, те­перь он пы­та­ет­ся об­ма­нуть нас, на­зы­вая се­бя рос­тов­щи­ком Джа­фа­ром!

— И он ду­ма­ет, что здесь най­дут­ся ду­ра­ки, ко­то­рые по­ве­рят ему, — до­ба­вил Ар­с­лан­бек. — Пос­лу­шай­те, пос­лу­шай­те, как ис­кус­но он под­де­лы­ва­ет свой го­лос!

— От­пус­ти­те ме­ня! Я — не Ход­жа Нас­ред­дин, я — Джа­фар! — над­ры­вал­ся рос­тов­щик, в то вре­мя как два страж­ни­ка, стоя на краю по­мос­та, мер­ны­ми дви­же­ни­ями рас­ка­чи­ва­ли ме­шок, го­то­вясь швыр­нуть его в тем­ную во­ду. — Я не Ход­жа Нас­ред­дин, сколь­ко раз на­до вам пов­то­рять!

Но в этот миг Ар­с­лан­бек мах­нул ру­кой, и ме­шок, груз­но пе­ре­во­ра­чи­ва­ясь в воз­ду­хе, по­ле­тел вниз; раз­дал­ся силь­ный всплеск, блес­ну­ли в крас­ном све­те фа­ке­лов брыз­ги, и во­да тя­же­ло сом­к­ну­лась, пог­ло­тив греш­ное те­ло и греш­ную ду­шу рос­тов­щи­ка Джа­фа­ра…

Над тол­пой в тем­но­те под­нял­ся и по­вис еди­ный ог­ром­ный вздох. Нес­коль­ко мгно­ве­ний сто­яла страш­ная ти­ши­на, и вдруг всех пот­ряс прон­зи­тель­ный вопль, пол­ный не­вы­ра­зи­мой му­ки.

То кри­ча­ла и би­лась на ру­ках сво­его ста­ро­го от­ца прек­рас­ная Гюль­д­жан.

Чайханщик Али от­вер­нул­ся, об­х­ва­тил ру­ка­ми го­ло­ву. Куз­нец Юсуп весь дро­жал мел­кой пре­ры­вис­той дрожью…

Глава тридцать седьмая

По свер­ше­нии каз­ни эмир со сво­ей сви­той от­был во дво­рец.

Арсланбек, опа­са­ясь, что прес­туп­ни­ка мо­гут вы­та­щить рань­ше, чем он за­дох­нет­ся, при­ка­зал оце­пить во­до­ем и не под­пус­кать ни­ко­го. Тол­па вско­лых­ну­лась, от­с­ту­пи­ла под на­по­ром страж­ни­ков и ос­та­но­ви­лась, слит­но чер­нея жи­вой мол­ча­ли­вой гро­ма­дой. Ар­с­лан­бек по­пы­тал­ся ра­зог­нать тол­пу, но лю­ди толь­ко пе­ре­хо­ди­ли с од­но­го мес­та на дру­гое или пря­та­лись в тем­но­ту, что­бы, пе­реж­дав, вер­нуть­ся на ста­рое мес­то.

Во двор­це на­ча­лось ве­ли­кое ли­ко­ва­ние. Эмир праз­д­но­вал по­бе­ду над сво­им вра­гом. Свер­ка­ло зо­ло­то и се­реб­ро, ки­пе­ли кот­лы, ды­ми­ли жа­ров­ни, гу­де­ли буб­ны, ре­ве­ли тру­бы, гро­хо­та­ли, сот­ря­сая воз­дух, ба­ра­ба­ны, и столь­ко ог­ней бы­ло на этом праз­д­ни­ке, что над эмир­с­ким двор­цом сто­яло за­ре­во, как от по­жа­ра.

Но го­род вок­руг двор­ца мол­чал, пог­ру­жен­ный во тьму и объ­ятый скор­б­ной ти­ши­ной.

Эмир щед­ро раз­да­вал по­дар­ки, мно­гие в этот день по­жи­ви­лись. По­эты ох­рип­ли от бес­п­ре­рыв­но­го сла­вос­ло­вия, спи­ны их на­ча­ли ти­хонь­ко, но сла­дос­т­но ныть, — столь час­то при­хо­ди­лось на­ги­бать­ся за се­реб­ря­ны­ми и зо­ло­ты­ми мо­не­та­ми.

— Поз­вать сю­да пис­ца! — при­ка­зал эмир; при­бе­жал пи­сец и быс­т­ро зас­к­ри­пел трос­т­ни­ко­вым пе­ром.

— «От Ве­ли­ко­го и Блис­та­тель­но­го и Зат­ме­ва­юще­го сол­н­це Влас­ти­те­ля, По­ве­ли­те­ля и За­ко­но­да­те­ля Бу­ха­ры Эми­ра Бу­хар­с­ко­го — Ве­ли­ко­му и Блис­та­тель­но­му и Зат­ме­ва­юще­му сол­н­це Влас­ти­те­лю, По­ве­ли­те­лю и За­ко­но­да­те­лю Хи­вы Ха­ну Хи­вин­с­ко­му по­сы­ла­ют­ся ро­зы при­ве­та и ли­лии доб­ро­же­ла­тель­с­т­ва. Со­об­ща­ем Вам, о Воз­люб­лен­ный и Цар­с­т­вен­ный Брат Наш, не­кую но­вость, ко­то­рая мо­жет сог­реть ог­нем вос­тор­га Ва­ше Сер­д­це и сла­дос­т­но раз­мяг­чить Ва­шу Пе­чень, а имен­но: се­год­ня, в сем­над­ца­тый день ме­ся­ца Са­фа­ра, Мы, Ве­ли­кий Эмир Бу­хар­с­кий, пре­да­ли все­на­род­ной каз­ни из­вес­т­но­го все­му све­ту сво­ими бо­го­хуль­ны­ми и не­пот­реб­ны­ми де­яни­ями прес­туп­ни­ка Ход­жу Нас­ред­ди­на, да прок­ля­нет его ал­лах, че­рез утоп­ле­ние в меш­ке, ка­ко­вое утоп­ле­ние со­вер­ше­но бы­ло в На­шем при­сут­с­т­вии и на На­ших Гла­зах, бла­го­да­ря че­му Мы Са­ми цар­с­т­вен­ным сло­вом На­шим сви­де­тель­с­т­ву­ем пе­ред Ва­ми, что вы­ше­наз­ван­ный зло­дей, воз­му­ти­тель спо­кой­с­т­вия, ос­к­вер­ни­тель ве­ры и се­ятель раз­до­ров, ны­не не пре­бы­ва­ет в жи­вых и не смо­жет боль­ше до­ку­чать Вам, о Воз­люб­лен­ный Брат Наш, сво­ими бо­го­мер­з­ки­ми про­дел­ка­ми…»

Такие же пись­ма эмир на­пи­сал ка­ли­фу баг­дад­с­ко­му, сул­та­ну ту­рец­ко­му, ша­ху иран­с­ко­му, ха­ну ко­кан­д­с­ко­му, эми­ру аф­ган­с­ко­му и мно­гим дру­гим го­су­да­рям соп­ре­дель­ных и не­соп­ре­дель­ных стран. Ве­ли­кий ви­зирь Бах­ти­яр свер­нул пись­ма в труб­ки, при­ве­сил пе­ча­ти и вру­чил гон­цам, при­ка­зав от­п­рав­лять­ся не­мед­лен­но. И в ноч­ной час от­к­ры­лись, гром­ко скри­пя и виз­жа пет­ля­ми, все один­над­цать во­рот Бу­ха­ры, и, раз­б­рыз­ги­вая звон­кий ще­бень, вы­се­кая ис­к­ры под­ко­ва­ми сво­их ко­ней, во все сто­ро­ны по боль­шим до­ро­гам пом­ча­лись гон­цы — в Хи­ву, в Те­ге­ран, в Стам­бул, в Баг­дад, в Ка­бул и во мно­гие дру­гие го­ро­да.

…Поздней ночью, че­рез че­ты­ре ча­са пос­ле каз­ни, Ар­с­лан­бек увел стра­жу от во­до­ема.

— Кто бы он ни был, хо­тя бы сам шай­тан, но он не мог ос­тать­ся жи­вым, про­ле­жав че­ты­ре ча­са в во­де! — ска­зал Ар­с­лан­бек. — И не дос­та­вай­те его, пусть кто хо­чет во­зит­ся с его по­га­ным тру­пом.

Как толь­ко пос­лед­ний страж­ник ис­чез в тем­но­те — тол­па хлы­ну­ла к бе­ре­гу, за­шу­ме­ла и за­гу­де­ла; заж­г­лись фа­ке­лы, ко­то­рые бы­ли при­го­тов­ле­ны за­ра­нее и ле­жа­ли не­по­да­ле­ку в кус­тах. Скор­б­но зак­ри­ча­ли жен­щи­ны, оп­ла­ки­вая Ход­жу Нас­ред­ди­на.

— На­до по­хо­ро­нить его как доб­ро­го му­суль­ма­ни­на, — ска­зал ста­рый Ни­яз.

Гюльджан сто­яла ря­дом с ним, опи­ра­ясь на его пле­чо; она бы­ла нед­ви­жи­ма и без­мол­в­на.

Чайханщик Али и куз­нец Юсуп по­лез­ли с баг­ра­ми в во­ду. Они ша­ри­ли дол­го, на­ко­нец — за­це­пи­ли ме­шок и по­во­лок­ли к бе­ре­гу. Ког­да он по­ка­зал­ся из во­ды — чер­ный, от­б­лес­ки­ва­ющий при све­те фа­ке­лов и опу­тан­ный цеп­ки­ми во­до­рос­ля­ми, — жен­щи­ны за­вы­ли еще гром­че, заг­лу­шая сво­ими воп­ля­ми зву­ки ве­селья, до­но­сив­ши­еся из двор­ца.

Десятки рук под­х­ва­ти­ли ме­шок.

— Не­си­те за мной, — ска­зал Юсуп, ос­ве­щая фа­ке­ла­ми путь.

Мешок по­ло­жи­ли под рас­ки­дис­тым де­ре­вом на тра­ву. Стол­пив­ший­ся вок­руг на­род ждал мол­ча.

Юсуп вы­нул нож, ос­то­рож­но раз­ре­зал ме­шок по дли­не, заг­ля­нул в ли­цо мер­т­во­му и вдруг от­шат­нул­ся, зас­тыл с вы­пу­чен­ны­ми гла­за­ми, си­лясь что-то вы­мол­вить не­по­ви­ну­ющим­ся язы­ком.

Чайханщик Али бро­сил­ся на по­мощь к Юсу­пу, но и с чай­хан­щи­ком стряс­лось то же; он вскрик­нул и вдруг по­ва­лил­ся на спи­ну, об­ра­тив к не­бу свое тол­с­тое пу­зо.

— Что слу­чи­лось? — за­гу­де­ли в тол­пе. — Пус­ти­те нас, по­ка­жи­те нам!

Гюльджан, ры­дая, ста­ла на ко­ле­ни, наг­ну­лась к без­ды­хан­но­му те­лу, но кто-то под­су­нул фа­кел — и она от­п­ря­ну­ла в без­мер­ном стра­хе и удив­ле­нии.

Тут по­лез­ли с фа­ке­ла­ми со всех сто­рон, бе­рег оза­рил­ся яр­ко, и об­щий мо­гу­чий вопль пот­ряс ти­ши­ну но­чи:

— Джа­фар!

— Это — рос­тов­щик Джа­фар!

— Это — не Ход­жа Нас­ред­дин!

Было оце­пе­не­ние, смя­те­ние, а по­том лю­ди вдруг за­ора­ли, по­лез­ли на пле­чи друг дру­гу, на­ча­лась дав­ка и тол­кот­ня: каж­дый хо­тел убе­дить­ся соб­с­т­вен­ны­ми гла­за­ми. С Гюль­д­жан тво­ри­лось та­кое, что ста­рый Ни­яз пос­пе­шил увес­ти ее по­даль­ше от бе­ре­га, опа­са­ясь за ее рас­су­док: она пла­ка­ла и сме­ялась, ве­ри­ла и не ве­ри­ла, и по­ры­ва­лась взгля­нуть еще.

— Джа­фар, Джа­фар! — нес­лись ли­ку­ющие кри­ки, в ко­то­рых бес­след­но то­нул да­ле­кий гул ве­селья во двор­це. — Это рос­тов­щик Джа­фар! Это он! И его сум­ка с дол­го­вы­ми рас­пис­ка­ми здесь!

Прошло мно­го вре­ме­ни, преж­де чем кто-то опом­нил­ся и спро­сил, об­ра­щая свой воп­рос ко всем:

— Но где же тог­да Ход­жа Нас­ред­дин?

По всей тол­пе за­гу­де­ло из края в край, из кон­ца в ко­нец:

— Но где же тог­да Ход­жа Нас­ред­дин? Ку­да он де­вал­ся, наш Ход­жа Нас­ред­дин?

— Здесь он, здесь! — раз­дал­ся зна­ко­мый, спо­кой­ный го­лос, и все, по­вер­нув­шись, с изум­ле­ни­ем уви­де­ли жи­во­го и не соп­ро­вож­да­емо­го страж­ни­ка­ми Ход­жу Нас­ред­ди­на, ко­то­рый шел зе­вая и ле­ни­во по­тя­ги­ва­ясь: он не­за­мет­но ус­нул око­ло клад­би­ща и по­это­му опоз­дал к во­до­ему.

— Я здесь! — пов­то­рил он. — Ко­му я ну­жен, под­хо­ди­те! О бла­го­род­ные жи­те­ли Бу­ха­ры, за­чем вы соб­ра­лись у во­до­ема и что вы здесь де­ла­ете в та­кой поз­д­ний час?

— Как за­чем соб­ра­лись? — от­ве­ти­ли сот­ни го­ло­сов. — Мы соб­ра­лись, о Ход­жа Нас­ред­дин, что­бы прос­тить­ся с то­бой, дос­той­но оп­ла­кать и по­хо­ро­нить те­бя.

— Ме­ня? — ска­зал он. — Оп­ла­ки­вать?.. О бла­го­род­ные жи­те­ли Бу­ха­ры, вы пло­хо зна­ете Ход­жу Нас­ред­ди­на, ес­ли ду­ма­ете, что он со­би­ра­ет­ся ког­да-ни­будь уме­реть! Я прос­то при­лег от­дох­нуть око­ло клад­би­ща, а вы уже ре­ши­ли, что я умер!

Больше ему не уда­лось ни­че­го ска­зать, по­то­му что на­ле­тел, кри­ча, тол­с­тый чай­хан­щик Али, за ним — куз­нец Юсуп; Ход­жа Нас­ред­дин ед­ва не за­дох­нул­ся в их жар­ких объ­яти­ях. Мел­ко се­ме­ня, под­бе­жал Ни­яз, но ста­ри­ка сей­час же от­тес­ни­ли. Ход­жа Нас­ред­дин очу­тил­ся в се­ре­ди­не боль­шой тол­пы, каж­дый хо­тел об­нять его и поз­до­ро­вать­ся с ним, а он, пе­ре­хо­дя из объ­ятий в объ­ятья, стре­мил­ся ту­да, где слы­шал­ся сер­ди­тый и не­тер­пе­ли­вый го­лос Гюль­д­жан, ко­то­рая тщет­но ста­ра­лась про­бить­ся к не­му сквозь тол­пу. Ког­да на­ко­нец они встре­ти­лись, Гюль­д­жан по­вис­ла на его шее. Ход­жа Нас­ред­дин при всех це­ло­вал ее, от­ки­нув пок­ры­ва­ло, и ник­то, да­же са­мые рев­нос­т­ные блюс­ти­те­ли за­ко­нов и при­ли­чий, не пос­мел ус­мот­реть в этом что-ли­бо пре­до­су­ди­тель­ное.