Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)

Так он го­во­рил, ста­ра­ясь по­хо­дить на мул­лу, про­из­но­ся­ще­го про­по­ведь; и го­лос его, и сло­ва бы­ли бла­го­на­ме­рен­ны, но лю­ди, име­ющие уши, — слы­ша­ли, по­ни­ма­ли и пря­та­ли в бо­ро­ды за­та­ен­ные, не­доб­рые ус­меш­ки.

Глава одиннадцатая

Вдруг Ход­жа Нас­ред­дин за­ме­тил, что тол­па по­ре­де­ла. Мно­гие то­роп­ли­во рас­хо­ди­лись, да­же раз­бе­га­лись. «Уж не под­би­ра­ют­ся ли ко мне страж­ни­ки?» — по­ду­мал он с бес­по­кой­с­т­вом.

Он сра­зу все по­нял, ког­да уви­дел приб­ли­жа­юще­го­ся рос­тов­щи­ка. За ним, под ох­ра­ной страж­ни­ков, шли дрях­лый се­до­бо­ро­дый ста­рик в ха­ла­те, пе­ре­пач­кан­ном гли­ной, и за­ку­тан­ная в пок­ры­ва­ло жен­щи­на, вер­нее — де­вуш­ка, сов­сем еще мо­ло­дая, как это ус­та­но­вил Ход­жа Нас­ред­дин, вгля­дев­шись опыт­ным гла­зом в ее по­ход­ку.

— А где же За­кир, Джу­ра, Му­хам­мед и Са­дык? — спро­сил скри­пу­чим го­ло­сом рос­тов­щик, об­во­дя лю­дей сво­им един­с­т­вен­ным оком; вто­рое же бы­ло тус­к­ло и не­под­виж­но, за­тя­ну­тое бель­мом. — Они толь­ко что бы­ли здесь, я за­ме­тил еще из­да­ли. Ско­ро нас­ту­пит срок их дол­гам, нап­рас­но они бе­га­ют и скры­ва­ют­ся. В нуж­ный день я все рав­но их най­ду.

Прихрамывая, он по­та­щил свой горб даль­ше.

— Смот­ри­те, смот­ри­те, этот па­ук по­вел на эмир­с­кий суд гор­шеч­ни­ка Ни­яза и его доч­ку!

— Он не дал гор­шеч­ни­ку да­же од­но­го дня от­с­роч­ки!

— Будь он прок­лят, этот рос­тов­щик. Че­рез две не­де­ли срок уп­ла­ты мо­его дол­га!

— А мой срок че­рез не­де­лю.

— Смот­ри­те, все раз­бе­га­ют­ся пе­ред ним и пря­чут­ся, как буд­то он раз­но­сит про­ка­зу или хо­ле­ру!

— Он ху­же про­ка­жен­но­го, этот рос­тов­щик!

Душу Ход­жи Нас­ред­ди­на тер­за­ло горь­кое рас­ка­яние. Он пов­то­рял свою клят­ву: «Я утоп­лю его в том же са­мом пру­ду!»

Арсланбек про­пус­тил рос­тов­щи­ка вне оче­ре­ди. За рос­тов­щи­ком к по­мос­ту по­дош­ли гор­шеч­ник и его дочь, ста­ли на ко­ле­ни, по­це­ло­ва­ли бах­ро­му ков­ра.

— Мир те­бе, поч­тен­ный Джа­фар! — при­вет­ли­во ска­зал ве­ли­кий ви­зирь. — Ка­кое де­ло при­ве­ло те­бя сю­да? Из­ло­жи свое де­ло ве­ли­ко­му эми­ру, при­па­дая к его сто­пам.

— О ве­ли­кий вла­ды­ка, гос­по­дин мой! — на­чал Джа­фар, об­ра­ща­ясь к эми­ру, ко­то­рый кив­нул сквозь дре­му и опять зах­ра­пел и зас­вис­тел но­сом. — Я при­шел про­сить у те­бя спра­вед­ли­вос­ти. Вот этот че­ло­век, по име­ни Ни­яз и по за­ня­ти­ям гор­шеч­ник, дол­жен мне сто тань­га и еще трис­та тань­га про­цен­тов на этот долг. Се­год­ня ут­ром нас­ту­пил срок уп­ла­ты, но гор­шеч­ник ни­че­го не уп­ла­тил мне. Рас­су­ди нас, о муд­рый эмир, сол­н­це все­лен­ной!

Писцы за­пи­са­ли в кни­ге жа­ло­бу рос­тов­щи­ка, пос­ле че­го ве­ли­кий ви­зирь об­ра­тил­ся к гор­шеч­ни­ку:

— Гор­шеч­ник, те­бя спра­ши­ва­ет ве­ли­кий эмир. Приз­на­ешь ли ты этот долг? Мо­жет быть, ты ос­па­ри­ва­ешь день и час?

— Нет, — сла­бым го­ло­сом от­ве­тил гор­шеч­ник, и его се­дая го­ло­ва по­ник­ла. — Нет, муд­рей­ший и спра­вед­ли­вей­ший ви­зирь, я ни­че­го не ос­па­ри­ваю — ни дол­га, ни дня, ни ча­са. Я толь­ко про­шу от­с­роч­ки на один ме­сяц и при­бе­гаю к ве­ли­ко­ду­шию и ми­лос­ти на­ше­го эми­ра.

— Поз­воль, о вла­ды­ка, объ­явить ре­ше­ние, ко­то­рое я про­чел на тво­ем ли­це, — ска­зал Бах­ти­яр. — Во имя ал­ла­ха ми­лос­ти­во­го и ми­ло­сер­д­но­го: по за­ко­ну, ес­ли кто-ни­будь не уп­ла­тит в срок сво­его дол­га, то пос­ту­па­ет со всей семь­ей в раб­с­т­во к то­му, ко­му дол­жен, и пре­бы­ва­ет в раб­с­т­ве до тех пор, по­ка не уп­ла­тит дол­га с про­цен­та­ми за все вре­мя, вклю­чая сю­да так­же и вре­мя, про­ве­ден­ное в раб­с­т­ве.

Голова гор­шеч­ни­ка опус­ка­лась все ни­же и вдруг зат­ряс­лась, мно­гие в тол­пе от­вер­ну­лись, по­дав­ляя тя­же­лые вздо­хи. Пле­чи де­вуш­ки дрог­ну­ли: она пла­ка­ла под сво­им пок­ры­ва­лом. Ход­жа Нас­ред­дин в со­тый раз пов­то­рил про се­бя: «Он бу­дет утоп­лен, этот без­жа­лос­т­ный ис­тя­за­тель бед­ня­ков!»

— Но ми­лость на­ше­го по­ве­ли­те­ля эми­ра и ве­ли­ко­ду­шие его без­г­ра­нич­ны! — про­дол­жал меж­ду тем Бах­ти­яр, воз­вы­сив го­лос. Тол­па за­тих­ла. Ста­рый гор­шеч­ник под­нял го­ло­ву, ли­цо его прос­вет­ли­лось на­деж­дой.

— Хо­тя срок уп­ла­ты дол­га уже ми­но­вал, но эмир да­ру­ет гор­шеч­ни­ку Ни­язу от­с­роч­ку — один час. Ес­ли же по ис­те­че­нии это­го ча­са гор­шеч­ник Ни­яз пре­неб­ре­жет ус­та­нов­ле­ни­ями ве­ры и не уп­ла­тит все­го дол­га с про­цен­та­ми, сле­ду­ет пос­ту­пить по за­ко­ну, как уже бы­ло ска­за­но. Иди, гор­шеч­ник, и да пре­бу­дет над то­бою впредь ми­лость эми­ра.

Бахтияр умолк, и тог­да при­шел в дви­же­ние и за­гу­дел хор льсте­цов, тол­пив­ших­ся по­за­ди тро­на:

— О спра­вед­ли­вый, зат­ме­ва­ющий сво­ей спра­вед­ли­вос­тью са­мую спра­вед­ли­вость, о ми­ло­сер­д­ный и муд­рый, о ве­ли­ко­душ­ный эмир, о ук­ра­ше­ние зем­ли и сла­ва не­ба, наш прес­вет­лый эмир!

На этот раз льсте­цы прев­зош­ли са­мих се­бя и сла­вос­ло­ви­ли столь гром­ко, что да­же раз­бу­ди­ли эми­ра, ко­то­рый, не­до­воль­но по­мор­щив­шись, при­ка­зал им за­мол­чать. Они умол­к­ли, и весь на­род на пло­ща­ди мол­чал, и вдруг в этой ти­ши­не раз­дал­ся мо­гу­чий, тер­за­ющий уши рев.

Это ре­вел ишак Ход­жи Нас­ред­ди­на. То ли нас­ку­чи­ло ему сто­ять на од­ном мес­те, то ли за­ме­тил он где-ни­будь длин­но­ухо­го соб­ра­та и ре­шил с ним поз­до­ро­вать­ся, но он ре­вел, при­под­няв хвост, вы­тя­нув мор­ду с жел­ты­ми ос­ка­лен­ны­ми зу­ба­ми, ре­вел ог­лу­ши­тель­но, не­удер­жи­мо, и ес­ли ос­та­нав­ли­вал­ся на мгно­ве­ние, то за­тем толь­ко, что­бы, пе­ре­дох­нув, от­к­рыть свою пасть еще ши­ре и за­ре­веть, зас­к­ри­петь еще гром­че.

g14

Эмир зат­к­нул уши. Страж­ни­ки бро­си­лись в тол­пу. Но Ход­жа Нас­ред­дин был уже да­ле­ко. Он та­щил упи­рав­ше­го­ся иша­ка и во все­ус­лы­ша­ние ру­гал его:

— Че­му ты об­ра­до­вал­ся, прок­ля­тый ишак! Не­уже­ли ты не мо­жешь по­ти­ше вос­х­ва­лять ми­ло­сер­дие и муд­рость эми­ра! Или, мо­жет быть, ты на­де­ешь­ся по­лу­чить за свое усер­дие дол­ж­ность глав­но­го прид­вор­но­го льсте­ца?

Толпа гром­ким хо­хо­том встре­ча­ла его сло­ва, рас­сту­па­лась пе­ред ним и опять смы­ка­лась пе­ред страж­ни­ка­ми, ко­то­рым так и не уда­лось дог­нать Ход­жу Нас­ред­ди­на, по­ло­жить его за дер­з­кое воз­му­ще­ние спо­кой­с­т­вия под пле­ти и отоб­рать в эмир­с­кую каз­ну иша­ка.

Глава двенадцатая

— Ну вот, суд за­кон­чил­ся, и те­перь моя власть над ва­ми без­г­ра­нич­на, — го­во­рил рос­тов­щик Джа­фар гор­шеч­ни­ку Ни­язу и его доч­ке Гюль­д­жан, ког­да пос­ле объ­яв­ле­ния при­го­во­ра они втро­ем по­ки­ну­ли мес­то су­ди­ли­ща. — Кра­са­ви­ца, с тех пор как я слу­чай­но уви­дел те­бя, я ли­шил­ся сна и по­коя. По­ка­жи мне свое ли­цо. Се­год­ня, ров­но че­рез час, ты вой­дешь в мой дом. И ес­ли ты бу­дешь бла­гос­к­лон­на ко мне — я дам тво­ему от­цу лег­кую ра­бо­ту и хо­ро­шую пи­щу; ес­ли же ты бу­дешь уп­ря­мить­ся, тог­да, кля­нусь све­том очей мо­их, я бу­ду кор­мить его сы­ры­ми бо­ба­ми, зас­тав­лю тас­кать кам­ни и про­дам хи­вин­цам, жес­то­кость ко­то­рых в об­ра­ще­нии с не­воль­ни­ка­ми об­ще­из­вес­т­на. Не уп­рямь­ся же и по­ка­жи мне свое ли­цо, о прек­рас­ная Гюль­д­жан!

Сладострастными, крюч­ко­ва­ты­ми паль­ца­ми он при­под­нял ее пок­ры­ва­ло. Гнев­ным дви­же­ни­ем она от­б­ро­си­ла его ру­ку. Ли­цо Гюль­д­жан ос­та­ва­лось от­к­ры­тым толь­ко од­но мгно­ве­ние, но и это­го бы­ло дос­та­точ­но, что­бы Ход­жа Нас­ред­дин, про­ез­жав­ший ми­мо на сво­ем иша­ке, ус­пел под­с­мот­реть. И кра­со­та де­вуш­ки бы­ла столь уди­ви­тель­ной и не­обы­чай­ной, что Ход­жа Нас­ред­дин ед­ва не ли­шил­ся чувств: мир по­мерк пе­ред его гла­за­ми, сер­д­це пе­рес­та­ло бить­ся — он поб­лед­нел, по­кач­нул­ся в сед­ле и, пот­ря­сен­ный, зак­рыл ла­донью гла­за. Лю­бовь сра­зи­ла его мгно­вен­но, по­доб­но мол­нии.

Прошло не­ма­ло вре­ме­ни, преж­де чем он опом­нил­ся.

— И эта хро­мая, гор­ба­тая, кри­вая обезь­яна ос­ме­ли­ва­ет­ся по­ся­гать на та­кую еще не бы­ва­лую в ми­ре кра­со­ту! — вос­к­лик­нул он. — За­чем, за­чем я вы­та­щил его вче­ра из во­ды; и вот мое де­ло уже об­ра­ти­лось про­тив ме­ня! Но пос­мот­рим, пос­мот­рим еще, гряз­ный рос­тов­щик! Ты еще не хо­зя­ин над гор­шеч­ни­ком и его до­черью, они име­ют еще це­лый час от­с­роч­ки, а Ход­жа Нас­ред­дин за один час мо­жет сде­лать столь­ко, сколь­ко дру­гой че­ло­век не сде­ла­ет за це­лый год!

Между тем рос­тов­щик, дос­тав из сво­ей сум­ки сол­неч­ные де­ре­вян­ные ча­сы, от­ме­тил вре­мя:

— Жди ме­ня здесь, гор­шеч­ник, под этим де­ре­вом. Я вер­нусь че­рез час, и не пы­тай­ся скрыть­ся, ибо я все рав­но ра­зы­щу те­бя да­же на дне мор­с­ком и пос­туп­лю с то­бой, как с бе­жав­шим не­воль­ни­ком. А ты, прек­рас­ная Гюль­д­жан, по­ду­май над мо­ими сло­ва­ми: от тво­ей бла­го­дар­нос­ти за­ви­сит те­перь судь­ба тво­его от­ца.

И с тор­жес­т­ву­ющей ус­меш­кой на сво­ей гнус­ной ро­же он от­п­ра­вил­ся в юве­лир­ный ряд за ук­ра­ше­ни­ями для но­вой на­лож­ни­цы.

g15

Горшечник, сог­бен­ный го­рем, и доч­ка его ос­та­лись в те­ни при­до­рож­но­го де­ре­ва. По­до­шел Ход­жа Нас­ред­дин:

— Гор­шеч­ник, я слы­шал при­го­вор. Те­бя пос­тиг­ла бе­да, но, мо­жет быть, я су­мею по­мочь те­бе?

— Нет, доб­рый че­ло­век, — от­ве­тил гор­шеч­ник с от­ча­яни­ем в го­ло­се. — Я ви­жу по тво­им зап­ла­там, что ты не об­ла­да­ешь бо­гат­с­т­вом. Мне ведь нуж­но дос­тать це­лых че­ты­рес­та тань­га! У ме­ня нет та­ких бо­га­тых зна­ко­мых, все мои друзья бед­ны, ра­зо­ре­ны по­бо­ра­ми и на­ло­га­ми.

— У ме­ня то­же нет бо­га­тых дру­зей в Бу­ха­ре, но я все-та­ки поп­ро­бую дос­тать день­ги, — пе­ре­бил Ход­жа Нас­ред­дин.

— Дос­тать за один час че­ты­рес­та тань­га! — Ста­рик с горь­кой ус­меш­кой по­ка­чал се­дой го­ло­вой. — Ты, на­вер­ное, сме­ешь­ся на­до мной, про­хо­жий! В по­доб­ном де­ле мог бы дос­тичь ус­пе­ха раз­ве толь­ко Ход­жа Нас­ред­дин.

— О про­хо­жий, спа­си нас, спа­си! — вос­к­лик­ну­ла Гюль­д­жан, об­ни­мая от­ца. Ход­жа Нас­ред­дин взгля­нул на нее и уви­дел, что кис­ти рук ее со­вер­шен­ны; она от­ве­ти­ла ему дол­гим взгля­дом, он уло­вил сквозь чад­ру влаж­ный блеск ее глаз, пол­ных моль­бы и на­деж­ды. Кровь его вски­пе­ла, про­бе­жа­ла ог­нем по жи­лам, лю­бовь его уси­ли­лась мно­гок­рат­но. Он ска­зал гор­шеч­ни­ку:

— Си­ди здесь, ста­рик, и жди ме­ня, и пусть я бу­ду са­мым през­рен­ным и пос­лед­ним из лю­дей, ес­ли не дос­та­ну до при­хо­да рос­тов­щи­ка че­ты­рех­сот тань­га!

Вскочив на иша­ка, он ис­чез в ба­зар­ной тол­пе…

Глава тринадцатая

На пло­ща­ди бы­ло го­раз­до ти­ше и прос­тор­нее, чем ут­ром, в ча­сы тор­го­вой го­ряч­ки, ког­да все бе­жа­ли, кри­ча­ли, спе­ши­ли, бо­ясь про­зе­вать свою уда­чу. Бли­зил­ся пол­день, и на­род, спа­са­ясь от зноя, рас­хо­дил­ся по чай­ха­нам, что­бы спо­кой­но под­с­чи­тать при­бы­ли и убыт­ки. Сол­н­це за­ли­ва­ло пло­щадь жар­ким све­том, те­ни бы­ли ко­рот­ки­ми, рез­ки­ми, слов­но вы­се­чен­ны­ми в жес­т­кой зем­ле. В за­те­нен­ных мес­тах всю­ду при­юти­лись ни­щие, а око­ло них пры­га­ли с ве­се­лым чи­ри­кань­ем во­робьи, под­би­рая крош­ки.

— По­дай, доб­рый че­ло­век, во имя ал­ла­ха! — гну­са­ви­ли ни­щие, по­ка­зы­вая Ход­же Нас­ред­ди­ну свои урод­с­т­ва и яз­вы.

Он от­ве­чал сер­ди­то:

— Убе­ри­те свои ру­ки. Я ни­чуть не бо­га­че вас и сам ищу, кто бы дал мне че­ты­рес­та тань­га.

Нищие, при­ни­мая эти сло­ва за нас­меш­ку, осы­па­ли Ход­жу Нас­ред­ди­на ру­ганью. Он не от­ве­чал, пог­ру­зив­шись в раз­думье.

Он выб­рал в ря­ду чай­хан са­мую боль­шую и люд­ную, где не бы­ло ни до­ро­гих ков­ров, ни шел­ко­вых по­ду­шек, во­шел и вта­щил за со­бой по сту­пень­кам лес­т­ни­цы иша­ка, вмес­то то­го что­бы пос­та­вить у ко­но­вя­зи.

Ходжу Нас­ред­ди­на встре­ти­ли удив­лен­ным мол­ча­ни­ем, но он ни­чуть не сму­тил­ся, дос­тал из пе­ре­мет­ной сум­ки ко­ран, что по­да­рил ему вче­ра на про­ща­ние ста­рик, и, рас­к­рыв, по­ло­жил пе­ред иша­ком.

Все это он про­де­лал не­то­роп­ли­во и спо­кой­но, без улыб­ки на ли­це, как буд­то так и по­ла­га­лось.

Люди в чай­ха­не на­ча­ли пе­рег­ля­ды­вать­ся.

Ишак стук­нул ко­пы­том в де­ре­вян­ный гул­кий нас­тил.

— Уже? — спро­сил Ход­жа Нас­ред­дин и пе­ре­вер­нул стра­ни­цу. — Ты де­ла­ешь за­мет­ные ус­пе­хи.

Тогда встал со сво­его мес­та пу­за­тый доб­ро­душ­ный чай­хан­щик и по­до­шел к Ход­же Нас­ред­ди­ну:

— Пос­лу­шай, доб­рый че­ло­век, раз­ве здесь мес­то для тво­его иша­ка? И за­чем ты по­ло­жил пе­ред ним свя­щен­ную кни­гу?

— Я учу это­го иша­ка бо­гос­ло­вию, — не­воз­му­ти­мо от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Мы уже за­кан­чи­ва­ем ко­ран и ско­ро пе­рей­дем к ша­ри­ату.

По чай­ха­не по­шел гул и ше­пот, мно­гие вста­ли, что­бы луч­ше ви­деть.

Глаза чай­хан­щи­ка ок­руг­ли­лись, рот при­от­к­рыл­ся. Еще ни­ког­да в жиз­ни ему не при­хо­ди­лось ви­деть та­ко­го чу­да. В это вре­мя ишак сно­ва стук­нул ко­пы­том.

— Хо­ро­шо, — пох­ва­лил Ход­жа Нас­ред­дин, пе­ре­во­ра­чи­вая стра­ни­цу. — Очень хо­ро­шо! Еще нем­но­го уси­лий, и ты смо­жешь за­нять дол­ж­ность глав­но­го бо­гос­ло­ва в мед­ре­се Мир-Араб. Вот толь­ко стра­ни­цы он не уме­ет пе­ре­лис­ты­вать сам, при­хо­дит­ся ему по­мо­гать… Ал­лах снаб­дил его ос­т­рым умом и за­ме­ча­тель­ной па­мятью, но по­за­был снаб­дить его паль­ца­ми, — до­ба­вил Ход­жа Нас­ред­дин, об­ра­тив­шись к чай­хан­щи­ку.

Люди в чай­ха­не, поб­ро­сав свои чай­ни­ки, по­дош­ли бли­же; не прош­ло и ми­ну­ты, как вок­руг Ход­жи Нас­ред­ди­на соб­ра­лась тол­па.

— Этот ишак — не прос­той ишак! — объ­явил Нас­ред­дин. — Он при­над­ле­жит са­мо­му эми­ру. Од­наж­ды эмир поз­вал ме­ня и спро­сил: «Мо­жешь ли ты обу­чить мо­его лю­би­мо­го иша­ка бо­гос­ло­вию, что­бы он знал столь­ко же, сколь­ко я сам?» Мне по­ка­за­ли иша­ка, я про­ве­рил его спо­соб­нос­ти и от­ве­тил: «О прес­вет­лый эмир! Этот за­ме­ча­тель­ный ишак не ус­ту­па­ет ос­т­ро­той сво­его ума ни од­но­му из тво­их ми­нис­т­ров, ни да­же те­бе са­мо­му, я бе­русь обу­чить его бо­гос­ло­вию, и он бу­дет знать столь­ко же, сколь­ко зна­ешь ты, и да­же боль­ше, но для это­го пот­ре­бу­ет­ся двад­цать лет». Эмир ве­лел вы­дать мне из каз­ны пять ты­сяч тань­га зо­ло­том и ска­зал: «Бе­ри это­го иша­ка и учи его, но, кля­нусь ал­ла­хом, ес­ли че­рез двад­цать лет он не бу­дет знать бо­гос­ло­вия и чи­тать на­изусть ко­ран, я от­руб­лю те­бе го­ло­ву!»

— Ну, зна­чит, ты за­ра­нее мо­жешь прос­тить­ся со сво­ей го­ло­вой! — вос­к­лик­нул чай­хан­щик. — Да где же это ви­да­но, что­бы иша­ки учи­лись бо­гос­ло­вию и на­изусть чи­та­ли ко­ран!

— Та­ких иша­ков не­ма­ло и сей­час в Бу­ха­ре, — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Ска­жу еще, что по­лу­чить пять ты­сяч тань­га зо­ло­том и хо­ро­ше­го иша­ка в хо­зяй­с­т­во — это че­ло­ве­ку не каж­дый день уда­ет­ся. А го­ло­ву мою не оп­ла­ки­вай, по­то­му что за двад­цать лет кто-ни­будь из нас уж обя­за­тель­но ум­рет — или я, или эмир, или этот ишак. А тог­да по­ди раз­би­рай­ся, кто из нас тро­их луч­ше знал бо­гос­ло­вие!

Чайхана ед­ва не об­ру­ши­лась от взры­ва гро­мо­во­го хо­хо­та, а сам чай­хан­щик по­ва­лил­ся в кор­чах на кош­му и сме­ял­ся так, что все ли­цо его бы­ло мок­рым от слез. Он был очень ве­се­лый и смеш­ли­вый че­ло­век, этот чай­хан­щик!

— Вы слы­ша­ли! — кри­чал он, хри­пя и за­ды­ха­ясь. — Тог­да пусть раз­би­ра­ют­ся, кто из них луч­ше знал бо­гос­ло­вие! — И, на­вер­ное, он лоп­нул бы от сме­ха, ес­ли бы вдруг не осе­ни­ла его до­гад­ка.

— По­дож­ди­те! По­дож­ди­те! — он за­ма­хал ру­ка­ми, при­зы­вая всех к вни­ма­нию. — Кто ты и от­ку­да, о че­ло­век, обу­ча­ющий бо­гос­ло­вию сво­его иша­ка? Да ты уж не сам ли Ход­жа Нас­ред­дин?

— А что же уди­ви­тель­но­го в этом? Ты уга­дал, чай­хан­щик! Я — Ход­жа Нас­ред­дин. Здрав­с­т­вуй­те, жи­те­ли Бла­го­род­ной Бу­ха­ры!

Было все­об­щее оце­пе­не­ние, и дли­лось оно дол­го, вдруг чей-то ли­ку­ющий го­лос прор­вал ти­ши­ну:

— Ход­жа Нас­ред­дин!

— Ход­жа Нас­ред­дин! — под­х­ва­тил вто­рой, за ним — тре­тий, чет­вер­тый; и пош­ло по чай­ха­не, по дру­гим чай­ха­нам, по все­му ба­за­ру, — вез­де гу­де­ло, пов­то­ря­лось и от­да­ва­лось:

— Ход­жа Нас­ред­дин! Ход­жа Нас­ред­дин!

Люди бе­жа­ли со всех кон­цов к чай­ха­не — уз­бе­ки, тад­жи­ки, иран­цы, тур­к­ме­ны, ара­бы, тур­ки, гру­зи­ны, ар­мя­не, та­та­ры — и, до­бе­жав, гром­ки­ми кри­ка­ми при­вет­с­т­во­ва­ли сво­его лю­бим­ца, зна­ме­ни­то­го хит­ре­ца и ве­сель­ча­ка Ход­жу Нас­ред­ди­на.

Толпа все уве­ли­чи­ва­лась.

Перед иша­ком от­ку­да-то по­яви­лась тор­ба с ов­сом, сноп кле­ве­ра, вед­ро чис­той хо­лод­ной во­ды.

— При­вет те­бе, Ход­жа Нас­ред­дин! — нес­лись кри­ки. — Где ты стран­с­т­во­вал? Ска­жи нам что-ни­будь, Ход­жа Нас­ред­дин!

Он по­до­шел к са­мо­му краю по­мос­та, низ­ко пок­ло­нил­ся на­ро­ду:

— При­вет­с­т­вую вас, жи­те­ли Бу­ха­ры! Де­сять лет я был в раз­лу­ке с ва­ми, и те­перь мое сер­д­це ра­ду­ет­ся встре­че. Вы про­си­те ме­ня ска­зать что-ни­будь, — я луч­ше спою!

Он схва­тил боль­шой гли­ня­ный гор­шок, вып­лес­нул во­ду и, уда­ряя в не­го ку­ла­ком, как в бу­бен, гром­ко за­пел:

Звени, гор­шок, и пой, гор­шок,

Достойно вос­х­ва­ли ку­ми­ра!

Поведай ми­ру, о гор­шок,

О слав­ных ми­лос­тях эми­ра!

Горшок зве­нит, гу­дит — и вот —

Он гнев­ным го­ло­сом по­ет!

Он хрип­лым го­ло­сом по­ет,

Народ со всех кон­цов зо­вет!

Послушайте его рас­сказ:

«Горшечник ста­рый жил — Ни­яз,

Он гли­ну мял, гор­ш­ки ле­пил,

И он, ко­неч­но, бе­ден был,

И де­нег — ма­лень­кий гор­шок —

За дол­гий век ско­пить не мог.

Зато гор­бун Джа­фар не спит,

Горшки ог­ром­ные хра­нит;

Зато эмир­с­кая каз­на

Доверху зо­ло­том пол­на, —

И стра­жа во двор­це не спит,

Горшки ог­ром­ные хра­нит.

Но вот бе­да приш­ла, как вор,

К Ни­язу ста­ро­му во двор.

Его схва­ти­ли и ве­дут

На пло­щадь, на эмир­с­кий суд.

А сза­ди, с ви­дом па­ла­ча,

Идет Джа­фар, свой горб вла­ча!»

«Доколь неп­рав­ду нам тер­петь?

Горшок, ска­жи, гор­шок, от­веть!

Правдив твой гли­ня­ный язык,

Скажи, в чем ви­но­ват ста­рик?»

Горшок по­ет, гор­шок зве­нит,

Горшок прав­ди­во го­во­рит:

«Старик ви­но­вен по­то­му,

Что в сеть приш­лось по­пасть ему.

И па­ути­на па­ука

Закабалила ста­ри­ка!»

Пришел на суд в сле­зах ста­рик,

К но­гам эми­ра он при­ник.

Он го­во­рит: «Весь зна­ет мир,

Как добр и бла­гос­тен эмир,

Так пусть же ми­лос­ти его

Коснутся сер­д­ца мо­его!»

Эмир ска­зал: «Не плачь, Ни­яз,

Даю те­бе от­с­роч­ки… час!

Недаром зна­ет це­лый мир,

Как добр и бла­гос­тен эмир!»

Доколь неп­рав­ду нам тер­петь?

Горшок, ска­жи, гор­шок, от­веть!

Горшок по­ет, гор­шок зве­нит,

Горшок прав­ди­во го­во­рит:

«Безумному по­до­бен тот,

Кто от эми­ра прав­ды ждет.

Эмирским ми­лос­тям це­на

Всегда од­на, всег­да од­на!

Эмир — он что? С дерь­мом ме­шок,

И вмес­то го­ло­вы — гор­шок!»

Горшок, ска­жи, гор­шок, от­веть!

Доколь эми­ра нам тер­петь?

Когда ж из­му­чен­ный на­род

Покой и счас­тье об­ре­тет?

Горшок по­ет, гор­шок зве­нит,

Горшок прав­ди­во го­во­рит:

«Крепка, силь­на эми­ра власть,

Но и ему при­дет­ся пасть.

Исчезнут дни тво­ей тос­ки.

Идут го­да. И в дол­ж­ный срок

Он раз­ле­тит­ся на кус­ки,

Как этот гли­ня­ный гор­шок!»

Ходжа Нас­ред­дин под­нял гор­шок вы­со­ко над го­ло­вой и, швыр­нув, уда­рил силь­но об зем­лю; гор­шок звон­ко лоп­нул, раз­ле­тел­ся на сот­ни мел­ких ос­кол­ков. Нап­ря­га­ясь и пе­рек­ры­вая го­ло­сом шум тол­пы, Ход­жа Нас­ред­дин зак­ри­чал:

— Так да­вай­те вмес­те спа­сать гор­шеч­ни­ка Ни­яза от рос­тов­щи­ка и от эмир­с­ких ми­лос­тей. Вы зна­ете Ход­жу Нас­ред­ди­на, за ним дол­ги не про­па­да­ют! Кто одол­жит мне на ко­рот­кий срок че­ты­рес­та тань­га?

Вперед выс­ту­пил бо­сой во­до­нос:

— Ход­жа Нас­ред­дин, от­ку­да у нас день­ги? Ведь мы пла­тим боль­шие на­ло­ги. Но вот у ме­ня есть по­яс, сов­сем поч­ти но­вый; за не­го мож­но что-ни­будь вы­ру­чить.

Он бро­сил на по­мост к но­гам Ход­жи Нас­ред­ди­на свой по­яс; гул и дви­же­ние в тол­пе уси­ли­лись, к но­гам Ход­жи Нас­ред­ди­на по­ле­те­ли тю­бе­тей­ки, туф­ли, по­яса, плат­ки и да­же ха­ла­ты. Каж­дый счи­тал чес­тью для се­бя ус­лу­жить Ход­же Нас­ред­ди­ну. Тол­с­тый чай­хан­щик при­нес два са­мых кра­си­вых чай­ни­ка, мед­ный под­нос и пос­мот­рел на ос­таль­ных с гор­дос­тью, ибо по­жер­т­во­вал щед­ро. Ку­ча ве­щей все рос­ла и рос­ла. Ход­жа Нас­ред­дин кри­чал, над­ры­ва­ясь:

— До­воль­но, до­воль­но, о щед­рые жи­те­ли Бу­ха­ры! До­воль­но, слы­ши­те ли вы. Се­дель­ник, возь­ми об­рат­но свое сед­ло, — до­воль­но, го­во­рю я! Вы что — ре­ши­ли прев­ра­тить Ход­жу Нас­ред­ди­на в старь­ев­щи­ка? Я на­чи­наю про­да­жу! Вот по­яс во­до­но­са, кто ку­пит его, тот ни­ког­да не бу­дет ис­пы­ты­вать жаж­ды. Под­хо­ди­те, про­даю де­ше­во! Вот ста­рые зап­ла­тан­ные туф­ли, они уже, на­вер­ное, по­бы­ва­ли ра­за два в Мек­ке; тот, кто на­де­нет их, как бы со­вер­шит па­лом­ни­чес­т­во! Есть но­жи, тю­бе­тей­ки, ха­ла­ты, туф­ли! Бе­ри­те, я про­даю де­ше­во и не тор­гу­юсь, ибо вре­мя сей­час для ме­ня до­ро­же все­го!

Но ве­ли­кий Бах­ти­яр, в не­усып­ной за­бо­те о вер­но­под­дан­ных, пос­та­рал­ся на­вес­ти в Бу­ха­ре та­кие по­ряд­ки, что ни один грош не мог за­дер­жать­ся в кар­ма­нах жи­те­лей и пе­ре­хо­дил не­мед­лен­но в эмир­с­кую каз­ну, — да­бы жи­те­лям лег­че бы­ло хо­дить с не­отя­го­щен­ны­ми кар­ма­на­ми. Тщет­но кри­чал Ход­жа Нас­ред­дин, вос­х­ва­ляя свой то­вар, — по­ку­па­те­лей не бы­ло.

Глава четырнадцатая

В это вре­мя не­по­да­ле­ку про­хо­дил рос­тов­щик Джа­фар, его сум­ку от­тя­ги­ва­ли зо­ло­тые и се­реб­ря­ные ук­ра­ше­ния, куп­лен­ные в юве­лир­ном ря­ду для Гюль­д­жан.

Хотя час от­с­роч­ки был уже на ис­хо­де и рос­тов­щик спе­шил, ох­ва­чен­ный слас­то­лю­би­вым не­тер­пе­ни­ем, но ал­ч­ность пре­воз­мог­ла в нем все дру­гие чув­с­т­ва, ког­да он ус­лы­шал го­лос Ход­жи Нас­ред­ди­на, объ­яв­ляв­ше­го де­ше­вую рас­п­ро­да­жу.

Ростовщик приб­ли­зил­ся, его за­ме­ти­ли, и тол­па на­ча­ла быс­т­ро ре­деть, ибо каж­дый тре­тий че­ло­век из соб­рав­ших­ся был дол­жен ему.

Ростовщик уз­нал Ход­жу Нас­ред­ди­на:

— Это, ка­жет­ся, ты здесь тор­гу­ешь, че­ло­век, вы­та­щив­ший ме­ня вче­ра из во­ды? Но от­ку­да у те­бя столь­ко то­ва­ра?

— Ты ведь сам дал мне вче­ра пол­тань­га, о поч­тен­ный Джа­фар, — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Я пус­тил в обо­рот эти день­ги, и уда­ча со­пут­с­т­во­ва­ла мне в тор­гов­ле.

— Ты су­мел на­тор­го­вать та­кую ку­чу то­ва­ра за од­но ут­ро? — вос­к­лик­нул рос­тов­щик с удив­ле­ни­ем. — Мои день­ги пош­ли на поль­зу те­бе. Сколь­ко же ты хо­чешь за всю эту ку­чу?

— Шес­ть­сот тань­га.

— Ты со­шел с ума! И те­бе не стыд­но за­ла­мы­вать та­кую це­ну со сво­его бла­го­де­те­ля! Раз­ве не мне обя­зан ты сво­им бла­го­по­лу­чи­ем? Двес­ти тань­га — вот моя це­на.

— Пять­сот, — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Из ува­же­ния к те­бе, поч­тен­ный Джа­фар, — пять­сот тань­га!

— Неб­ла­го­дар­ный! Раз­ве не мне, пов­то­ряю, обя­зан ты сво­им бла­го­по­лу­чи­ем?

— А раз­ве не мне обя­зан ты, рос­тов­щик, сво­ей жиз­нью? — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин, по­те­ряв тер­пе­ние. — Прав­да, ты дал мне за спа­се­ние сво­ей жиз­ни все­го пол­тань­га, но она, твоя жизнь, и не сто­ит боль­ше­го, я не в оби­де! Ес­ли ты хо­чешь ку­пить, то го­во­ри нас­то­ящую це­ну!

7 комментариев на «Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)»

  1. Viator говорит:

    Очень смешная картинка. Как художнику вообще пришло в голову, что в кости играют костяшками домино?

    • Узакбай говорит:

      Да, на это многие обращают внимание. ) Наверное, он был далёк от азартных игр.

      • Viator говорит:

        У меня была ещё такая мысль, что настоящие кости не пропустила цензура. Вы не знаете, могло ли такое быть?

  2. Узакбай говорит:

    Кто его знает… Иллюстрации создавались в 1955 году. Нарды, в которые повсеместно играют в Средней Азии (и не только) с помощью тех же костей под запретом вроде бы не были.
    Но! Что интересно, существует аналогичная картинка (первоначальный набросок? вариант?) где чётко изображены именно кости. В общем, надо сделать соответствующий пост про эту загадку в частности и про Гальбу в общем. )

  3. армен говорит:

    Глупая восточная сказка.

  4. Узакбай говорит:

    Армен, было бы интересно услышать Ваше более развёрнутое мнение.

  5. Сергей-Одесса говорит:

    Зря ожидаете… 🙂
    Такое мог сказать человек, не читавший эту книгу

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

seventy two ÷ = twelve