Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)

Леонид Васильевич Соловьев

Возмутитель спокойствия

    Эту ис­то­рию пе­ре­дал нам Абу-Омар-Ах­мед-ибн-Му­хам­мед со слов Му­хам­ме­да-ибн-Али-Ри­фаа, ссы­лав­ше­го­ся на Али-ибн-Абд-аль-Ази­за, ко­то­рый ссы­лал­ся на Абу-Убей­да-аль-Ха­си­ма-ибн-Се­ля­ма, го­во­рив­ше­го со слов сво­их нас­тав­ни­ков, а пос­лед­ний из них опи­ра­ет­ся на Ома­ра-ибн-аль-Хат­та­ба и сы­на его Абд-Ал­ла­ха, — да бу­дет до­во­лен ал­лах ими обо­ими!

    Ибн-Хазм «Оже­релье го­луб­ки».

    И ска­зал ему я: «Для ра­дос­ти тех, что жи­вут со мною на зем­ле, я на­пи­шу кни­гу, — пусть на ее лис­ты не ду­ют хо­лод­ные вет­ры вре­ме­ни, пусть свет­лая вес­на мо­их сти­хов ни­ког­да не сме­ня­ет­ся уны­лой осенью заб­венья!..» И — пос­мот­ри! — еще ро­зы в са­ду не осы­па­лись, и я еще хо­жу без клю­ки, а кни­га «Гю­лис­тан», что зна­чит «Цвет­ник роз», уже на­пи­са­на мною, и ты чи­та­ешь ее…

    Саади.

От автора

g1

Памяти мо­его не­заб­вен­но­го дру­га Му­ми­на Ади­ло­ва, по­гиб­ше­го 18 ап­ре­ля 1930 го­да в гор­ном киш­ла­ке На­най от под­лой вра­жес­кой пу­ли, — пос­вя­щаю, бла­го­го­вея пе­ред его чис­той па­мятью, эту кни­гу.

В нем бы­ли мно­гие и мно­гие чер­ты Ход­жи Нас­ред­ди­на — без­за­вет­ная лю­бовь к на­ро­ду, сме­лость, чес­т­ное лу­кав­с­т­во и бла­го­род­ная хит­рость, — и ког­да я пи­сал эту кни­гу, не один раз мне ка­за­лось в ноч­ной ти­ши­не, что его тень сто­ит за мо­им крес­лом и нап­рав­ля­ет мое пе­ро.

Он по­хо­ро­нен в Ка­ни­ба­да­ме. Я по­се­тил не­дав­но его мо­ги­лу; де­ти иг­ра­ли вок­руг хол­ма, по­рос­ше­го ве­сен­ней тра­вой и цве­та­ми, а он спал веч­ным сном и не от­ве­тил на при­зы­вы мо­его сер­д­ца…

Часть первая

    Рассказывают так­же, что один прос­так шел, дер­жа в ру­ке уз­ду сво­его ос­ла, ко­то­ро­го он вел за со­бою.

    Триста во­семь­де­сят вось­мая ночь Шах­ра­за­ды.

Глава первая

Тридцать пя­тый год сво­ей жиз­ни Ход­жа Нас­ред­дин встре­тил в пу­ти.

Больше де­ся­ти лет про­вел он в из­г­на­нии, стран­с­т­вуя из го­ро­да в го­род, из од­ной стра­ны в дру­гую, пе­ре­се­кая мо­ря и пус­ты­ни, но­чуя как при­дет­ся — на го­лой зем­ле у скуд­но­го пас­ту­шес­ко­го кос­т­ра, или в тес­ном ка­ра­ван-са­рае, где в пыль­ной тем­но­те до ут­ра взды­ха­ют и че­шут­ся вер­б­лю­ды и глу­хо поз­вя­ки­ва­ют бу­бен­ца­ми, или в чад­ной, за­коп­чен­ной чай­ха­не, сре­ди ле­жа­щих впо­вал­ку во­до­но­сов, ни­щих, по­гон­щи­ков и про­че­го бед­но­го лю­да, с нас­туп­ле­ни­ем рас­све­та на­пол­ня­юще­го сво­ими прон­зи­тель­ны­ми кри­ка­ми ба­зар­ные пло­ща­ди и уз­кие улич­ки го­ро­дов. Не­ред­ко уда­ва­лось ему но­че­вать и на мяг­ких шел­ко­вых по­душ­ках в га­ре­ме ка­ко­го-ни­будь иран­с­ко­го вель­мо­жи, ко­то­рый как раз в эту ночь хо­дил с от­ря­дом страж­ни­ков по всем чай­ха­нам и ка­ра­ван-са­ра­ям, ра­зыс­ки­вая бро­дя­гу и бо­го­хуль­ни­ка Ход­жу Нас­ред­ди­на, что­бы по­са­дить его на кол… Че­рез ре­шет­ку ок­на вид­не­лась уз­кая по­лос­ка не­ба, блед­не­ли звез­ды, пре­дут­рен­ний ве­те­рок лег­ко и неж­но шу­мел по лис­т­ве, на по­до­кон­ни­ке на­чи­на­ли вор­ко­вать и чис­тить перья ве­се­лые гор­лин­ки. И Ход­жа Нас­ред­дин, це­луя утом­лен­ную кра­са­ви­цу, го­во­рил:

— По­ра. Про­щай, моя нес­рав­нен­ная жем­чу­жи­на, и не за­бы­вай ме­ня.

— По­дож­ди! — от­ве­ча­ла она, смы­кая прек­рас­ные ру­ки на его шее. — Раз­ве ты ухо­дишь сов­сем? Но по­че­му? Пос­лу­шай, се­год­ня ве­че­ром, ког­да стем­не­ет, я опять приш­лю за то­бой ста­ру­ху.

— Нет. Я уже дав­но за­был то вре­мя, ког­да про­во­дил две но­чи под­ряд под од­ной кры­шей. На­до ехать, я очень спе­шу.

— Ехать? Раз­ве у те­бя есть ка­кие-ни­будь не­от­лож­ные де­ла в дру­гом го­ро­де? Ку­да ты со­би­ра­ешь­ся ехать?

— Не знаю. Но уже све­та­ет, уже от­к­ры­лись го­род­с­кие во­ро­та и дви­ну­лись в путь пер­вые ка­ра­ва­ны. Ты слы­шишь — зве­нят бу­бен­цы вер­б­лю­дов! Ког­да до ме­ня до­но­сит­ся этот звук, то слов­но джи­ны все­ля­ют­ся в мои но­ги, и я не мо­гу уси­деть на мес­те!

— Ухо­ди, ес­ли так! — сер­ди­то го­во­ри­ла кра­са­ви­ца, тщет­но пы­та­ясь скрыть сле­зы, блес­тев­шие на ее длин­ных рес­ни­цах. — Но ска­жи мне хоть свое имя на про­ща­ние.

— Ты хо­чешь знать мое имя? Слу­шай, ты про­ве­ла ночь с Ход­жой Нас­ред­ди­ном! Я — Ход­жа Нас­ред­дин, воз­му­ти­тель спо­кой­с­т­вия и се­ятель раз­до­ров, тот са­мый, о ко­то­ром ежед­нев­но кри­чат гла­ша­таи на всех пло­ща­дях и ба­за­рах, обе­щая боль­шую наг­ра­ду за его го­ло­ву. Вче­ра обе­ща­ли три ты­ся­чи ту­ма­нов, и я по­ду­мал да­же — не про­дать ли мне са­мо­му свою соб­с­т­вен­ную го­ло­ву за та­кую хо­ро­шую це­ну. Ты сме­ешь­ся, моя звез­доч­ка, ну, дай мне ско­рее в пос­лед­ний раз твои гу­бы. Ес­ли бы я мог, то по­да­рил бы те­бе изум­руд, но у ме­ня нет изум­ру­да, — возь­ми вот этот прос­той бе­лый ка­ме­шек на па­мять!

Он на­тя­ги­вал свой рва­ный ха­лат, прож­жен­ный во мно­гих мес­тах ис­к­ра­ми до­рож­ных кос­т­ров, и уда­лял­ся по­ти­хонь­ку. За дверью гром­ко хра­пел ле­ни­вый, глу­пый ев­нух в чал­ме и мяг­ких туф­лях с заг­ну­ты­ми квер­ху но­са­ми — не­ра­ди­вый страж глав­но­го во двор­це сок­ро­ви­ща, до­ве­рен­но­го ему. Даль­ше, врас­тяж­ку на ков­рах и кош­мах, хра­пе­ли страж­ни­ки, по­ло­жив го­ло­вы на свои об­на­жен­ные ята­га­ны. Ход­жа Нас­ред­дин прок­ра­ды­вал­ся на цы­поч­ках ми­мо, и всег­да бла­го­по­луч­но, слов­но бы ста­но­вил­ся на это вре­мя не­ви­ди­мым.

И опять зве­не­ла, ды­ми­лась бе­лая ка­ме­нис­тая до­ро­га под бой­ки­ми ко­пы­та­ми его иша­ка. Над ми­ром в си­нем не­бе си­яло сол­н­це; Ход­жа Нас­ред­дин мог не щу­рясь смот­реть на не­го. Ро­сис­тые по­ля и бес­п­лод­ные пус­ты­ни, где бе­ле­ют по­лу­за­не­сен­ные пес­ком вер­б­люжьи кос­ти, зе­ле­ные са­ды и пе­нис­тые ре­ки, хму­рые го­ры и зе­ле­ные пас­т­би­ща, слы­ша­ли пес­ню Ход­жи Нас­ред­ди­на. Он уез­жал все даль­ше и даль­ше, не ог­ля­ды­ва­ясь на­зад, не жа­лея об ос­тав­лен­ном и не опа­са­ясь то­го, что ждет впе­ре­ди.

А в по­ки­ну­том го­ро­де нав­сег­да ос­та­ва­лась жить па­мять о нем.

Вельможи и мул­лы блед­не­ли от ярос­ти, слы­ша его имя; во­до­но­сы, по­гон­щи­ки, тка­чи, мед­ни­ки и се­дель­ни­ки, со­би­ра­ясь по ве­че­рам в чай­ха­нах, рас­ска­зы­ва­ли друг дру­гу смеш­ные ис­то­рии о его прик­лю­че­ни­ях, из ко­то­рых он всег­да вы­хо­дил по­бе­ди­те­лем; том­ная кра­са­ви­ца в га­ре­ме час­то смот­ре­ла на бе­лый ка­ме­шек и пря­та­ла его в пер­ла­мут­ро­вый лар­чик, ус­лы­шав ша­ги сво­его гос­по­ди­на.

— Уф! — го­во­рил тол­с­тый вель­мо­жа и, пых­тя и со­пя, на­чи­нал стас­ки­вать свой пар­чо­вый ха­лат. — Мы все вко­нец из­му­чи­лись с этим прок­ля­тым бро­дя­гой Ход­жой Нас­ред­ди­ном: он воз­му­тил и взба­ла­му­тил все го­су­дар­с­т­во! Я по­лу­чил се­год­ня пись­мо от мо­его ста­рин­но­го дру­га, ува­жа­емо­го пра­ви­те­ля Хо­ра­сан­с­кой ок­ру­ги. По­ду­мать толь­ко — ед­ва этот бро­дя­га Ход­жа Нас­ред­дин по­явил­ся в его го­ро­де, как сра­зу же куз­не­цы пе­рес­та­ли пла­тить на­ло­ги, а со­дер­жа­те­ли хар­че­вен от­ка­за­лись бес­п­лат­но кор­мить страж­ни­ков. Ма­ло то­го, этот вор, ос­к­вер­ни­тель ис­ла­ма и сын гре­ха, ос­ме­лил­ся заб­рать­ся в га­рем хо­ра­сан­с­ко­го пра­ви­те­ля и обес­чес­тить его лю­би­мую же­ну! По­ис­ти­не, мир еще не ви­ды­вал по­доб­но­го прес­туп­ни­ка! Жа­лею, что этот през­рен­ный обор­ва­нец не по­пы­тал­ся про­ник­нуть в мой га­рем, а то бы его го­ло­ва дав­ным-дав­но тор­ча­ла на шес­те пос­ре­ди­не глав­ной пло­ща­ди!

Красавица мол­ча­ла, за­та­ен­но улы­ба­лась, — ей бы­ло и смеш­но, и грус­т­но. А до­ро­га все зве­не­ла, ды­ми­лась под ко­пы­та­ми иша­ка. И зву­ча­ла пес­ня Ход­жи Нас­ред­ди­на. За де­сять лет он по­бы­вал всю­ду: в Баг­да­де, Стам­бу­ле и Те­ге­ра­не, в Бах­чи­са­рае, Эч­ми­ад­зи­не и Тби­ли­си, в Да­мас­ке и Тра­пе­зун­де, он знал все эти го­ро­да и еще ве­ли­кое мно­жес­т­во дру­гих, и вез­де он ос­та­вил по се­бе па­мять.

Теперь он воз­в­ра­щал­ся в свой род­ной го­род, в Бу­ха­ру-и-Ше­риф, в Бла­го­род­ную Бу­ха­ру, где рас­счи­ты­вал, скры­ва­ясь под чу­жим име­нем, от­дох­нуть нем­но­го от бес­ко­неч­ных ски­та­ний.

Глава вторая

Присоединившись к боль­шо­му ку­пе­чес­ко­му ка­ра­ва­ну, Ход­жа Нас­ред­дин пе­ре­сек бу­хар­с­кую гра­ни­цу и на вось­мой день пу­ти уви­дел вда­ли в пыль­ной мгле зна­ко­мые ми­на­ре­ты ве­ли­ко­го, слав­но­го го­ро­да.

Хрипло зак­ри­ча­ли из­му­чен­ные жаж­дой и зно­ем ка­ра­ван­щи­ки, вер­б­лю­ды при­ба­ви­ли ша­гу: сол­н­це уже са­ди­лось, и на­до бы­ло спе­шить, что­бы вой­ти в Бу­ха­ру рань­ше, чем зак­ро­ют го­род­с­кие во­ро­та. Ход­жа Нас­ред­дин ехал в са­мом хвос­те ка­ра­ва­на, оку­тан­ный гус­тым тя­же­лым об­ла­ком пы­ли; это бы­ла род­ная, свя­щен­ная пыль; ему ка­за­лось, что она пах­нет луч­ше, чем пыль дру­гих, да­ле­ких зе­мель. Чи­хая и от­каш­ли­ва­ясь, он го­во­рил сво­ему иша­ку:

— Ну вот мы, на­ко­нец, до­ма. Кля­нусь ал­ла­хом, нас ожи­да­ют здесь уда­ча и счас­тье.

Караван по­до­шел к го­род­с­кой сте­не как раз в ту ми­ну­ту, ког­да страж­ни­ки за­пи­ра­ли во­ро­та. «По­дож­ди­те, во имя ал­ла­ха!» — зак­ри­чал ка­ра­ван-ба­ши, по­ка­зы­вая из­да­ли зо­ло­тую мо­не­ту. Но во­ро­та уже сом­к­ну­лись, с ляз­гом упа­ли за­со­вы, и ча­со­вые ста­ли на баш­нях око­ло пу­шек. По­тя­ну­ло прох­лад­ным вет­ром, в ту­ман­ном не­бе по­гас ро­зо­вый от­б­леск и яс­но обоз­на­чил­ся тон­кий серп мо­ло­до­го ме­ся­ца, и в су­ме­реч­ной ти­ши­не со всех бес­чис­лен­ных ми­на­ре­тов по­нес­лись вы­со­кие, про­тяж­ные и пе­чаль­ные го­ло­са му­эд­зи­нов, при­зы­вав­ших му­суль­ман к ве­чер­ней мо­лит­ве.

Купцы и ка­ра­ван­щи­ки ста­ли на ко­ле­ни, а Ход­жа Нас­ред­дин со сво­им иша­ком ото­шел по­ти­хонь­ку в сто­ро­ну.

— Этим куп­цам есть за что бла­го­да­рить ал­ла­ха: они се­год­ня по­обе­да­ли и те­перь со­би­ра­ют­ся ужи­нать. А мы с то­бой, мой вер­ный ишак, не обе­да­ли и не бу­дем ужи­нать; ес­ли ал­лах же­ла­ет по­лу­чить на­шу бла­го­дар­ность, то пусть пош­лет мне мис­ку пло­ва, а те­бе — сноп кле­ве­ра!

Он при­вя­зал иша­ка к при­до­рож­но­му де­ре­ву, а сам лег ря­дом, пря­мо на зем­лю, по­ло­жив под го­ло­ву ка­мень. Гла­зам его от­к­ры­лись в тем­но-проз­рач­ном не­бе си­я­ющие спле­те­ния звезд, и каж­дое соз­вез­дие бы­ло зна­ко­мо ему: так час­то за де­сять лет он ви­дел над со­бой от­к­ры­тое не­бо! И он всег­да ду­мал, что эти ча­сы без­мол­в­но­го муд­ро­го со­зер­ца­ния де­ла­ют его бо­га­че са­мых бо­га­тых, и хо­тя бо­га­тый ест на зо­ло­тых блю­дах, но за­то и но­че­вать он дол­жен неп­ре­мен­но под кры­шей, и ему не да­но в пол­ночь, ког­да все за­ти­ха­ет, по­чув­с­т­во­вать по­лет зем­ли сквозь го­лу­бой и прох­лад­ный звез­д­ный ту­ман…

Между тем в ка­ра­ван-са­ра­ях и чай­ха­нах, при­мы­кав­ших сна­ру­жи к зуб­ча­той го­род­с­кой сте­не, за­го­ре­лись кос­т­ры под боль­ши­ми кот­ла­ми и жа­лоб­но заб­ле­яли ба­ра­ны, ко­то­рых по­та­щи­ли на убой. Но опыт­ный Ход­жа Нас­ред­дин пре­дус­мот­ри­тель­но ус­т­ро­ил­ся на ноч­лег с на­вет­рен­ной сто­ро­ны, что­бы за­пах пи­щи не драз­нил и не бес­по­ко­ил его. Зная бу­хар­с­кие по­ряд­ки, он ре­шил по­бе­речь пос­лед­ние день­ги, что­бы зап­ла­тить ут­ром пош­ли­ну у го­род­с­ких во­рот.

Он дол­го во­ро­чал­ся, а сон все не шел к не­му, и при­чи­ной бес­сон­ни­цы был вов­се не го­лод. Ход­жу Нас­ред­ди­на то­ми­ли и му­чи­ли горь­кие мыс­ли, да­же звез­д­ное не­бо не мог­ло се­год­ня уте­шить его.

Он лю­бил свою ро­ди­ну, и не бы­ло в ми­ре боль­шей люб­ви у это­го хит­ро­го ве­сель­ча­ка с чер­ной бо­род­кой на мед­но­за­го­ре­лом ли­це и лу­ка­вы­ми ис­к­ра­ми в яс­ных гла­зах. Чем даль­ше от Бу­ха­ры ски­тал­ся он в зап­ла­тан­ном ха­ла­те, за­са­лен­ной тю­бе­тей­ке и пор­ван­ных са­по­гах, тем силь­нее он лю­бил Бу­ха­ру и тос­ко­вал по ней. В сво­ем из­г­на­нии он все вре­мя пом­нил уз­кие улич­ки, где ар­ба, про­ез­жая, бо­ро­нит по обе сто­ро­ны гли­ня­ные за­бо­ры; он пом­нил вы­со­кие ми­на­ре­ты с узор­ны­ми из­раз­цо­вы­ми шап­ка­ми, на ко­то­рых ут­ром и ве­че­ром го­рит ог­нен­ный блеск за­ри, древ­ние, свя­щен­ные ка­ра­га­чи с чер­не­ющи­ми на сучь­ях ог­ром­ны­ми гнез­да­ми аис­тов; он пом­нил дым­ные чай­ха­ны над ары­ка­ми, в те­ни ле­пе­чу­щих то­по­лей, дым и чад хар­че­вен, пес­т­рую су­то­ло­ку ба­за­ров; он пом­нил го­ры и ре­ки сво­ей ро­ди­ны, ее се­ле­ния, по­ля, пас­т­би­ща и пус­ты­ни, и, ког­да в Баг­да­де или в Да­мас­ке он встре­чал со­оте­чес­т­вен­ни­ка и уз­на­вал его по узо­ру на тю­бе­тей­ке и по осо­бо­му пок­рою ха­ла­та, сер­д­це Ход­жи Нас­ред­ди­на за­ми­ра­ло и ды­ха­ние стес­ня­лось.

Вернувшись, он уви­дел свою ро­ди­ну еще бо­лее нес­час­т­ной, чем в те дни, ког­да по­ки­нул ее. Ста­ро­го эми­ра дав­но по­хо­ро­ни­ли. Но­вый эмир за во­семь лет су­мел вко­нец ра­зо­рить Бу­ха­ру. Ход­жа Нас­ред­дин уви­дел раз­ру­шен­ные мос­ты на до­ро­гах, убо­гие по­се­вы яч­ме­ня и пше­ни­цы, су­хие ары­ки, дно ко­то­рых пот­рес­ка­лось от жа­ры. По­ля ди­ча­ли, за­рас­та­ли бурь­яном и ко­люч­кой, са­ды по­ги­ба­ли от жаж­ды, у крес­ть­ян не бы­ло ни хле­ба, ни ско­та, ни­щие ве­ре­ни­ца­ми си­де­ли вдоль до­рог, вы­ма­ли­вая по­да­яние у та­ких же ни­щих, как са­ми. Но­вый эмир пос­та­вил во всех се­ле­ни­ях от­ря­ды страж­ни­ков и при­ка­зал жи­те­лям бес­п­лат­но кор­мить их, за­ло­жил мно­жес­т­во но­вых ме­че­тей и при­ка­зал жи­те­лям дос­т­ра­ивать их, — он был очень на­бо­жен, но­вый эмир, и дваж­ды в год обя­за­тель­но ез­дил на пок­ло­не­ние пра­ху свя­тей­ше­го и нес­рав­нен­но­го шей­ха Бо­га­эд­ди­на, гроб­ни­ца ко­то­ро­го вы­си­лась близ Бу­ха­ры. В до­пол­не­ние к преж­ним че­ты­рем на­ло­гам он ввел еще три, ус­та­но­вил пла­ту за про­езд че­рез каж­дый мост, по­вы­сил тор­го­вые и су­деб­ные пош­ли­ны, на­че­ка­нил фаль­ши­вых де­нег… При­хо­ди­ли в упа­док ре­мес­ла, раз­ру­ша­лась тор­гов­ля: не­ве­се­ло встре­ти­ла Ход­жу Нас­ред­ди­на его лю­би­мая ро­ди­на.

…Рано ут­ром со всех ми­на­ре­тов опять за­пе­ли му­эд­зи­ны; во­ро­та от­к­ры­лись, и ка­ра­ван, соп­ро­вож­да­емый глу­хим зво­ном бу­бен­цов, мед­лен­но во­шел в го­род.

За во­ро­та­ми ка­ра­ван ос­та­но­вил­ся: до­ро­гу прег­ра­ди­ли страж­ни­ки. Их бы­ло ве­ли­кое мно­жес­т­во — обу­тых и бо­сых, оде­тых и по­лу­го­лых, еще не ус­пев­ших раз­бо­га­теть на эмир­с­кой служ­бе. Они тол­ка­лись, кри­ча­ли, спо­ри­ли, за­ра­нее рас­п­ре­де­ляя меж­ду со­бой на­жи­ву. На­ко­нец из чай­ха­ны вы­шел сбор­щик пош­лин — туч­ный и сон­ный, в шел­ко­вом ха­ла­те с за­са­лен­ны­ми ру­ка­ва­ми, в туф­лях на бо­су но­гу, со сле­да­ми не­воз­дер­жан­нос­ти и по­ро­ка на оп­лыв­шем ли­це. Оки­нув жад­ным взгля­дом куп­цов, он ска­зал:

— При­вет­с­т­вую вас, куп­цы, же­лаю вам уда­чи в тор­го­вых де­лах. И знай­те, что есть по­ве­ле­ние эми­ра из­би­вать пал­ка­ми до смер­ти каж­до­го, кто ута­ит хоть са­мую ма­лость то­ва­ра!

Купцы, ох­ва­чен­ные сму­ще­ни­ем и стра­хом, мол­ча пог­ла­жи­ва­ли свои кра­ше­ные бо­ро­ды. Сбор­щик по­вер­нул­ся к страж­ни­кам, ко­то­рые от не­тер­пе­ния дав­но уже прип­ля­сы­ва­ли на мес­те, и по­ше­ве­лил тол­с­ты­ми паль­ца­ми. Это был знак. Страж­ни­ки с ги­ком и во­ем ки­ну­лись к вер­б­лю­дам. В дав­ке и спеш­ке они пе­ре­ру­ба­ли саб­ля­ми во­ло­ся­ные ар­ка­ны, звуч­но вспа­ры­ва­ли тю­ки, выб­ра­сы­ва­ли на до­ро­гу пар­чу, шелк, бар­хат, ящи­ки с пер­цем, ча­ем и ам­б­рой, кув­ши­ны с дра­го­цен­ным ро­зо­вым мас­лом и ти­бет­с­ки­ми ле­кар­с­т­ва­ми.

От ужа­са куп­цы ли­ши­лись язы­ка. Че­рез две ми­ну­ты ос­мотр окон­чил­ся. Страж­ни­ки выс­т­ро­ились по­за­ди сво­его на­чаль­ни­ка. Ха­ла­ты их то­пор­щи­лись и от­ду­ва­лись. На­чал­ся сбор пош­лин за то­ва­ры и за въезд в го­род. У Ход­жи Нас­ред­ди­на то­ва­ров не бы­ло, с не­го по­ла­га­лась пош­ли­на толь­ко за въезд.

— От­ку­да ты при­шел и за­чем? — спро­сил сбор­щик. Пи­сец об­мак­нул в чер­ниль­ни­цу гу­си­ное пе­ро и при­го­то­вил­ся за­пи­сать от­вет Ход­жи Нас­ред­ди­на.

— Я при­ехал из Ис­па­га­ни[1], о прес­вет­лый гос­по­дин. Здесь, в Бу­ха­ре, жи­вут мои род­с­т­вен­ни­ки.

— Так, — ска­зал сбор­щик. — Ты едешь в гос­ти к сво­им род­с­т­вен­ни­кам. Зна­чит, ты дол­жен зап­ла­тить гос­те­вую пош­ли­ну.

— Но я еду к сво­им род­с­т­вен­ни­кам не в гос­ти, — воз­ра­зил Ход­жа Нас­ред­дин. — Я еду по важ­но­му де­лу.

— По де­лу! — вскри­чал сбор­щик, и в гла­зах его мель­к­нул блеск. — Зна­чит, ты едешь в гос­ти и од­нов­ре­мен­но по де­лу! Пла­ти гос­те­вую пош­ли­ну, де­ло­вую пош­ли­ну и по­жер­т­вуй на ук­ра­ше­ние ме­че­тей во сла­ву ал­ла­ха, ко­то­рый сох­ра­нил те­бя в пу­ти от раз­бой­ни­ков.

«Лучше бы он сох­ра­нил ме­ня сей­час, а от раз­бой­ни­ков я бы как-ни­будь и сам убе­рег­ся», — по­ду­мал Ход­жа Нас­ред­дин, но про­мол­чал: он ус­пел под­с­чи­тать, что в этой бе­се­де каж­дое сло­во об­хо­дит­ся ему боль­ше чем в де­сять тань­га. Он раз­вя­зал по­яс и под хищ­ны­ми прис­таль­ны­ми взгля­да­ми страж­ни­ков на­чал от­с­чи­ты­вать пош­ли­ну за въезд в го­род, гос­те­вую пош­ли­ну, де­ло­вую пош­ли­ну и по­жер­т­во­ва­ние на ук­ра­ше­ние ме­че­тей. Сбор­щик гроз­но по­ко­сил­ся на страж­ни­ков, они от­вер­ну­лись. Пи­сец, ут­к­нув­шись в кни­гу, быс­т­ро зас­к­ри­пел пе­ром.

Ходжа Нас­ред­дин рас­п­ла­тил­ся, хо­тел ухо­дить, но сбор­щик за­ме­тил, что в его по­ясе ос­та­лось еще нес­коль­ко мо­нет.

— По­дож­ди, — ос­та­но­вил он Ход­жу Нас­ред­ди­на. — А кто же бу­дет пла­тить пош­ли­ну за тво­его иша­ка? Ес­ли ты едешь в гос­ти к род­с­т­вен­ни­кам, зна­чит, и твой ишак едет в гос­ти к род­с­т­вен­ни­кам.

— Ты прав, о муд­рый на­чаль­ник, — сми­рен­но от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин, сно­ва раз­вя­зы­вая по­яс. — У мо­его иша­ка в Бу­ха­ре дей­с­т­ви­тель­но ве­ли­кое мно­жес­т­во род­с­т­вен­ни­ков, ина­че наш эмир с та­ки­ми по­ряд­ка­ми дав­ным-дав­но по­ле­тел бы с тро­на, а ты, о поч­тен­ный, за свою жад­ность по­пал бы на кол!

Прежде чем сбор­щик опом­нил­ся, Ход­жа Нас­ред­дин вско­чил на иша­ка и, пус­тив его во весь опор, ис­чез в бли­жай­шем пе­ре­ул­ке. «Ско­рее, ско­рее! — го­во­рил он. — При­бавь хо­ду, мой вер­ный ишак, при­бавь хо­ду, ина­че твой хо­зя­ин зап­ла­тит еще од­ну пош­ли­ну — соб­с­т­вен­ной го­ло­вой!»

Ишак у Ход­жи Нас­ред­ди­на был очень ум­ный, все по­ни­мал: он слы­шал сво­ими длин­ны­ми уша­ми гул и смя­те­ние у го­род­с­ких во­рот, кри­ки страж­ни­ков и, не раз­би­рая до­ро­ги, мчал­ся так, что Ход­жа Нас­ред­дин, об­х­ва­тив обе­ими ру­ка­ми его шею и вы­со­ко по­доб­рав но­ги, ед­ва дер­жал­ся в сед­ле. За ним с хрип­лым ла­ем нес­лась це­лая сво­ра со­бак; встреч­ные жа­лись к за­бо­рам и смот­ре­ли вслед, по­ка­чи­вая го­ло­ва­ми.

Тем вре­ме­нем у го­род­с­ких во­рот страж­ни­ки об­ша­ри­ли всю тол­пу, ра­зыс­ки­вая дер­з­ко­го воль­но­дум­ца. Куп­цы, ух­мы­ля­ясь, шеп­та­ли друг дру­гу:

— Вот от­вет, ко­то­рый сде­лал бы честь да­же са­мо­му Ход­же Нас­ред­ди­ну!..

g2

К по­луд­ню весь го­род знал об этом от­ве­те; про­дав­цы на ба­за­ре рас­ска­зы­ва­ли ше­по­том по­ку­па­те­лям, а те пе­ре­да­ва­ли даль­ше, и все го­во­ри­ли при этом: «Вот сло­ва, дос­той­ные са­мо­го Ход­жи Нас­ред­ди­на!»

И ник­то не знал, что эти сло­ва при­над­ле­жа­ли Ход­же Нас­ред­ди­ну, что он сам, зна­ме­ни­тый и нес­рав­нен­ный Ход­жа Нас­ред­дин, бро­дит сей­час по го­ро­ду, го­лод­ный, без гро­ша в кар­ма­не, ра­зыс­ки­вая род­с­т­вен­ни­ков или ста­рых дру­зей, ко­то­рые бы на­кор­ми­ли его и при­юти­ли на пер­вое вре­мя.

Глава третья

Он не на­шел в Бу­ха­ре ни род­с­т­вен­ни­ков, ни ста­рых дру­зей. Он не на­шел да­же от­че­го до­ма, в ко­то­ром ро­дил­ся и вы­рос, иг­рая в те­нис­том са­ду, где в осен­ние проз­рач­ные дни ше­лес­те­ла под вет­ром жел­те­ющая лис­т­ва, спе­лые пло­ды с глу­хим, слов­но бы от­да­лен­ным сту­ком па­да­ли на зем­лю, тон­ки­ми го­ло­са­ми свис­те­ли пти­цы, сол­неч­ные пят­на тре­пе­та­ли на бла­го­ухан­ной тра­ве, гу­де­ли тру­до­лю­би­вые пче­лы, со­би­рая пос­лед­нюю дань с увя­да­ющих цве­тов, за­та­ен­но жур­ча­ла в ары­ке во­да, рас­ска­зы­вая маль­чи­ку свои бес­ко­неч­ные, не­по­нят­ные сказ­ки… Те­перь на этом мес­те был пус­тырь: буг­ры, рыт­ви­ны, цеп­кий чер­то­по­лох, за­коп­чен­ные кир­пи­чи, оп­лы­ва­ющие ос­тат­ки стен, кус­ки ис­т­лев­ших ка­мы­шо­вых ци­но­вок; ни од­ной пти­цы, ни од­ной пче­лы не уви­дел здесь Ход­жа Нас­ред­дин! Толь­ко из-под кам­ней, о ко­то­рые он спот­к­нул­ся, вы­тек­ла вдруг мас­ля­нис­тая длин­ная струя и, тус­к­ло блес­нув на сол­н­це, скры­лась опять под кам­ня­ми, — это бы­ла змея, оди­но­кий и страш­ный жи­тель пус­тын­ных мест, нав­сег­да по­ки­ну­тых че­ло­ве­ком.

Потупившись, Ход­жа Нас­ред­дин дол­го сто­ял в мол­ча­нии; го­ре сжи­ма­ло его сер­д­це.

Он ус­лы­шал за спи­ной дре­без­жа­щий ка­шель и обер­нул­ся.

По тро­пин­ке шел че­рез пус­тырь ка­кой-то ста­рик, сог­бен­ный нуж­дой и за­бо­та­ми. Ход­жа Нас­ред­дин ос­та­но­вил его:

— Мир те­бе, ста­рец, да пош­лет те­бе ал­лах еще мно­го лет здо­ровья и бла­го­ден­с­т­вия. Ска­жи, чей дом сто­ял рань­ше на этом пус­ты­ре?

— Здесь сто­ял дом се­дель­ни­ка Шир-Ма­ме­да, — от­ве­тил ста­рик. — Я ког­да-то хо­ро­шо знал его. Этот Шир-Ма­мед был от­цом зна­ме­ни­то­го Ход­жи Нас­ред­ди­на, о ко­то­ром ты, пут­ник, на­вер­ное, слы­шал не­ма­ло.

— Да, я слы­шал кое-что. Но ска­жи, ку­да де­вал­ся этот се­дель­ник Шир-Ма­мед, отец зна­ме­ни­то­го Ход­жи Нас­ред­ди­на, ку­да де­ва­лась его семья?

— Ти­ше, сын мой. В Бу­ха­ре ты­ся­чи и ты­ся­чи шпи­онов — они мо­гут ус­лы­шать нас, и тог­да мы не обе­рем­ся бе­ды. Ты, на­вер­ное, при­ехал из­да­ле­ка и не зна­ешь, что в на­шем го­ро­де стро­го зап­ре­ще­но упо­ми­нать имя Ход­жи Нас­ред­ди­на, за это са­жа­ют в тюрь­му. Нак­ло­нись ко мне бли­же, и я рас­ска­жу.

Ходжа Нас­ред­дин, скры­вая вол­не­ние, низ­ко приг­нул­ся к не­му.

— Это бы­ло еще при ста­ром эми­ре, — на­чал ста­рик. — Че­рез пол­то­ра го­да пос­ле из­г­на­ния Ход­жи Нас­ред­ди­на по ба­за­ру раз­нес­ся слух, что он вер­нул­ся, тай­но про­жи­ва­ет в Бу­ха­ре и со­чи­ня­ет про эми­ра нас­меш­ли­вые пес­ни. Этот слух до­шел до эмир­с­ко­го двор­ца, страж­ни­ки ки­ну­лись ис­кать Ход­жу Нас­ред­ди­на, но най­ти не мог­ли. Тог­да эмир по­ве­лел схва­тить от­ца Ход­жи Нас­ред­ди­на, двух брать­ев, дя­дю, всех даль­них род­с­т­вен­ни­ков, дру­зей и пы­тать до тех пор, по­ка они не ска­жут, где скры­ва­ет­ся Ход­жа Нас­ред­дин. Сла­ва ал­ла­ху, он пос­лал им столь­ко му­жес­т­ва и твер­дос­ти, что они смог­ли про­мол­чать, и наш Ход­жа Нас­ред­дин не по­пал­ся в ру­ки эми­ру. Но его отец, се­дель­ник Шир-Ма­мед, за­бо­лел пос­ле пы­ток и вско­ре умер, а все род­с­т­вен­ни­ки и друзья по­ки­ну­ли Бу­ха­ру, скры­ва­ясь от эмир­с­ко­го гне­ва, и ник­то не зна­ет, где они сей­час. И тог­да эмир при­ка­зал раз­ру­шить их жи­ли­ща и вы­кор­че­вать са­ды, да­бы ис­т­ре­бить в Бу­ха­ре са­мую па­мять о Ход­же Нас­ред­ди­не.

— За что же их пы­та­ли? — вос­к­лик­нул Ход­жа Нас­ред­дин; сле­зы тек­ли по его ли­цу, но ста­рик ви­дел пло­хо и не за­ме­чал этих слез. — За что их пы­та­ли? Ведь Ход­жи Нас­ред­ди­на в то вре­мя не бы­ло в Бу­ха­ре, я это очень хо­ро­шо знаю!

— Ник­то это­го не зна­ет! — от­ве­тил ста­рик. — Ход­жа Нас­ред­дин по­яв­ля­ет­ся, где за­хо­чет, и ис­че­за­ет, ког­да за­хо­чет. Он вез­де и ниг­де, наш нес­рав­нен­ный Ход­жа Нас­ред­дин!

С эти­ми сло­ва­ми ста­рик, охая и каш­ляя, поб­рел даль­ше, а Ход­жа Нас­ред­дин, зак­рыв ли­цо ру­ка­ми, по­до­шел к сво­ему иша­ку.

g3

Он об­нял иша­ка, при­жал­ся мок­рым ли­цом к его теп­лой, па­ху­чей шее: «Ты ви­дишь, мой доб­рый, мой вер­ный друг, — го­во­рил Ход­жа Нас­ред­дин, — у ме­ня не ос­та­лось ни­ко­го из близ­ких, толь­ко ты пос­то­ян­ный и не­из­мен­ный то­ва­рищ в мо­их ски­та­ни­ях». И, слов­но чув­с­т­вуя го­ре сво­его хо­зя­ина, ишак сто­ял смир­но, не ше­ве­лясь, и да­же пе­рес­тал же­вать ко­люч­ку, ко­то­рая так и ос­та­лась ви­сеть у не­го на гу­бах.

Но че­рез час Ход­жа Нас­ред­дин ук­ре­пил свое сер­д­це, сле­зы вы­сох­ли на его ли­це. «Ни­че­го! — вскри­чал он, силь­но хлоп­нув иша­ка по спи­не. — Ни­че­го! Ме­ня еще не за­бы­ли в Бу­ха­ре, ме­ня зна­ют и пом­нят в Бу­ха­ре, и мы су­ме­ем най­ти здесь дру­зей! И те­перь уж мы со­чи­ним про эми­ра та­кую пес­ню, что он лоп­нет от злос­ти на сво­ем тро­не, и его во­ню­чие киш­ки при­лип­нут к ра­зук­ра­шен­ным сте­нам двор­ца! Впе­ред, мой вер­ный ишак, впе­ред!»

Глава четвертая

Был пос­ле­по­лу­ден­ный душ­ный и ти­хий час. До­рож­ная пыль, кам­ни, гли­ня­ные за­бо­ры и сте­ны — все рас­ка­ли­лось, ды­ша­ло ле­ни­вым жа­ром, и пот на ли­це Ход­жи Нас­ред­ди­на вы­сы­хал рань­ше, чем он ус­пе­вал его вы­те­реть.

Ходжа Нас­ред­дин с вол­не­ни­ем уз­на­вал зна­ко­мые ули­цы, чай­ха­ны и ми­на­ре­ты. Ни­че­го не из­ме­ни­лось за де­сять лет в Бу­ха­ре, все так же об­лез­шие со­ба­ки дре­ма­ли у во­до­емов, и строй­ная жен­щи­на, изог­нув­шись и при­дер­жи­вая смуг­лой ру­кой с нак­ра­шен­ны­ми ног­тя­ми свою чад­ру, пог­ру­жа­ла в тем­ную во­ду уз­кий зве­ня­щий кув­шин. И все так же наг­лу­хо бы­ли за­пер­ты во­ро­та зна­ме­ни­той мед­ре­се Мир-Араб, где под тя­же­лы­ми сво­да­ми ке­лий уче­ные уле­мы[2] и му­дар­ри­сы[3], дав­но по­за­быв­шие цвет ве­сен­ней лис­т­вы, за­пах сол­н­ца и го­вор во­ды, со­чи­ня­ют с го­ря­щи­ми мрач­ным пла­ме­нем гла­за­ми тол­с­тые кни­ги во сла­ву ал­ла­ха, до­ка­зы­вая не­об­хо­ди­мость унич­то­же­ния до седь­мо­го ко­ле­на всех, не ис­по­ве­ду­ющих ис­ла­ма. Ход­жа Нас­ред­дин уда­рил иша­ка пят­ка­ми, про­ез­жая это страш­ное мес­то.

Но где же все-та­ки по­обе­дать? Ход­жа Нас­ред­дин в тре­тий раз со вче­раш­не­го дня пе­ре­вя­зал свой по­яс.

— На­до что-то при­ду­мать, — ска­зал он. — Ос­та­но­вим­ся, мой вер­ный ишак, и по­ду­ма­ем. А вот, кста­ти, чай­ха­на!

7 комментариев на «Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)»

  1. Viator говорит:

    Очень смешная картинка. Как художнику вообще пришло в голову, что в кости играют костяшками домино?

    • Узакбай говорит:

      Да, на это многие обращают внимание. ) Наверное, он был далёк от азартных игр.

      • Viator говорит:

        У меня была ещё такая мысль, что настоящие кости не пропустила цензура. Вы не знаете, могло ли такое быть?

  2. Узакбай говорит:

    Кто его знает… Иллюстрации создавались в 1955 году. Нарды, в которые повсеместно играют в Средней Азии (и не только) с помощью тех же костей под запретом вроде бы не были.
    Но! Что интересно, существует аналогичная картинка (первоначальный набросок? вариант?) где чётко изображены именно кости. В общем, надо сделать соответствующий пост про эту загадку в частности и про Гальбу в общем. )

  3. армен говорит:

    Глупая восточная сказка.

  4. Узакбай говорит:

    Армен, было бы интересно услышать Ваше более развёрнутое мнение.

  5. Сергей-Одесса говорит:

    Зря ожидаете… 🙂
    Такое мог сказать человек, не читавший эту книгу

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

+ twenty two = 29