Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)

— Да прод­лит бес­ко­неч­но ал­лах свер­ка­ющие дни по­ве­ли­те­ля на бла­го и ра­дость на­ро­ду! — на­чал он. — Так как вы­ше­наз­ван­ный зло­дей и воз­му­ти­тель Ход­жа Нас­ред­дин яв­ля­ет­ся все же че­ло­ве­ком, то мож­но зак­лю­чить, что те­ло его ус­т­ро­ено так же, как и у всех ос­таль­ных лю­дей, то есть сос­то­ит из двух­сот со­ро­ка кос­тей и трех­сот шес­ти­де­ся­ти жил, уп­рав­ля­ющих лег­ки­ми, пе­ченью, сер­д­цем, се­ле­зен­кой и жел­чью. Ос­но­вой всех жил яв­ля­ет­ся, как это­му учат нас муд­рые, сер­деч­ная жи­ла, от ко­то­рой рас­хо­дят­ся все ос­таль­ные, и это есть неп­ре­лож­ная и свя­тая ис­ти­на, в про­ти­во­по­лож­ность ере­ти­чес­ко­му уче­нию не­чес­ти­во­го Абу-Ис­ха­ка, ос­ме­ли­ва­юще­го­ся лож­но ут­вер­ж­дать, буд­то бы ос­но­вой жиз­ни че­ло­ве­ка яв­ля­ет­ся жи­ла ле­гоч­ная. В со­от­вет­с­т­вии с кни­га­ми муд­рей­ше­го Ави­цен­ны, бла­го­чес­ти­вей­ше­го Му­хам­мед-аль-Ра­су­ля, гре­чес­ко­го ле­ка­ря Гип­пок­ра­та, а так­же Авер­ро­эса из Кор­до­вы, пло­да­ми раз­мыш­ле­ний ко­то­рых пи­та­ем­ся мы до сих пор, а так­же в со­от­вет­с­т­вии с уче­ни­ями аль-Кен­ди, аль-Фа­ра­би и Абу­ба­це­ра-ибн-Ту­фей­ля, ска­жу и ос­ме­люсь ут­вер­ж­дать, что ал­лах соз­дал Ада­ма сло­жен­ным из че­ты­рех сти­хий — во­ды, зем­ли, ог­ня и воз­ду­ха, и сде­лал при этом так, что­бы у жел­той жел­чи бы­ла при­ро­да ог­ня, что мы и ви­дим в дей­с­т­ви­тель­нос­ти, ибо она — го­ря­чая и су­хая, у чер­ной жел­чи — при­ро­да зем­ли, ибо она — хо­лод­ная и су­хая, у слю­ны — при­ро­да во­ды, ибо она — хо­лод­ная и влаж­ная, у кро­ви — при­ро­да воз­ду­ха, ибо она — го­ря­чая и влаж­ная. И ес­ли ли­шить че­ло­ве­ка ка­кой-ли­бо од­ной из этих зак­лю­ча­ющих­ся в нем жид­кос­тей, то оз­на­чен­ный че­ло­век не­ми­ну­емо ум­рет, ис­хо­дя из че­го, я и по­ла­гаю, о прес­вет­лый по­ве­ли­тель, что сле­ду­ет ли­шить оз­на­чен­но­го бо­го­хуль­ни­ка и воз­му­ти­те­ля Ход­жу Нас­ред­ди­на кро­ви, что пред­поч­ти­тель­нее все­го сде­лать че­рез от­де­ле­ние его го­ло­вы от его ту­ло­ви­ща, ибо вмес­те с вы­те­ка­ющей кровью из те­ла че­ло­ве­ка уле­ту­чи­ва­ет­ся жизнь и не воз­в­ра­ща­ет­ся бо­лее. Вот мой со­вет, о прес­вет­лый вла­ды­ка и убе­жи­ще ми­ра!

Эмир выс­лу­шал все это со вни­ма­ни­ем и, ни­че­го не от­ве­тив, ед­ва за­мет­ным дви­же­ни­ем бро­вей по­дал знак вто­ро­му муд­ре­цу, ко­то­рый хо­тя и ус­ту­пал пер­во­му в дли­не сво­ей бо­ро­ды, но за­то не­из­ме­ри­мо пре­вос­хо­дил его раз­ме­ра­ми и пыш­нос­тью чал­мы, не­по­мер­ная тя­жесть ко­ей ис­к­ри­ви­ла за мно­гие го­ды вбок и вниз его шею, что при­да­ва­ло ему вид че­ло­ве­ка, веч­но под­г­ля­ды­ва­юще­го сни­зу вверх сквозь уз­кую щел­ку. Пок­ло­нив­шись эми­ру, он ска­зал:

— О ве­ли­кий вла­ды­ка, по­доб­ный сол­н­цу блес­ком сво­им! Я не мо­гу сог­ла­сить­ся с этим спо­со­бом из­бав­ле­ния от Ход­жи Нас­ред­ди­на, ибо из­вес­т­но, что не толь­ко кровь не­об­хо­ди­ма для жиз­ни че­ло­ве­ка, но так­же и воз­дух, и ес­ли сда­вить че­ло­ве­ку гор­ло ве­рев­кой и прек­ра­тить тем са­мым дос­туп воз­ду­ха в его лег­кие, то че­ло­век не­ми­ну­емо уми­ра­ет и не мо­жет уже вос­к­рес­нуть по­том…

— Так! — ска­зал эмир ти­хим го­ло­сом. — Вы со­вер­шен­но пра­вы, о муд­рей­шие из муд­рых, и со­ве­ты ва­ши, без сом­не­ния, дра­го­цен­ны для нас! Ну, как бы, дей­с­т­ви­тель­но, из­ба­ви­лись мы от Ход­жи Нас­ред­ди­на, ес­ли бы вы не да­ли нам та­ких дра­го­цен­ных со­ве­тов!

Он ос­та­но­вил­ся, не в си­лах сов­ла­дать с ох­ва­тив­ши­ми его гне­вом и ярос­тью; ще­ки его дро­жа­ли, ноз­д­ри раз­ду­ва­лись, в гла­зах по­лы­ха­ли мол­нии. Но прид­вор­ные льсте­цы — фи­ло­со­фы и сти­хот­вор­цы, что сто­яли, выс­т­ро­ив­шись по­лук­ру­гом за эмир­с­кой спи­ной, — не ви­де­ли гроз­но­го ли­ца сво­его вла­ды­ки и по­то­му не уло­ви­ли гне­ва и нас­меш­ки в его сло­вах, об­ра­щен­ных к муд­ре­цам, и, при­няв эти сло­ва за чис­тую мо­не­ту, ре­ши­ли, что муд­ре­цы дей­с­т­ви­тель­но от­ли­чи­лись пе­ред эми­ром, бу­дут приб­ли­же­ны к не­му и осы­па­ны его ми­лос­тя­ми, по­че­му и сле­ду­ет не­мед­лен­но за­ру­чить­ся их бла­го­рас­по­ло­же­ни­ем, да­бы в даль­ней­шем из­в­лечь из это­го для се­бя поль­зу.

— О муд­рей­шие, о жем­чу­жи­ны, ук­ра­ша­ющие ве­нец на­ше­го прес­вет­ло­го вла­ды­ки, о муд­рые, прев­зо­шед­шие сво­ей муд­рос­тью са­мую муд­рость и умуд­рен­ные муд­рос­тью на­имуд­рей­ших!

Так они сла­вос­ло­ви­ли, ста­ра­ясь прев­зой­ти друг дру­га изыс­кан­нос­тью и усер­ди­ем и не за­ме­чая, что эмир, по­вер­нув­шись, смот­рит на них, сод­ро­га­ясь от ярос­ти, прон­зи­тель­ным взгля­дом, а вок­руг во­ца­ри­лась зло­ве­щая ти­ши­на.

— О све­то­чи зна­ний и со­су­ды ра­зу­ма! — про­дол­жа­ли они, зак­рыв в са­мо­заб­ве­нии гла­за и тре­пе­ща от сла­дос­т­но­го ра­бо­ле­пия. Но вдруг царь по­этов за­ме­тил взгляд эми­ра и сра­зу точ­но бы прог­ло­тил свой льсти­вый язык — и по­пя­тил­ся, ох­ва­чен­ный ужа­сом, а вслед за ним умол­к­ли все ос­таль­ные и зад­ро­жа­ли, по­няв свой про­мах, про­ис­тек­ший от чрез­мер­но­го же­ла­ния вос­х­ва­лить.

— О без­дель­ни­ки, о мо­шен­ни­ки! — вос­к­лик­нул эмир с не­го­до­ва­ни­ем. — Как буд­то мы с ва­ми не зна­ем, что ес­ли от­ру­бить че­ло­ве­ку го­ло­ву или уда­вить его ве­рев­кой, то он уже не вос­к­рес­нет боль­ше! Но для это­го нуж­но сна­ча­ла пой­мать че­ло­ве­ка, вы же, без­дель­ни­ки, ле­нив­цы, мо­шен­ни­ки и глуп­цы, не ска­за­ли ни сло­ва о том, как его пой­мать. Всех ви­зи­рей, са­нов­ни­ков, муд­ре­цов и сти­хот­вор­цев, при­сут­с­т­ву­ющих здесь, мы ли­ша­ем жа­ло­ванья до тех пор, по­ка не бу­дет пой­ман Ход­жа Нас­ред­дин. И при­ка­зы­ва­ем объ­явить наг­ра­ду пой­мав­ше­му его в три ты­ся­чи тань­га! И еще пре­дуп­реж­да­ем, что, убе­див­шись в ва­шей ле­нос­ти, ту­пос­ти и не­ра­ди­вос­ти, мы вы­пи­са­ли из Баг­да­да к се­бе на служ­бу но­во­го муд­ре­ца, по име­ни Гус­сейн Гус­лия, слу­жив­ше­го до сих пор у мо­его дру­га ка­ли­фа баг­дад­с­ко­го. Он на­хо­дит­ся уже в пу­ти, ско­ро при­бу­дет, и тог­да го­ре вам, о уми­на­те­ли тю­фя­ков, пог­ло­ти­те­ли пи­щи и на­би­ва­те­ли сво­их без­дон­ных кар­ма­нов! — про­дол­жал он, рас­па­ля­ясь все боль­ше и боль­ше. — Гнать их! — зак­ри­чал он страж­ни­кам. — Гнать их всех от­сю­да! Гнать в шею!

Стражники бро­си­лись к оце­пе­нев­шим прид­вор­ным, хва­та­ли их без вся­ко­го раз­бо­ра и поч­те­ния, та­щи­ли к две­ри и свер­га­ли от­ту­да вниз по­ми­мо лес­т­ни­цы, а вни­зу под­х­ва­ты­ва­ли их дру­гие страж­ни­ки, про­во­жа­ли под­за­тыль­ни­ка­ми, зат­ре­щи­на­ми, тыч­ка­ми и пин­ка­ми, прид­вор­ные бе­жа­ли, пе­ре­го­няя друг дру­га; се­дой муд­рец упал, за­пу­тав­шись в сво­ей бо­ро­де, а спот­к­нув­шись о не­го, рух­нул и вто­рой муд­рец — го­ло­вой пря­мо в ко­лю­чий ро­зо­вый куст и, оше­лом­лен­ный па­де­ни­ем, дол­го ле­жал там со сво­ей ис­к­рив­лен­ной ше­ей, слов­но бы под­г­ля­ды­вая сни­зу вверх сквозь уз­кую щел­ку.

Глава девятнадцатая

Эмир был мра­чен и гро­зен до са­мо­го ве­че­ра. Прош­ла ночь, а ут­ром объ­ятые стра­хом прид­вор­ные сно­ва уз­ре­ли тем­ную пе­чать гне­ва на его ли­це.

Тщетны бы­ли все уси­лия раз­в­лечь и раз­ве­се­лить его, тщет­но в ды­му бла­го­вон­ных ку­ре­ний из­ги­ба­лись пе­ред ним тан­цов­щи­цы с буб­на­ми в ру­ках, рас­ка­чи­ва­ли пол­ные бед­ра, блес­те­ли жем­чу­га­ми зу­бов, об­на­жа­ли, слов­но бы нев­з­на­чай, свои смуг­лые гру­ди, — он не под­ни­мал тя­же­ло­го взо­ра, и су­до­ро­га про­бе­га­ла по его ли­цу, при­во­дя в тре­пет сер­д­ца прид­вор­ных. Нап­рас­ны бы­ли все ухищ­ре­ния шу­тов, ак­ро­ба­тов, фо­кус­ни­ков и ин­дий­с­ких фа­ки­ров, усып­ля­ющих змей пе­ни­ем трос­т­ни­ко­вых сви­ре­лей.

Придворные пе­ре­шеп­ты­ва­лись меж­ду со­бой:

— О прок­ля­тый Ход­жа Нас­ред­дин, о сын гре­ха! Сколь­ко неп­ри­ят­нос­тей мы тер­пим из-за не­го!

Все с на­деж­дой об­ра­ща­ли взо­ры к Ар­с­лан­бе­ку.

Он соб­рал в ка­ра­уль­ном по­ме­ще­нии на­ибо­лее ис­кус­ных шпи­онов, сре­ди ко­то­рых был и ря­бой шпи­он, так чу­дес­но ис­це­лен­ный Ход­жой Нас­ред­ди­ном от па­ра­ли­ча.

— Знай­те же, — го­во­рил Ар­с­лан­бек, — что вы по при­ка­за­нию на­ше­го свет­лей­ше­го эми­ра ли­ша­етесь жа­ло­ванья до тех пор, по­ка не бу­дет пой­ман зло­дей Ход­жа Нас­ред­дин! А ес­ли вы не выс­ле­ди­те его, то ли­ши­тесь не толь­ко жа­ло­ванья, но и го­лов, что я вам обе­щаю твер­до. И, нап­ро­тив то­го, при­ло­жив­ший все усер­дие и пой­мав­ший Ход­жу Нас­ред­ди­на по­лу­чит наг­ра­ду в три ты­ся­чи тань­га, а сверх то­го по­лу­чит еще по­вы­ше­ние по служ­бе: он бу­дет наз­на­чен глав­ным шпи­оном.

Шпионы не­мед­ля от­п­ра­ви­лись на ра­бо­ту, пе­ре­оде­тые дер­ви­ша­ми, ни­щи­ми, во­до­но­са­ми и тор­гов­ца­ми, а ря­бой шпи­он, пре­вос­хо­див­ший ос­таль­ных сво­ею хит­рос­тью, взял ков­рик, бо­бы, чет­ки, ста­рин­ные кни­ги и по­шел на ба­зар, на пе­рек­рес­ток меж­ду юве­лир­ным и мус­кус­ным ря­да­ми, где на­ме­ре­вал­ся, изоб­ра­жая га­даль­щи­ка, рас­спро­сить хо­ро­шень­ко жен­щин.

А ча­сом поз­же на ба­зар­ную пло­щадь выш­ли сот­ни гла­ша­та­ев, при­зы­вав­ших сво­ими кри­ка­ми всех му­суль­ман ко вни­ма­нию. Они воз­г­ла­си­ли эмир­с­кий фир­ман[6]. Ход­жа Нас­ред­дин объ­яв­лял­ся вра­гом эми­ра и ос­к­вер­ни­те­лем ве­ры, жи­те­лям вос­п­ре­ща­лись вся­кие сно­ше­ния с ним, а на­ипа­че — ук­ры­ва­тель­с­т­во его, за что ви­нов­ные бу­дут под­вер­гать­ся не­мед­лен­ной смер­ти. То­му же, кто пре­даст его в ру­ки эмир­с­кой стра­жи, обе­ща­лась наг­ра­да в три ты­ся­чи тань­га и про­чие ми­лос­ти.

Чайханщики, мед­ни­ки, куз­не­цы, тка­чи, во­до­но­сы, по­гон­щи­ки — пе­ре­шеп­ты­ва­лись:

— Ну, эми­ру при­дет­ся ждать дол­го!

— Не та­ков наш Ход­жа Нас­ред­дин, что­бы по­пас­ть­ся!

— И не та­ко­вы жи­те­ли Бла­го­род­ной Бу­ха­ры, что­бы поль­с­тить­ся на день­ги и пре­дать сво­его Ход­жу Нас­ред­ди­на!

Но рос­тов­щик Джа­фар, со­вер­шав­ший се­год­ня обыч­ный по­ход по ба­за­ру и тер­зав­ший сво­их дол­ж­ни­ков, ду­мал ина­че. «Три ты­ся­чи тань­га! — сок­ру­шал­ся он. — Вче­ра эти день­ги бы­ли у ме­ня поч­ти что в кар­ма­не! Ход­жа Нас­ред­дин опять при­дет к этой де­вуш­ке, но я в оди­ноч­ку не су­мею пой­мать его, ес­ли же я ска­жу ко­му-ни­будь, то у ме­ня отобь­ют наг­ра­ду! Нет, я пос­туп­лю ина­че!»

Он от­п­ра­вил­ся во дво­рец.

Долго сту­чал он. Ему не от­к­ры­ва­ли. Страж­ни­ки не слы­ша­ли: они ожив­лен­но бе­се­до­ва­ли, при­ду­мы­вая пла­ны по­им­ки Ход­жи Нас­ред­ди­на.

— О доб­лес­т­ные во­ины, вы что, зас­ну­ли там? — взы­вал от­ча­ян­ным го­ло­сом рос­тов­щик, гре­мя же­лез­ным коль­цом, но прош­ло мно­го вре­ме­ни, преж­де чем раз­да­лись ша­ги, лязг за­со­вов — и ка­лит­ка от­к­ры­лась.

Арсланбек, выс­лу­шав рос­тов­щи­ка, по­ка­чал го­ло­вой:

— Поч­тен­ный Джа­фар, я не со­ве­тую те­бе хо­дить се­год­ня к эми­ру. Он гро­зен и мра­чен.

— У ме­ня как раз есть от­лич­ное сред­с­т­во раз­ве­се­лить его, — воз­ра­зил рос­тов­щик. — О поч­тен­ный Ар­с­лан­бек, оп­лот тро­на и ус­ми­ри­тель вра­гов, де­ло мое не тер­пит от­ла­га­тель­с­т­ва. Пой­ди ска­жи эми­ру, что я при­шел раз­ве­ять его пе­чаль.

Эмир встре­тил рос­тов­щи­ка сум­рач­но:

— Го­во­ри, Джа­фар. Но ес­ли твоя но­вость не раз­ве­се­лит нас, ты по­лу­чишь тут же на мес­те две сот­ни па­лок.

— О ве­ли­кий вла­ды­ка, зат­ме­ва­ющий блес­ком сво­им всех ца­рей, пред­шес­т­во­вав­ших, нас­то­ящих и бу­ду­щих, — ска­зал рос­тов­щик, — мне, нич­тож­но­му, из­вес­т­но, что в на­шем го­ро­де жи­вет од­на де­вуш­ка, ко­то­рую сме­ло на­зо­ву пе­ред ли­цом ис­ти­ны прек­рас­ней­шей из всех прек­рас­ных.

Эмир ожи­вил­ся, под­нял го­ло­ву.

— О по­ве­ли­тель! — про­дол­жал ос­ме­лев­ший рос­тов­щик. — У ме­ня нет слов, что­бы дос­той­но вос­х­ва­лить ее кра­со­ту. Она — вы­со­кая рос­том, пре­лес­т­ная, строй­ная и со­раз­мер­ная, с си­я­ющим лбом и ру­мя­ным ли­цом, с гла­за­ми, на­по­ми­на­ющи­ми гла­за га­зе­ли, с бро­вя­ми, по­доб­ны­ми тон­ко­му ме­ся­цу! Ее ще­ки — как ане­мо­ны, и рот — как су­лей­ма­но­ва пе­чать, и гу­бы ее — как ко­ралл, и зу­бы — как жем­чуг, и грудь — как мра­мор, ук­ра­шен­ный дву­мя виш­ня­ми, и пле­чи…

Эмир ос­та­но­вил по­ток его крас­но­ре­чия:

— Ес­ли де­вуш­ка дей­с­т­ви­тель­но та­ко­ва, как ты го­во­ришь, то она дос­той­на за­нять мес­то в на­шем га­ре­ме. Кто она?

— Де­вуш­ка прос­то­го и нез­нат­но­го ро­да, о по­ве­ли­тель. Это — дочь од­но­го гор­шеч­ни­ка, нич­тож­ным име­нем ко­то­ро­го я не ос­ме­люсь ос­кор­бить слух по­ве­ли­те­ля. Я мо­гу ука­зать ее дом, но бу­дет ли за это наг­ра­да пре­дан­но­му ра­бу эми­ра?

Эмир кив­нул Бах­ти­яру: к но­гам рос­тов­щи­ка упал ко­ше­лек. Рос­тов­щик схва­тил его, пе­ре­ме­нив­шись в ли­це от ал­ч­нос­ти.

— Ес­ли она ока­жет­ся дос­той­ной тво­их вос­х­ва­ле­ний, ты по­лу­чишь еще столь­ко же, — ска­зал эмир.

— Сла­ва щед­рос­ти на­ше­го вла­ды­ки! — вос­к­лик­нул рос­тов­щик. — Но пусть по­ве­ли­тель спе­шит, ибо мне из­вес­т­но, что за этой сер­ной охо­тят­ся!

Брови эми­ра сош­лись, глу­бо­кая мор­щи­на рас­сек­ла пе­ре­но­си­цу:

— Кто?

— Ход­жа Нас­ред­дин! — от­ве­тил рос­тов­щик.

— Опять Ход­жа Нас­ред­дин! И здесь Ход­жа Нас­ред­дин! Он ус­пе­ва­ет всю­ду, этот Ход­жа Нас­ред­дин, а вы, — и, по­кач­нув трон, эмир рез­ко по­вер­нул­ся к ви­зи­рям, — вы всег­да опаз­ды­ва­ете, ни­че­го не де­ла­ете и под­вер­га­ете пос­рам­ле­нию на­ше ве­ли­чие. Эй, Ар­с­лан­бек! Чтоб эта де­вуш­ка бы­ла не­мед­лен­но дос­тав­ле­на сю­да, во дво­рец, а ес­ли ты не при­ве­дешь ее, те­бя встре­тит на об­рат­ном пу­ти па­лач!

Не прош­ло и пя­ти ми­нут, как из во­рот двор­ца вы­шел, зве­ня ору­жи­ем и свер­кая на сол­н­це щи­та­ми, боль­шой от­ряд страж­ни­ков под ко­ман­дой са­мо­го Ар­с­лан­бе­ка, при­це­пив­ше­го к пар­чо­во­му ха­ла­ту зо­ло­че­ную бля­ху в знак сво­ей си­лы и влас­ти.

Сбоку, прих­ра­мы­вая и гнус­но ко­вы­ляя, шел рос­тов­щик; он по­ми­нут­но от­с­та­вал от страж­ни­ков и на­го­нял их вприп­рыж­ку. На­род сто­ро­нил­ся, про­во­жал рос­тов­щи­ка не­доб­ры­ми взгля­да­ми, пы­та­ясь уга­дать, ка­кое но­вое зло­дей­с­т­во он за­те­ял.

Глава двадцатая

Ходжа Нас­ред­дин толь­ко что за­кон­чил де­вя­тый по сче­ту гор­шок и, пос­та­вив его на сол­н­це, взял из ко­ры­та боль­шой ком гли­ны для сле­ду­юще­го, де­ся­то­го гор­ш­ка.

В ка­лит­ку вдруг пос­ту­ча­ли — влас­т­но и гром­ко. Со­се­ди, час­то за­бе­гав­шие к Ни­язу, что­бы за­нять лу­ко­ви­цу или ще­пот­ку пер­ца, сту­ча­ли не так. Ход­жа Нас­ред­дин и Ни­яз пе­рег­ля­ну­лись тре­вож­но, а ка­лит­ка опять за­гу­де­ла под гра­дом тя­же­лых уда­ров. На этот раз Ход­жа Нас­ред­дин ухом уло­вил звон же­ле­за и ме­ди. «Стра­жа», — шеп­нул он Ни­язу. «Бе­ги», — от­ве­тил Ни­яз. Ход­жа Нас­ред­дин мах­нул че­рез за­бор, а Ни­яз дол­го еще во­зил­ся у ка­лит­ки, что­бы дать ему вре­мя уй­ти по­даль­ше. На­ко­нец — от­ки­нул ще­кол­ду. В тот же миг из ви­ног­рад­ни­ка брыз­ну­ли во все сто­ро­ны сквор­цы. Но у ста­ро­го Ни­яза не бы­ло крыль­ев, он не мог уле­теть. Он поб­лед­нел, зад­ро­жал, сог­нул­ся в пок­ло­не пе­ред Ар­с­лан­бе­ком.

— Тво­ему до­му, гор­шеч­ник, вы­па­ла ве­ли­кая честь, — ска­зал Ар­с­лан­бек. — По­ве­ли­тель пра­во­вер­ных и на­мес­т­ник ал­ла­ха на зем­ле, наш гос­по­дин и вла­ды­ка, да прод­лят­ся его бла­гос­ло­вен­ные го­ды, сам ве­ли­кий эмир со­из­во­лил вспом­нить твое нич­тож­ное имя! До не­го дош­ло, что в тво­ем са­ду рас­тет прек­рас­ная ро­за, и он по­же­лал ук­ра­сить этой ро­зой свой дво­рец. Где твоя дочь?

Седая го­ло­ва гор­шеч­ни­ка зат­ряс­лась, свет по­мерк пе­ред его гла­за­ми. Глу­хо ус­лы­шал он ко­рот­кий, слов­но бы пред­с­мер­т­ный, стон сво­ей до­че­ри, ко­то­рую страж­ни­ки вы­та­щи­ли из до­ма во двор. Но­ги ста­ри­ка под­ло­ми­лись в ко­ле­нях, он упал на зем­лю вниз ли­цом и боль­ше не ви­дел и не слы­шал уже ни­че­го.

— Он ли­шил­ся чувств от столь ве­ли­ко­го счас­тья, — по­яс­нил Ар­с­лан­бек сво­им страж­ни­кам. — Не тро­гай­те его, пусть он оч­нет­ся, а по­том пусть при­дет во дво­рец, что­бы из­лить пе­ред эми­ром свою без­г­ра­нич­ную бла­го­дар­ность. Идем­те.

Ходжа Нас­ред­дин в это вре­мя ус­пел обе­жать кру­гом и вы­шел на ту же ули­цу с дру­гой сто­ро­ны. Он при­та­ил­ся за кус­та­ми. От­сю­да он ви­дел ка­лит­ку до­ма Ни­яза, двух страж­ни­ков у ка­лит­ки и треть­его че­ло­ве­ка, в ко­то­ром, прис­мот­рев­шись, уз­нал рос­тов­щи­ка Джа­фа­ра. «Ага, хро­мая со­ба­ка! Это, зна­чит, ты при­вел сю­да страж­ни­ков, что­бы схва­тить ме­ня! — ду­мал он, все еще не до­га­ды­ва­ясь об ис­ти­не. — Ну, лад­но, ищи­те! При­дет­ся вам уй­ти с пус­ты­ми ру­ка­ми!»

Нет! Они уш­ли не с пус­ты­ми ру­ка­ми! По­хо­ло­дев­ший от ужа­са Ход­жа Нас­ред­дин ви­дел, как вы­ве­ли они из ка­лит­ки его воз­люб­лен­ную. Она пы­та­лась выр­вать­ся, кри­ча­ла над­лом­лен­ным го­ло­сом, страж­ни­ки дер­жа­ли ее креп­ко, ого­ро­див двой­ным коль­цом щи­тов.

Был июнь­с­кий пол­день — очень жар­ко, но Ход­жу Нас­ред­ди­на бил оз­ноб. А страж­ни­ки приб­ли­жа­лись, до­ро­га шла ми­мо тех кус­тов, за ко­то­ры­ми при­та­ил­ся Ход­жа Нас­ред­дин. Рас­су­док его по­му­тил­ся. Он вы­та­щил из но­жен кри­вой нож и при­пал к зем­ле. Ар­с­лан­бек шел впе­ре­ди, си­яя сво­ей по­зо­ло­чен­ной бля­хой, и ему пер­во­му вон­зил­ся бы в жир­ное гор­ло под бо­ро­ду этот нож. Но вдруг чья-то тя­же­лая ру­ка лег­ла на пле­чо Ход­жи Нас­ред­ди­на, силь­но при­да­ви­ла его к зем­ле. Он вздрог­нул, от­п­ря­нув, за­нес ру­ку с но­жом — и опус­тил ее, уви­дев зна­ко­мое за­коп­чен­ное ли­цо куз­не­ца Юсу­па.

— Ле­жи! — про­шеп­тал куз­нец. — Ле­жи и не ше­ве­лись. Ты бе­зу­мен: их двад­цать че­ло­век, и все во­ору­жен­ные, а ты один, и у те­бя нет ору­жия, ты по­гиб­нешь сам и не спа­сешь ее; ле­жи, го­во­рю я те­бе!

Он дер­жал Ход­жу Нас­ред­ди­на при­жа­тым к зем­ле до тех пор, по­ка от­ряд страж­ни­ков, соп­ро­вож­дав­ших Гюль­д­жан, не скрыл­ся за по­во­ро­том до­ро­ги.

— За­чем, за­чем удер­жал ты ме­ня! — вос­к­лик­нул Ход­жа Нас­ред­дин. — Раз­ве не луч­ше бы­ло бы мне ле­жать сей­час мер­т­вым?!

— Ру­ка про­тив льва и ку­лак про­тив ме­ча — не де­ло ра­зум­ных, — су­ро­во от­ве­тил куз­нец. — Я сле­дил за эти­ми страж­ни­ка­ми от са­мо­го ба­за­ра и ус­пел вов­ре­мя, что­бы пре­дот­в­ра­тить твой без­рас­суд­ный пос­ту­пок. Не уме­реть дол­жен ты ра­ди нее, а бо­роть­ся и спас­ти ее, что дос­той­нее, хо­тя мно­го труд­нее. И не те­ряй вре­ме­ни на го­рес­т­ные раз­мыш­ле­ния, иди и дей­с­т­вуй. У них саб­ли, щи­ты и копья, но те­бя ал­лах снаб­дил мо­гу­чим ору­жи­ем — ос­т­рым умом и хит­рос­тью, в ко­то­рых с то­бою не мо­жет срав­нить­ся ник­то.

Так он го­во­рил; сло­ва его бы­ли му­жес­т­вен­ны и твер­ды, как то же­ле­зо, ко­то­рое ко­вал он всю свою жизнь. Дрог­нув­шее сер­д­це Ход­жи Нас­ред­ди­на ук­ре­пи­лось, по­доб­но же­ле­зу, от этих слов.

— Спа­си­бо те­бе, куз­нец! — ска­зал он. — Я не пе­ре­жи­вал еще ми­нут тя­же­лее этих, но не­дос­той­но мне впа­дать в от­ча­яние. Я ухо­жу, куз­нец, и обе­щаю те­бе, что сво­им ору­жи­ем я бу­ду дей­с­т­во­вать доб­лес­т­но!

Он шаг­нул из кус­тов на до­ро­гу. В то же вре­мя на до­ро­гу вы­шел из бли­жай­ше­го до­ма рос­тов­щик, ко­то­рый за­дер­жал­ся, что­бы на­пом­нить од­но­му из гон­ча­ров о сро­ке уп­ла­ты.

Они стол­к­ну­лись нос к но­су. Рос­тов­щик, поб­лед­нев, сей­час же юр­к­нул об­рат­но, зах­лоп­нул дверь и за­ло­жил ее за­со­вом.

— Джа­фар, го­ре те­бе, о по­рож­де­ние ехид­ны! — ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин. — Я все ви­дел, все слы­шал, все знаю!

Была ми­ну­та мол­ча­ния, по­том го­лос рос­тов­щи­ка от­ве­тил:

— Виш­ня не дос­та­лась ша­ка­лу. Но она не дос­та­лась и со­ко­лу. Виш­ней зав­ла­дел лев!

— Пос­мот­рим еще! — ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин. — А ты, Джа­фар, за­пом­ни мои сло­ва: я вы­та­щил те­бя из во­ды, но, кля­нусь, ты бу­дешь утоп­лен мною в том же са­мом пру­ду, ти­на об­ле­пит твое гнус­ное те­ло, во­до­рос­ли за­ду­шат те­бя!

Не до­жи­да­ясь от­ве­та, он по­шел даль­ше. Он ми­но­вал дом Ни­яза, опа­са­ясь, как бы рос­тов­щик не под­г­ля­дел и не до­нес по­том на ста­ри­ка; обог­нув ули­цу и убе­див­шись, что ник­то не сле­дит, Ход­жа Нас­ред­дин быс­т­ро про­бе­жал за­рос­ший бурь­яном пус­тырь и вер­нул­ся в дом Ни­яза че­рез за­бор.

Старик ле­жал нич­ком на зем­ле. Ря­дом тус­к­ло поб­лес­ки­ва­ла куч­ка се­реб­ря­ных де­нег, ос­тав­лен­ных Ар­с­лан­бе­ком. Ста­рик под­нял нав­с­т­ре­чу Ход­же Нас­ред­ди­ну ли­цо, за­ли­тое сле­за­ми, из­ма­зан­ное пылью; гу­бы его ис­к­ри­ви­лись, он хо­тел ска­зать что-то и не мог ска­зать, а ког­да взгляд его упал на пла­ток, об­ро­нен­ный до­черью, он на­чал бить­ся се­дой го­ло­вой о жес­т­кую зем­лю и рвать бо­ро­ду.

Ходже Нас­ред­ди­ну приш­лось не­ма­ло по­во­зить­ся с ним; на­ко­нец он уса­дил его на ска­мей­ку.

— Слу­шай, ста­рик! — ска­зал он. — Ты не оди­нок в сво­ем го­ре. Зна­ешь ли ты, что я лю­бил ее и она ме­ня то­же лю­би­ла? И зна­ешь ли ты, что мы уго­во­ри­лись по­же­нить­ся и я ждал толь­ко слу­чая, ког­да мне удас­т­ся дос­тать мно­го де­нег и зап­ла­тить те­бе бо­га­тый вы­куп?

— За­чем мне вы­куп? — от­ве­тил ста­рик сквозь ры­да­ния. — Раз­ве я ос­ме­лил­ся бы про­ти­во­ре­чить хоть в чем-ни­будь мо­ей го­луб­ке? Но поз­д­но го­во­рить об этом, все по­гиб­ло, она уже в га­ре­ме, и се­год­ня ве­че­ром эмир бу­дет об­ла­дать ею!.. О го­ре, о по­зор! — вскри­чал он. — Я пой­ду во дво­рец и упа­ду к его но­гам, бу­ду умо­лять его, во­пить и кри­чать, и ес­ли толь­ко сер­д­це в гру­ди его не ка­мен­ное…

Пошатываясь, он по­шел не­вер­ны­ми ша­га­ми к ка­лит­ке.

— Ос­та­но­вись! — ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин. — Ты за­был, что эми­ры ус­т­ро­ены сов­сем ина­че, чем ос­таль­ные лю­ди: у них сов­сем нет сер­д­ца, и бес­по­лез­но их умо­лять. У них мож­но толь­ко от­нять, и я, Ход­жа Нас­ред­дин, — ты слы­шишь, ста­рик! — от­ни­му Гюль­д­жан у не­го!

— Он мо­гуч, у не­го ты­ся­чи сол­дат, ты­ся­чи страж­ни­ков и ты­ся­чи шпи­онов! Что мо­жешь ты сде­лать про­тив не­го?

— Я не знаю еще, что я сде­лаю. Но я знаю толь­ко од­но: он не вой­дет к ней се­год­ня! И он не вой­дет к ней зав­т­ра. И он не вой­дет к ней пос­ле­зав­т­ра! И он ни­ког­да не вой­дет к ней и не бу­дет об­ла­дать ею, это та­кая же ис­ти­на, как то, что ме­ня зо­вут всю­ду от Бу­ха­ры до Баг­да­да — Ход­жа Нас­ред­дин! Уй­ми же свои сле­зы, ста­рик, не во­пи над са­мым мо­им ухом и не ме­шай мне ду­мать!

Ходжа Нас­ред­дин ду­мал не­дол­го:

— Ста­рик, где у те­бя хра­нят­ся одеж­ды тво­ей по­кой­ной же­ны?

— Они ле­жат там, в сун­ду­ке.

Ходжа Нас­ред­дин взял ключ, во­шел в дом и вско­ре вы­шел от­ту­да, пе­ре­оде­тый жен­щи­ной. Его ли­цо скры­ва­ла чад­ра, гус­то спле­тен­ная из чер­но­го кон­с­ко­го во­ло­са:

— Жди ме­ня, ста­рик, и сам не пред­п­ри­ни­май ни­че­го.

Он вы­вел из хле­ва сво­его иша­ка, осед­лал его и по­ки­нул на дол­гие дни дом Ни­яза.

Глава двадцать первая

Перед тем как ввес­ти Гюль­д­жан в двор­цо­вый сад к эми­ру, Ар­с­лан­бек выз­вал из га­ре­ма ста­рух и при­ка­зал им под­го­то­вить Гюль­д­жан, что­бы эмир­с­кий взор нас­ла­дил­ся со­зер­ца­ни­ем ее со­вер­шенств. Ста­ру­хи не­мед­ля взя­лись за при­выч­ное де­ло: они вы­мы­ли теп­лой во­дой зап­ла­кан­ное ли­цо Гюль­д­жан, пе­ре­оде­ли ее в лег­кие шел­ка, на­сурь­ми­ли ей бро­ви, на­ру­мя­ни­ли ще­ки, об­ли­ли во­ло­сы ро­зо­вым мас­лом, вык­ра­си­ли ног­ти в крас­ный цвет. За­тем выз­ва­ли из га­ре­ма Его Ве­ли­кое Це­ло­муд­рие, глав­но­го ев­ну­ха — че­ло­ве­ка, сла­вив­ше­го­ся ког­да-то сво­им рас­пут­с­т­вом на всю Бу­ха­ру, приз­ван­но­го вслед­с­т­вие сво­их зна­ний и опы­та на эмир­с­кую служ­бу, ос­коп­лен­но­го прид­вор­ным ле­ка­рем и пос­тав­лен­но­го по­том на од­ну из са­мых выс­ших дол­ж­нос­тей в го­су­дар­с­т­ве. Его обя­зан­нос­тью бы­ло не­усып­но сле­дить за ста шес­ть­юде­сятью эмир­с­ки­ми на­лож­ни­ца­ми, да­бы они всег­да име­ли соб­лаз­ни­тель­ный вид и мог­ли про­буж­дать страсть в эми­ре. Дол­ж­ность эта ста­но­ви­лась с каж­дым го­дом все труд­нее, по­то­му что эмир пре­сы­щал­ся все боль­ше, а си­лы его убы­ва­ли. И глав­но­му ев­ну­ху не раз при­хо­ди­лось по­лу­чать ут­ром от сво­его по­ве­ли­те­ля вмес­то наг­ра­ды де­ся­ток пле­тей, что, впро­чем, не бы­ло для ев­ну­ха слиш­ком му­чи­тель­ным на­ка­за­ни­ем, ибо он, под­го­тов­ляя прек­рас­ных на­лож­ниц ко встре­чам с эми­ром, пе­ре­но­сил каж­дый раз му­че­ния нес­рав­нен­но ужас­ней­шие и впол­не сход­ные с те­ми, что обе­ща­ны рас­пут­ни­кам в аду, где упо­мя­ну­тые рас­пут­ни­ки осуж­де­ны на­хо­дить­ся все вре­мя сре­ди на­гих гу­рий, бу­ду­чи са­ми при­ко­ва­ны же­лез­ны­ми це­пя­ми к стол­бам.

Когда глав­ный ев­нух уви­дел Гюль­д­жан, то от­с­ту­пил, по­ра­жен­ный ее кра­со­той.

— Она, по­ис­ти­не, прек­рас­на! — вос­к­лик­нул он тон­ким го­ло­сом. — Ве­ди­те ее к эми­ру, убе­ри­те ее прочь с мо­их глаз! — Он по­шел быс­т­ры­ми ша­га­ми на­зад, би­ясь го­ло­вой о сте­ны, гром­ко скре­же­ща зу­ба­ми и вос­к­ли­цая: — О, сколь мне тяж­ко, сколь горь­ко!

— Это бла­гоп­ри­ят­ный приз­нак, — ска­за­ли ста­ру­хи. — Зна­чит, наш по­ве­ли­тель бу­дет до­во­лен.

Бедную, без­мол­в­ную Гюль­д­жан по­ве­ли во двор­цо­вый сад.

Эмир встал, по­до­шел к ней, при­под­нял чад­ру.

Все ви­зи­ри, са­нов­ни­ки и муд­ре­цы зак­ры­ли гла­за ру­ка­ва­ми ха­ла­тов.

Эмир дол­го не мог отор­вать взгля­да от ее прек­рас­но­го ли­ца.

— Рос­тов­щик не сол­гал нам! — ска­зал он гром­ко. — Вы­дать ему наг­ра­ду втрое про­тив обе­щан­но­го.

Гюльджан уве­ли. Эмир за­мет­но по­ве­се­лел.

— Он раз­в­лек­ся, он по­ве­се­лел. Со­ло­вей его сер­д­ца скло­нил­ся к ро­зам ее ли­ца! — шеп­та­лись прид­вор­ные. — Зав­т­ра ут­ром он бу­дет еще ве­се­лее! Сла­ва ал­ла­ху, гро­за про­нес­лась над на­ми, не по­ра­зив нас ни гро­мом, ни мол­ни­ей.