Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)

Разнуздав иша­ка, он пус­тил его со­би­рать не­до­еден­ный кле­вер у ко­но­вя­зи, а сам, по­доб­рав по­лы ха­ла­та, усел­ся пе­ред ары­ком, в ко­то­ром, буль­кая и пе­нясь на за­во­ро­тах, шла гус­тая от гли­ны во­да. «Ку­да, за­чем и от­ку­да те­чет эта во­да — она не зна­ет и не ду­ма­ет об этом, — го­рес­т­но раз­мыш­лял Ход­жа Нас­ред­дин. — Я то­же не знаю ни сво­его пу­ти, ни от­ды­ха, ни до­ма. За­чем я при­шел в Бу­ха­ру? Ку­да я уй­ду зав­т­ра? И где же раз­до­быть пол­тань­га на обед? Не­уже­ли я опять ос­та­нусь го­лод­ным? Прок­ля­тый сбор­щик пош­лин, он ог­ра­бил ме­ня до­чис­та и еще имел бес­стыд­с­т­во тол­ко­вать мне о раз­бой­ни­ках!»

В эту ми­ну­ту он вдруг уви­дел ви­нов­ни­ка сво­их нес­час­тий. К чай­ха­не подъ­ехал сам сбор­щик пош­лин. Два страж­ни­ка ве­ли под уз­д­цы араб­с­ко­го же­реб­ца, гне­до­го кра­сав­ца с бла­го­род­ным и страс­т­ным ог­нем в тем­ных гла­зах. Он, при­ги­бая шею, не­тер­пе­ли­во пе­ре­би­рал тон­ки­ми но­га­ми, как буд­то ему бы­ло про­тив­но нес­ти на се­бе жир­ную ту­шу сбор­щи­ка.

Стражники поч­ти­тель­но сгру­зи­ли сво­его на­чаль­ни­ка, и он во­шел в чай­ха­ну, где тре­пе­щу­щий от ра­бо­ле­пия чай­хан­щик уса­дил его на шел­ко­вые по­душ­ки, за­ва­рил ему от­дель­но са­мо­го луч­ше­го чаю и по­дал тон­кую пи­алу ки­тай­с­кой ра­бо­ты. «Неп­ло­хо встре­ча­ют его за мои день­ги!» — по­ду­мал Ход­жа Нас­ред­дин.

Сборщик на­лил­ся ча­ем до са­мо­го гор­ла и вско­ре зад­ре­мал на по­душ­ках, на­пол­нив чай­ха­ну со­пе­ни­ем, хра­пом и прич­мо­ки­ва­ни­ями. Все ос­таль­ные гос­ти пе­реш­ли в раз­го­во­рах на ше­пот, бо­ясь пот­ре­во­жить его сон. Страж­ни­ки се­ли над ним — один спра­ва, а дру­гой сле­ва — и от­го­ня­ли ве­точ­ка­ми на­зой­ли­вых мух, по­ка не убе­ди­лись, что сбор­щик ус­нул креп­ко; тог­да они пе­ре­миг­ну­лись, раз­нуз­да­ли ко­ня, бро­си­ли ему сноп кле­ве­ра и, зах­ва­тив с со­бою каль­ян, уш­ли в глубь чай­ха­ны, в тем­но­ту, от­ку­да че­рез ми­ну­ту на Ход­жу Нас­ред­ди­на по­тя­ну­ло слад­ким за­па­хом га­ши­ша: страж­ни­ки на сво­бо­де пре­да­ва­лись по­ро­ку. «Ну, а мне по­ра со­би­рать­ся! — ре­шил Ход­жа Нас­ред­дин, вспом­нив ут­рен­нее прик­лю­че­ние у го­род­с­ких во­рот и опа­са­ясь, что страж­ни­ки, не­ро­вен час, уз­на­ют его. — Но где же все-та­ки дос­та­ну я пол­тань­га? О все­мо­гу­щая судь­ба, столь­ко раз вы­ру­чав­шая Ход­жу Нас­ред­ди­на, об­ра­ти на не­го свой бла­гос­к­лон­ный взор!»

В это вре­мя его ок­лик­ну­ли: «Эй ты, обор­ва­нец!». Он обер­нул­ся и уви­дел на до­ро­ге кры­тую, бо­га­то ра­зук­ра­шен­ную ар­бу, от­ку­да, раз­д­ви­нув за­на­вес­ки, выг­ля­ды­вал че­ло­век в боль­шой чал­ме и до­ро­гом ха­ла­те.

И рань­ше чем этот че­ло­век — бо­га­тый ку­пец или вель­мо­жа — про­из­нес сле­ду­ющее сло­во, Ход­жа Нас­ред­дин уже знал, что его при­зыв к счас­тью не ос­тал­ся без от­ве­та: счас­тье, как всег­да, об­ра­ти­ло к не­му в труд­ную ми­ну­ту свой бла­гос­к­лон­ный взор.

— Мне нра­вит­ся этот же­ре­бец, — над­мен­но ска­зал бо­гач, гля­дя по­верх Ход­жи Нас­ред­ди­на и лю­бу­ясь гне­дым араб­с­ким кра­сав­цем. — Ска­жи мне, про­да­ет­ся ли этот же­ре­бец?

— В ми­ре нет та­ко­го ко­ня, ко­то­рый бы не про­да­вал­ся, — ук­лон­чи­во от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин.

— У те­бя в кар­ма­не, на­вер­ное, не очень мно­го де­нег, — про­дол­жал бо­гач. — Слу­шай вни­ма­тель­но. Я не знаю, чей это же­ре­бец, от­ку­да он и ко­му при­над­ле­жал рань­ше. Я не спра­ши­ваю те­бя об этом. С ме­ня дос­та­точ­но то­го, что, су­дя по тво­ей за­пы­лен­ной одеж­де, ты при­ехал в Бу­ха­ру из­да­ле­ка. С ме­ня это­го дос­та­точ­но. Ты по­нял?

Ходжа Нас­ред­дин, ох­ва­чен­ный ли­ко­ва­ни­ем и вос­хи­ще­ни­ем, кив­нул го­ло­вой: он сра­зу по­нял все и да­же го­раз­до боль­ше, чем хо­тел ему ска­зать бо­гач. Он ду­мал толь­ко об од­ном: что­бы ка­кая-ни­будь глу­пая му­ха не за­пол­з­ла в ноз­д­рю или в гор­тань сбор­щи­ку пош­лин и не раз­бу­ди­ла его. О страж­ни­ках он бес­по­ко­ил­ся мень­ше: они про­дол­жа­ли с ув­ле­че­ни­ем пре­да­вать­ся по­ро­ку, о чем сви­де­тель­с­т­во­ва­ли клу­бы гус­то­го зе­ле­но­го ды­ма, ва­лив­ше­го из тем­но­ты.

— Но ты сам по­ни­ма­ешь, — над­мен­но и важ­но про­дол­жал бо­гач, — что те­бе в тво­ем рва­ном ха­ла­те не по­до­ба­ет ез­дить на та­ком ко­не. Это да­же бы­ло бы опас­ным для те­бя, по­то­му что каж­дый за­дал бы се­бе воп­рос: «Отку­да взял­ся у это­го ни­ще­го та­кой прек­рас­ный же­ре­бец?» — и ты мог бы лег­ко уго­дить в тюрь­му.

— Ты прав, о вы­со­ко­рож­ден­ный! — сми­рен­но от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Конь дей­с­т­ви­тель­но слиш­ком хо­рош для ме­ня. Я в сво­ем рва­ном ха­ла­те всю жизнь ез­жу на иша­ке и да­же не ос­ме­ли­ва­юсь по­ду­мать о том, что­бы сесть на та­ко­го ко­ня.

Ответ его пон­ра­вил­ся бо­га­чу.

— Это хо­ро­шо, что ты при сво­ей бед­нос­ти не ос­леп­лен гор­дос­тью: бед­няк дол­жен быть сми­ре­нен и скро­мен, ибо пыш­ные цве­ты при­су­щи бла­го­род­но­му мин­да­лю, но не при­су­щи убо­гой ко­люч­ке. Те­перь от­веть мне — хо­чешь ли ты по­лу­чить вот этот ко­ше­лек? Здесь ров­но трис­та тань­га се­реб­ром.

— Еще бы! — вос­к­лик­нул Ход­жа Нас­ред­дин, внут­рен­не хо­ло­дея, по­то­му что злов­ред­ная му­ха все-та­ки за­пол­з­ла в ноз­д­рю сбор­щи­ка пош­лин: он чих­нул и за­ше­ве­лил­ся. — Еще бы! Кто от­ка­жет­ся по­лу­чить трис­та тань­га се­реб­ром? Ведь это все рав­но что най­ти ко­ше­лек на до­ро­ге!

— Ну, по­ло­жим, на до­ро­ге ты на­шел сов­сем дру­гое, — от­ве­тил бо­гач, тон­ко улыб­нув­шись. — Но то, что ты на­шел на до­ро­ге, я сог­ла­сен об­ме­нять на се­реб­ро. По­лу­чи свои трис­та тань­га.

Он про­тя­нул Ход­же Нас­ред­ди­ну уве­сис­тый ко­ше­лек и по­дал знак сво­ему слу­ге, ко­то­рый, по­че­сы­вая на­гай­кой спи­ну, мол­ча прис­лу­ши­вал­ся к раз­го­во­ру. Слу­га нап­ра­вил­ся к же­реб­цу. Ход­жа Нас­ред­дин ус­пел за­ме­тить, что слу­га, су­дя по ус­меш­ке на его плос­кой ря­бой ро­же и по бес­по­кой­ным гла­зам, — отъ­яв­лен­ный плут, впол­не дос­той­ный сво­его гос­по­ди­на. «Три плу­та на од­ной до­ро­ге — это слиш­ком мно­го, од­но­му по­ра уби­рать­ся!» — ре­шил Ход­жа Нас­ред­дин. Вос­х­ва­ляя бла­го­чес­тие и щед­рость бо­га­ча, он вско­чил на иша­ка и так силь­но уда­рил его пят­ка­ми, что ишак, нес­мот­ря на всю свою ле­ность, взял сра­зу в га­лоп.

Обернувшись, Ход­жа Нас­ред­дин уви­дел, что ря­бой слу­га при­вя­зы­ва­ет к ар­бе гне­до­го араб­с­ко­го же­реб­ца.

Обернувшись еще раз, он уви­дел, что бо­гач и сбор­щик пош­лин де­рут друг дру­га за бо­ро­ды, а страж­ни­ки тщет­но ста­ра­ют­ся раз­нять их.

Разумный не вме­ши­ва­ет­ся в чу­жую ссо­ру. Ход­жа Нас­ред­дин кру­тил и ви­лял по всем пе­ре­ул­кам, по­ка не по­чув­с­т­во­вал се­бя в бе­зо­пас­нос­ти. Он на­тя­нул по­водья, сдер­жи­вая га­лоп иша­ка.

— По­дож­ди, по­дож­ди, — на­чал он. — Те­перь нам спе­шить не­ку­да…

Вдруг он ус­лы­шал вбли­зи тре­вож­ный, пе­ре­бив­ча­тый цо­кот ко­пыт.

— Эге! Впе­ред, мой вер­ный ишак, впе­ред, вы­ру­чай! — крик­нул Ход­жа Нас­ред­дин, но бы­ло уже поз­д­но: из-за по­во­ро­та на до­ро­гу выс­ко­чил всад­ник.

Это был ря­бой слу­га. Он ска­кал на ло­ша­ди, вып­ря­жен­ной из ар­бы. Бол­тая но­га­ми, он пром­чал­ся ми­мо Ход­жи Нас­ред­ди­на и, кру­то оса­див ло­шадь, пос­та­вил ее по­пе­рек до­ро­ги.

— Про­пус­ти, доб­рый че­ло­век, — крот­ко ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин. — На та­ких уз­ких до­ро­гах нуж­но ез­дить вдоль, а не по­пе­рек.

— Ага! — от­ве­тил слу­га со зло­рад­с­т­вом в го­ло­се. — Ну, те­перь те­бе не ми­но­вать под­зем­ной тюрь­мы! Зна­ешь ли ты, что этот вель­мо­жа, вла­де­лец же­реб­ца, выр­вал у мо­его гос­по­ди­на пол­бо­ро­ды, а мой гос­по­дин раз­бил ему до кро­ви нос. Зав­т­ра же те­бя по­та­щат на эмир­с­кий суд. По­ис­ти­не, участь твоя горь­кая, о че­ло­век!

— Что ты го­во­ришь?! — вос­к­лик­нул Ход­жа Нас­ред­дин. — Из-за че­го же мог­ли так силь­но пос­со­рить­ся эти поч­тен­ные лю­ди? Но за­чем ты ос­та­но­вил ме­ня — я не мо­гу быть судь­ей в их спо­ре! Пус­кай уж они са­ми раз­би­ра­ют­ся как-ни­будь!

— До­воль­но бол­тать! — ска­зал слу­га. — За­во­ра­чи­вай об­рат­но. При­дет­ся те­бе от­ве­тить за это­го же­реб­ца.

— Ка­кой же­ре­бец?

— Ты еще спра­ши­ва­ешь?! Тот са­мый, за ко­то­ро­го ты по­лу­чил от мо­его гос­по­ди­на ко­ше­лек се­реб­ра.

— Кля­нусь ал­ла­хом, ты оши­ба­ешь­ся, — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Же­ре­бец здесь сов­сем ни при чем. По­су­ди сам — ты ведь слы­шал весь раз­го­вор. Твой гос­по­дин, че­ло­век щед­рый и бла­го­чес­ти­вый, же­лая по­мочь бед­ня­ку, спро­сил: хо­чу ли я по­лу­чить трис­та тань­га се­реб­ром? — и я от­ве­тил, что, ко­неч­но, хо­чу. И он дал мне трис­та тань­га, да прод­лит ал­лах дни его жиз­ни! Но пред­ва­ри­тель­но он ре­шил ис­пы­тать мою скром­ность и мое сми­ре­ние, да­бы убе­дить­ся, что я зас­лу­жи­ваю наг­ра­ды. Он ска­зал: «Я не спра­ши­ваю, чей это же­ре­бец и от­ку­да он» — же­лая про­ве­рить, не на­зо­ву ли я се­бя из лож­ной гор­дос­ти хо­зя­ином это­го же­реб­ца. Я про­мол­чал, и щед­рый, бла­го­чес­ти­вый ку­пец ос­тал­ся до­во­лен этим. По­том он ска­зал, что та­кой же­ре­бец был бы слиш­ком хо­рош для ме­ня, я с ним впол­не сог­ла­сил­ся, и он опять ос­тал­ся до­во­лен. За­тем он ска­зал, что я на­шел на до­ро­ге то, что мо­жет быть об­ме­не­но на се­реб­ро, на­ме­кая этим на мое усер­дие и твер­дость в ис­ла­ме, ко­то­рые я об­рел в сво­их ски­та­ни­ях по свя­тым мес­там. И он тог­да наг­ра­дил ме­ня, да­бы этим бла­го­чес­ти­вым де­лом за­ра­нее об­лег­чить се­бе пе­ре­ход в рай по заг­роб­но­му мос­ту, что лег­че во­ло­са и тонь­ше ос­т­рия ме­ча, как го­во­рит свя­щен­ный ко­ран. В пер­вой же мо­лит­ве я со­об­щу ал­ла­ху о бла­го­чес­ти­вом пос­туп­ке тво­его гос­по­ди­на, да­бы ал­лах за­ра­нее при­го­то­вил для не­го пе­ри­ла на этом мос­ту.

Слуга за­ду­мал­ся, по­том ска­зал с хит­рой ус­меш­кой, от ко­то­рой Ход­же Нас­ред­ди­ну ста­ло как-то не по се­бе:

— Ты прав, о пут­ник! И как это я сра­зу не до­га­дал­ся, что твой раз­го­вор с мо­им хо­зя­ином име­ет столь доб­ро­де­тель­ный смысл! Но ес­ли уж ты ре­шил по­мочь мо­ему гос­по­ди­ну в пе­ре­хо­де по заг­роб­но­му мос­ту, то луч­ше, что­бы пе­ри­ла бы­ли с двух сто­рон. Оно вый­дет креп­че и на­деж­нее. Я то­же с удо­воль­с­т­ви­ем по­мо­лил­ся бы за мо­его гос­по­ди­на, что­бы ал­лах пос­та­вил пе­ри­ла и с дру­гой сто­ро­ны.

— Так по­мо­лись! — вос­к­лик­нул Ход­жа Нас­ред­дин. — Кто ме­ша­ет те­бе? Ты да­же обя­зан это сде­лать. Раз­ве не по­ве­ле­ва­ет ко­ран ра­бам и слу­гам ежед­нев­но мо­лить­ся за сво­их гос­под, не тре­буя осо­бой наг­ра­ды…

— За­во­ра­чи­вай иша­ка! — гру­бо ска­зал слу­га и, тро­нув ло­шадь, при­жал Ход­жу Нас­ред­ди­на к за­бо­ру. — Ну, жи­вее, не зас­тав­ляй ме­ня те­рять по­пус­ту вре­мя!

— По­дож­ди, — то­роп­ли­во прер­вал его Ход­жа Нас­ред­дин. — Я еще не все ска­зал. Я со­би­рал­ся про­честь мо­лит­ву в трис­та слов, по чис­лу тань­га, по­лу­чен­ных мною. Но те­перь я ду­маю, что мож­но обой­тись мо­лит­вой в двес­ти пять­де­сят слов. Пе­ри­ла с мо­ей сто­ро­ны бу­дут толь­ко чуть-чуть по­тонь­ше и по­ко­ро­че. А ты проч­тешь мо­лит­ву в пять­де­сят слов, и пре­муд­рый ал­лах су­ме­ет из тех же бре­вен вык­ро­ить пе­ри­ла на твою сто­ро­ну.

— Как же так? — воз­ра­зил слу­га. — Зна­чит, мои пе­ри­ла бу­дут в пять раз ко­ро­че тво­их?

— Но за­то они бу­дут в са­мом опас­ном мес­те! — с жи­вос­тью до­ба­вил Ход­жа Нас­ред­дин.

— Нет! Я не сог­ла­сен на та­кие ко­ро­тень­кие пе­ри­ла! — ре­ши­тель­но ска­зал слу­га. — Зна­чит, часть мос­та бу­дет не ого­ро­жен­ной! Я весь блед­нею и пок­ры­ва­юсь хо­лод­ным по­том при мыс­ли о страш­ной опас­нос­ти, уг­ро­жа­ющей мо­ему гос­по­ди­ну! Я по­ла­гаю, что мы оба дол­ж­ны про­честь мо­лит­вы по сто пять­де­сят слов, что­бы пе­ри­ла бы­ли с обе­их сто­рон оди­на­ко­вы­ми. Ну, пусть они бу­дут то­нень­кие, за­то с двух сто­рон. А ес­ли ты не сог­ла­сен, то я в этом ви­жу злой умы­сел про­тив мо­его гос­по­ди­на — зна­чит, ты хо­чешь, что­бы он сва­лил­ся с мос­та! И я сей­час по­зо­ву лю­дей, и ты пря­мым хо­дом от­п­ра­вишь­ся в под­зем­ную тюрь­му!

— То­нень­кие пе­ри­ла! — в ярос­ти вскри­чал Ход­жа Нас­ред­дин, чув­с­т­вуя как бы сла­бое по­ше­ве­ли­ва­ние ко­шель­ка в сво­ем по­ясе. — По-тво­ему, дос­та­точ­но ого­ро­дить этот мост пру­ти­ка­ми! Пой­ми же, что пе­ри­ла с од­ной сто­ро­ны дол­ж­ны быть неп­ре­мен­но тол­ще и креп­че, да­бы куп­цу бы­ло за что ух­ва­тить­ся, ес­ли он ос­ту­пит­ся и бу­дет па­дать!

— Са­ма ис­ти­на го­во­рит тво­ими ус­та­ми! — ра­дос­т­но вос­к­лик­нул слу­га. — Пусть они бу­дут тол­ще с мо­ей сто­ро­ны, а я уж не по­жа­лею тру­да и проч­ту мо­лит­ву в двес­ти слов!

— А в трис­та не хо­чешь? — злоб­но ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин.

Они дол­го спо­ри­ли на до­ро­ге. Ред­кие про­хо­жие, слы­шав­шие об­рыв­ки раз­го­во­ра, поч­ти­тель­но кла­ня­лись, при­ни­мая Ход­жу Нас­ред­ди­на и ря­бо­го слу­гу за бла­го­чес­ти­вых па­лом­ни­ков, воз­в­ра­ща­ющих­ся с пок­ло­не­ния свя­тым мес­там.

Когда они рас­ста­ва­лись, ко­ше­лек Ход­жи Нас­ред­ди­на был лег­че на­по­ло­ви­ну: они до­го­во­ри­лись, что мост, ве­ду­щий в рай, дол­жен быть ого­ро­жен для куп­ца с двух сто­рон со­вер­шен­но оди­на­ко­вы­ми по дли­не и проч­нос­ти пе­ри­ла­ми.

— Про­щай, пут­ник, — ска­зал слу­га. — Се­год­ня мы с то­бой со­вер­ши­ли бла­го­чес­ти­вое де­ло.

— Про­щай, доб­рый, пре­дан­ный и доб­ро­де­тель­ный слу­га, столь пе­ку­щий­ся о спа­се­нии ду­ши сво­его хо­зя­ина. Ска­жу еще, что в спо­ре ты не ус­ту­пишь, на­вер­ное, да­же са­мо­му Ход­же Нас­ред­ди­ну.

— По­че­му ты вспом­нил о нем? — нас­то­ро­жил­ся слу­га.

— Да так. Приш­лось к сло­ву, — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин, по­ду­мав про се­бя: «Эге!.. Да это, ка­жет­ся, не прос­тая пти­ца!»

— Мо­жет быть, ты при­хо­дишь­ся ему ка­ким-ни­будь даль­ним род­с­т­вен­ни­ком? — спро­сил слу­га. — Или зна­ешь ко­го-ни­будь из его род­с­т­вен­ни­ков?

— Нет, я ни­ког­да не встре­чал­ся с ним. И я ни­ко­го не знаю из его род­с­т­вен­ни­ков.

— Ска­жу те­бе на ухо, — слу­га нак­ло­нил­ся в сед­ле, — я при­хо­жусь род­с­т­вен­ни­ком Ход­же Нас­ред­ди­ну. Я его дво­юрод­ный брат. Мы вмес­те про­ве­ли дет­с­кие го­ды.

Ходжа Нас­ред­дин, окон­ча­тель­но ук­ре­пив­шись в сво­их по­доз­ре­ни­ях, ни­че­го не от­ве­тил. Слу­га наг­нул­ся к не­му с дру­гой сто­ро­ны:

— Его отец, два бра­та и дя­дя по­гиб­ли. Ты, на­вер­ное, слы­шал, пут­ник?

Ходжа Нас­ред­дин мол­чал.

— Ка­кое звер­с­т­во со сто­ро­ны эми­ра! — вос­к­лик­нул слу­га ли­це­мер­ным го­ло­сом.

Но Ход­жа Нас­ред­дин мол­чал.

— Все бу­хар­с­кие ви­зи­ри — ду­ра­ки! — ска­зал вдруг слу­га, тре­пе­ща от не­тер­пе­ния и ал­ч­нос­ти, ибо за по­им­ку воль­но­дум­цев по­ла­га­лась от каз­ны боль­шая наг­ра­да.

Но Ход­жа Нас­ред­дин упор­но мол­чал.

— И сам наш прес­вет­лый эмир то­же ду­рак! — ска­зал слу­га. — И еще не­из­вес­т­но, есть ли на не­бе ал­лах или его вов­се не су­щес­т­ву­ет.

Но Ход­жа Нас­ред­дин мол­чал, хо­тя ядо­ви­тый от­вет дав­но ви­сел на са­мом кон­чи­ке его язы­ка. Слу­га, об­ма­нув­ший­ся в сво­их на­деж­дах, с прок­ля­ти­ем уда­рил ло­шадь на­гай­кой и в два прыж­ка ис­чез за по­во­ро­том. Все за­тих­ло. Толь­ко пыль, взме­тен­ная ко­пы­та­ми, ви­лась и зо­ло­ти­лась в не­под­виж­ном воз­ду­хе, про­ни­зан­ная ко­сы­ми лу­ча­ми.

«Ну вот, на­шел­ся все-та­ки род­с­т­вен­ни­чек, — нас­меш­ли­во ду­мал Ход­жа Нас­ред­дин. — Ста­рик не сол­гал мне: шпи­онов дей­с­т­ви­тель­но раз­ве­лось в Бу­ха­ре боль­ше, чем мух, и на­до быть ос­то­рож­нее, ибо ста­рин­ная по­го­вор­ка гла­сит, что про­ви­нив­ший­ся язык от­ру­ба­ют вмес­те с го­ло­вой».

Так ехал он дол­го, то ом­ра­ча­ясь при мыс­ли о сво­ем опус­тев­шем на­по­ло­ви­ну ко­шель­ке, то улы­ба­ясь при вос­по­ми­на­нии о дра­ке сбор­щи­ка пош­лин с над­мен­ным бо­га­чом.

Глава пятая

Достигнув про­ти­во­по­лож­ной час­ти го­ро­да, он ос­та­но­вил­ся, по­ру­чил сво­его иша­ка за­бо­там чай­хан­щи­ка, а сам, не те­ряя вре­ме­ни, от­п­ра­вил­ся в хар­чев­ню.

Там бы­ло тес­но, дым­но и чад­но, сто­ял шум и гам, жар­ко пы­ла­ли пе­чи, и пла­мя их оза­ря­ло пот­ных, ого­лен­ных до по­яса по­ва­ров. Они спе­ши­ли, кри­ча­ли, тол­кая друг дру­га и раз­да­вая под­за­тыль­ни­ки по­ва­ря­там, ко­то­рые с бе­зум­ны­ми гла­за­ми ме­та­лись по всей хар­чев­не, уве­ли­чи­вая дав­ку, гал­деж и су­то­ло­ку. Буль­ка­ли ог­ром­ные кот­лы, нак­ры­тые де­ре­вян­ны­ми пля­шу­щи­ми кру­га­ми, сыт­ный пар сгу­щал­ся под по­тол­ком, где с гу­де­ни­ем ви­лись рои бес­чис­лен­ных мух. В си­зом ча­ду ярос­т­но ши­пе­ло, брыз­га­лось мас­ло, све­ти­лись стен­ки на­ка­лен­ных жа­ро­вен, и жир, ка­пая с вер­те­лов на уг­ли, го­рел си­ним душ­ным ог­нем. Здесь го­то­ви­ли плов, жа­ри­ли шаш­лык, ва­ри­ли тре­бу­ху, пек­ли пи­рож­ки, на­чи­нен­ные лу­ком, пер­цем, мя­сом и кур­дюч­ным са­лом, ко­то­рое, рас­то­пив­шись в пе­чи, прос­ту­па­ло нас­к­возь че­рез тес­то и ки­пе­ло мел­ки­ми пу­зырь­ка­ми. Ход­жа Нас­ред­дин с боль­шим тру­дом отыс­кал мес­то и втис­нул­ся так плот­но, что лю­ди, ко­то­рых сда­вил он сво­ей спи­ной и бо­ка­ми, кряк­ну­ли. Но ник­то не оби­дел­ся и не ска­зал Ход­же Нас­ред­ди­ну ни сло­ва, а сам он и по­дав­но не оби­жал­ся. Он всег­да лю­бил жар­кую дав­ку ба­зар­ных хар­че­вен, весь этот нес­т­рой­ный го­мон, шут­ки, смех, кри­ки, тол­кот­ню, друж­ное со­пе­ние, же­ва­ние и чав­канье со­тен лю­дей, ко­то­рым, пос­ле це­ло­го дня тя­же­лой ра­бо­ты, не­ког­да раз­би­рать­ся в ку­шань­ях: не­сок­ру­ши­мые че­люс­ти все пе­ре­ме­лют — и жи­лы, и хря­щи, а лу­же­ное брю­хо все при­мет, толь­ко по­да­вай, что­бы мно­го бы­ло и де­ше­во! Ход­жа Нас­ред­дин то­же умел за­ку­сить ос­но­ва­тель­но: он съел без пе­ре­дыш­ки три мис­ки лап­ши, три мис­ки пло­ва и еще на­пос­ле­док два де­сят­ка пи­рож­ков, ко­то­рые до­едал че­рез си­лу, вер­ный сво­ему пра­ви­лу ни­ког­да ни­че­го не ос­тав­лять в мис­ке, раз день­ги все рав­но зап­ла­че­ны.

Потом он по­лез к вы­хо­ду и ког­да, ра­бо­тая изо всех сил лок­тя­ми, выб­рал­ся на­ко­нец на воз­дух, то был весь мок­рый. Чле­ны его ос­лаб­ли и рас­то­ми­лись, как буд­то он толь­ко что по­бы­вал в ба­не, в ру­ках у дю­же­го мой­щи­ка. Вя­лым ша­гом, отя­же­лев от еды и жа­ры, нас­ко­ро доб­рал­ся он до чай­ха­ны, а доб­рав­шись — за­ка­зал се­бе чаю и бла­жен­но рас­тя­нул­ся на кош­мах. Ве­ки его смы­ка­лись, в го­ло­ве плы­ли ти­хие при­ят­ные мыс­ли: «У ме­ня сей­час мно­го де­нег; хо­ро­шо бы пус­тить их в обо­рот и от­к­рыть ка­кую-ни­будь мас­тер­с­кую — гор­шеч­ную или се­дель­ную; я ведь знаю эти ре­мес­ла. Хва­тит мне, в са­мом де­ле, ски­тать­ся. Раз­ве я ху­же и глу­пее дру­гих, раз­ве у ме­ня не мо­жет быть доб­рой, кра­си­вой же­ны, раз­ве не мо­жет быть у ме­ня сы­на, ко­то­ро­го но­сил бы я на ру­ках? Кля­нусь бо­ро­дой про­ро­ка, из это­го гор­лас­то­го маль­чиш­ки вый­дет отъ­яв­лен­ный плут, я уж пос­та­ра­юсь пе­ре­дать ему свою муд­рость! Да, ре­ше­но: Ход­жа Нас­ред­дин ме­ня­ет свою бес­по­кой­ную жизнь. Для на­ча­ла я дол­жен ку­пить гор­шеч­ную или се­дель­ную мас­тер­с­кую…»

Он за­нял­ся под­с­че­та­ми. Хо­ро­шая мас­тер­с­кая сто­ила са­мое мень­шее трис­та тань­га, у не­го же бы­ло сто пять­де­сят. С прок­ля­ти­ями он вспо­ми­нал ря­бо­го слу­гу: «Да по­ра­зит ал­лах сле­по­той это­го раз­бой­ни­ка, он от­нял у ме­ня как раз ту по­ло­ви­ну, ко­то­рой не­дос­та­ет сей­час для на­ча­ла!»

И уда­ча опять пос­пе­ши­ла на по­мощь ему. «Двад­цать тань­га!» — вдруг ска­зал кто-то, и вслед за эти­ми сло­ва­ми Ход­жа Нас­ред­дин ус­лы­шал стук кос­тей, бро­шен­ных на мед­ный под­нос.

На краю по­мос­та, у са­мой ко­но­вя­зи, где был при­вя­зан ишак, си­де­ли плот­ным коль­цом лю­ди, а чай­хан­щик сто­ял над ни­ми, заг­ля­ды­вая свер­ху че­рез го­ло­вы.

«Игра! — до­га­дал­ся Ход­жа Нас­ред­дин, при­под­ни­ма­ясь на лок­те. — На­до пос­мот­реть хоть из­да­ли. Сам я, ко­неч­но, иг­рать не бу­ду: я не та­кой ду­рак! Но по­че­му не пос­мот­реть ум­но­му че­ло­ве­ку на ду­ра­ков?»

Он встал и по­до­шел к иг­ра­ющим.

— Глу­пые лю­ди! — ше­по­том ска­зал он чай­хан­щи­ку. — Они рис­ку­ют пос­лед­ним в на­деж­де при­об­рес­ти боль­шее. И раз­ве Ма­го­мет не зап­ре­тил му­суль­ма­нам де­неж­ных игр? Сла­ва бо­гу, я из­бав­лен от этой па­губ­ной страс­ти… Как ве­зет, од­на­ко, это­му ры­же­му иг­ро­ку: он вы­иг­ры­ва­ет чет­вер­тый раз под­ряд… Смот­ри, смот­ри — он в пя­тый раз вы­иг­рал! О бе­зу­мец! Он оболь­щен лож­ным приз­ра­ком бо­гат­с­т­ва, меж­ду тем ни­ще­та уже вы­ры­ла яму на его пу­ти. Что?.. Он в шес­той раз вы­иг­рал!.. Я ни­ког­да еще не ви­дел, что­бы че­ло­ве­ку так вез­ло. Смот­ри, он ста­вит опять! По­ис­ти­не, нет пре­де­ла че­ло­ве­чес­ко­му лег­ко­мыс­лию; не мо­жет же он под­ряд вы­иг­ры­вать! Вот так и гиб­нут лю­ди, по­ве­рив в лож­ное счас­тье! Сле­до­ва­ло бы про­учить это­го ры­же­го. Ну, пусть он толь­ко вы­иг­ра­ет в седь­мой раз, тог­да я сам пос­тав­лю про­тив не­го, хо­тя в ду­ше я враг вся­ких де­неж­ных игр и дав­но бы зап­ре­тил их на мес­те эми­ра!..

Рыжий иг­рок бро­сил кос­ти и в седь­мой раз вы­иг­рал.

Ходжа Нас­ред­дин ре­ши­тель­но шаг­нул впе­ред, раз­д­ви­нул иг­ро­ков и сел в коль­цо.

— Я хо­чу сыг­рать с то­бой, — ска­зал он счас­т­лив­цу, взял кос­ти и быс­т­ро, опыт­ным гла­зом, про­ве­рил их со всех сто­рон.

— Сколь­ко? — спро­сил ры­жий глу­хим го­ло­сом. Его би­ла мел­кая дрожь — он то­ро­пил­ся, же­лая взять как мож­но боль­ше от сво­его ми­мо­лет­но­го счас­тья.

Ходжа Нас­ред­дин в от­вет вы­нул ко­ше­лек, от­ло­жил на вся­кий слу­чай в кар­ман двад­цать пять тань­га, ос­таль­ное вы­сы­пал. Се­реб­ро заз­ве­не­ло и за­пе­ло на мед­ном под­но­се. Иг­ро­ки встре­ти­ли став­ку лег­ким взвол­но­ван­ным гу­лом: на­чи­на­лась боль­шая иг­ра.

Рыжий взял кос­ти и дол­го тряс, не ре­ша­ясь мет­нуть. Все за­та­или ды­ха­ние, да­же ишак вы­тя­нул мор­ду и нас­то­ро­жил уши. Слы­шал­ся толь­ко стук кос­тей в ку­ла­ке ры­же­го иг­ро­ка — боль­ше ни­че­го. И от это­го су­хо­го сту­ка всту­па­ла в жи­вот и в но­ги Ход­жи Нас­ред­ди­на ис­том­ная сла­бость. А ры­жий все тряс, при­дер­жи­вая ру­кав ха­ла­та, и не мог ре­шить­ся.

Наконец он мет­нул. Иг­ро­ки по­да­лись впе­ред и сей­час же от­ки­ну­лись, вздох­нув все ра­зом, еди­ной грудью. Ры­жий поб­лед­нел и зас­то­нал сквозь сжа­тые зу­бы.

На кос­тях бы­ло все­го три оч­ка — вер­ный про­иг­рыш, ибо двой­ка выб­ра­сы­ва­ет­ся так же ред­ко, как и две­над­цать, а все ос­таль­ное го­ди­лось Ход­же Нас­ред­ди­ну.

Встряхивая в ку­ла­ке кос­ти, он мыс­лен­но бла­го­да­рил судь­бу, столь бла­гос­к­лон­ную к не­му в этот день. Но он по­за­был, что судь­ба сво­ен­рав­на и не­пос­то­ян­на и мо­жет с лег­кос­тью из­ме­нить, ес­ли ей слиш­ком на­до­еда­ют. Она ре­ши­ла про­учить са­мо­уве­рен­но­го Ход­жу Нас­ред­ди­на и сво­им ору­ди­ем из­б­ра­ла иша­ка, вер­нее, его хвост, ук­ра­шен­ный на кон­це ко­люч­ка­ми и репь­ями. По­вер­нув­шись за­дом к иг­ра­ющим, ишак взмах­нул хвос­том, за­дел по ру­ке сво­его хо­зя­ина, кос­ти выс­ко­чи­ли, и в тот же миг ры­жий иг­рок с ко­рот­ким, при­ду­шен­ным воп­лем упал на под­нос, нак­рыв со­бою день­ги.

Ходжа Нас­ред­дин выб­ро­сил два оч­ка.

Долго си­дел он, ока­ме­нев, без­звуч­но ше­ве­ля гу­ба­ми, — все ка­ча­лось и плы­ло пе­ред его ос­та­но­вив­шим­ся взо­ром, и стран­ный звон сто­ял в его ушах.

Вдруг он вско­чил, схва­тил пал­ку и на­чал ду­ба­сить иша­ка, бе­гая за ним вок­руг ко­но­вя­зи.

— Прок­ля­тый ишак, о сын гре­ха, о во­ню­чая тварь и по­зор все­го жи­ву­ще­го на зем­ле! — кри­чал Ход­жа Нас­ред­дин. — Ма­ло то­го, что ты иг­ра­ешь в кос­ти на день­ги сво­его хо­зя­ина, но ты еще и про­иг­ры­ва­ешь! Да об­ле­зет твоя под­лая шку­ра, да пош­лет те­бе все­мо­гу­щий ал­лах яму на пу­ти, что­бы ты по­ло­мал свои но­ги; ког­да же ты на­ко­нец из­дох­нешь и я из­бав­люсь от со­зер­ца­ния тво­ей гнус­ной мор­ды?!

Ишак ре­вел, иг­ро­ки хо­хо­та­ли, и гром­че всех — ры­жий, окон­ча­тель­но по­ве­рив­ший в свое счас­тье.

— Сыг­ра­ем еще, — ска­зал он, ког­да Ход­жа Нас­ред­дин, уто­мив­шись и за­пы­хав­шись, от­б­ро­сил пал­ку. — Сыг­ра­ем еще: у те­бя ос­та­лось двад­цать пять тань­га.

При этом он выс­та­вил впе­ред ле­вую но­гу и слег­ка по­ше­ве­лил ею в знак пре­неб­ре­же­ния к Ход­же Нас­ред­ди­ну.

— Что ж, сыг­ра­ем! — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин, ре­шив, что те­перь уж все рав­но: там, где по­те­ря­ны сто двад­цать тань­га, нет смыс­ла жа­леть пос­лед­ние двад­цать пять.

Он мет­нул неб­реж­но, не гля­дя, — и вы­иг­рал.

— На все! — пред­ло­жил ры­жий, бро­сив на под­нос свой про­иг­рыш.

И Ход­жа Нас­ред­дин вы­иг­рал опять.

Но ры­жий не хо­тел по­ве­рить, что счас­тье по­вер­ну­лось спи­ной к не­му:

— На все!

Так ска­зал он семь раз под­ряд, и все семь раз про­иг­рал. Под­нос был по­лон де­нег. Иг­ро­ки за­мер­ли, — толь­ко блеск в гла­зах сви­де­тель­с­т­во­вал о внут­рен­нем ог­не, по­жи­рав­шем их.

— Ты не мо­жешь вы­иг­ры­вать под­ряд, ес­ли сам шай­тан не по­мо­га­ет те­бе! — вскри­чал ры­жий. — Ты дол­жен ког­да-ни­будь про­иг­рать! Здесь на под­но­се тво­их де­нег ты­ся­ча шес­ть­сот тань­га! Сог­ла­сен ли ты мет­нуть еще раз на все? Вот день­ги, ко­то­рые я при­го­то­вил, что­бы ку­пить зав­т­ра на ба­за­ре то­вар для мо­ей лав­ки, — я став­лю эти день­ги про­тив те­бя!

Он дос­тал ма­лень­кий за­пас­ной ко­ше­лек, на­би­тый зо­ло­том.

— Кла­ди на под­нос свое зо­ло­то! — вскри­чал раз­го­ря­чив­ший­ся Ход­жа Нас­ред­дин.

Никогда еще в этой чай­ха­не не бы­ло та­кой боль­шой иг­ры. Чай­хан­щик за­был о сво­их дав­но вски­пев­ших кум­га­нах, иг­ро­ки ды­ша­ли тя­же­ло и пре­ры­вис­то. Пер­вым бро­сил кос­ти ры­жий и сра­зу заж­му­рил­ся, — он бо­ял­ся взгля­нуть.