«Продолжайте, пользуйтесь тем, что я умер, — подумал мулла, не вставая с места, — но если бы я был жив, я бы не допустил таких вольностей со своим ослом».
Подготовку ума суфия нельзя считать завершенной, пока человек не поймет, что он должен что-то сделать для себя самостоятельно, и не прекратит думать, что другие смогут это сделать за него. Насреддин как бы рассматривает обычного человека через
свое увеличительное стекло:
«Однажды Насреддин заглянул в лавку человека, торговавшего всякой всячиной.
«У тебя есть кожа?»
«Да!»
«А гвозди?»
«Да!»
«А краска?»
«Тоже есть».
«Так почему же ты не пошьешь себе пару башмаков?»
В этом рассказе подчеркивается роль мистического учителя, особенно важная в суфизме, создающего все условия для того, чтобы будущий искатель начал что-нибудь делать для себя. Под этим «что-нибудь» подразумевается «работа над собой» под чьим-нибудь руководством, являющаяся важнейшей отличительной чертой суфийской системы.
Суфийский поиск невозможно успешно завершить в неподходящей компании. Насреддин подчеркивает это в рассказе о несвоевременном приглашении:
«Было уже поздно, но мулла все еще беседовал со своими друзьями в чайхане. Выйдя оттуда, все почувствовали голод. «Я приглашаю всех поужинать у меня», — сказал Насреддин, не подумав о последствиях.
Когда компания уже почти подошла к его дому, Насреддин подумал, что не мешало бы пойти вперед и предупредить жену. «Постойте здесь, а я пойду и предупрежу ее», — сказал он друзьям.
Когда Насреддин- обо всем рассказал жене, она воскликнула:
«В доме ничего нет! Как ты посмел пригласить этих людей!»
Мулла поднялся наверх и спрятался. Через некоторое время голод заставил людей подойти к дому и начать стучать.
Жена Насреддина ответила: «Муллы нет дома!»
Гости закричали: «Но мы же видели, как он входил в эту дверь!»
Жена муллы ничего не могла сказать в ответ.
Охваченный беспокойством Насреддин, наблюдавший за спором из верхнего окна, высунулся наружу и сказал: «А разве я не мог выйти из дома с черного хода?»
Некоторые насреддиновские истории подчеркивают ложность распространенного убеждения людей в том, что человек обладает стабильным сознанием. Под влиянием внешних и внутренних раздражителей поведение почти любого человека будет изменяться в зависимости от его настроения или состояния здоровья. В социальной жизни этот факт, конечно, признается, но его еще не полностью принимает формальная философия или метафизика. В лучшем случае, от человека ожидают, что он сможет подготовить себя к благочестию или концентрации, с помощью которых ему, возможно, удастся достичь понимания или завершенности. Суфизм же требует полной трансмутации сознания и начало этому должно положить признание того факта, что неразвитый человек мало чем отличается от сырья. Такой человек не обладает ни постоянной сущностью, ни единством сознания. Внутри него есть «сущность», которая не соединена ни с ним самим в целом, ни даже с его личностью. В конце концов, никто не может знать автоматически, кем же он в действительности является, несмотря на ложное убеждение в обратном.
«Как-то раз мулла зашел в лавку. Хозяин подошел, чтобы обслужить его.
Насреддин сказал: «Прежде всего главное. Видел ли ты, как я зашел в твою лавку?»
«Конечно».
«А видел ли ты меня когда-нибудь раньше?»
«Никогда в жизни».
«Так откуда же ты знаешь, что это я?»
Хотя этот рассказ может восприниматься как простая шутка, люди, считающие, что в нем хотели показать тупого человека и ничего более глубокого он не содержит, едва ли смогут извлечь пользу из его живительной силы. Из насреддиновской истории можно извлечь лишь немногим более того, что ты вкладываешь в нее, и если она кажется человеку всего лишь шуткой, значит ему необходимо продолжать работу над собой.
Такой человек осмеян Насреддином в рассказе о луне:
«Что делают со старой луной?» — спросил муллу один тупой человек.
Ответ был под стать вопросу. «Каждую старую луну разрезают на сорок новых звезд».
Многие насреддиновские истории касаются того факта, что люди, стремящиеся к мистическим достижениям, думают, что они обязательно будут соответствовать их представлениям об этих вещах, и тем самым заранее полностью отделяют себя от них. Никто не может рассчитывать на достижение понимания, если будет считать, что он уже знает, что это такое, и думать, что сможет достичь его, придерживаясь строго определенного пути, который он может понять с самого начала. Об этом говорится в истории о женщине и сахаре:
«Когда Насрелдин был судьей, к нему пришла женщина, приведя с собой сына. Она сказала: «Этот мальчик ест слишком много сахара и я не могу отучить его от этой привычки. Я прошу Вас официально запретить ему делать это, т. к. меня он не слушает».
Насреддин приказал ей прийти через неделю, а когда она вернулась, он отложил решение дела еще на одну неделю.
После этого он сказал юноше: «Отныне я запрещаю тебе есть более, чем столько-то кусков сахара в день».
Впоследствии женщина спросила его, почему ему понадобилось столько времени для того, чтобы отдать такой простой приказ.
Насреддин сказал: «Мадам, прежде, чем отдавать приказ другим, я должен был проверить, смогу ли я сам сократить потребление сахара».
Просьба женщины свидетельствовала о полной механичности мышления и основывалась просто на некоторых предположениях. Во-первых, она посчитала, что положение дел можно исправить с помощью одних предписаний, во-вторых, она решила, что человек действительно может есть так мало сахара, как ей этого хотелось, и в-третьих, она подумала, что один человек может объяснить другому все что угодно, даже если сам он не имеет к этому никакого отношения.
Этот рассказ не является просто парафразом высказывания:
«Делай то, что я говорю, а не то, что я делаю». Он очень далек от этических наставлений и отражает собой неизбежную необходимость.
Суфизму может обучать только суфий, а не теоретик или интеллектуальный толкователь.
Т. к. суфизм созвучен с истинной реальностью, его нельзя подогнать к тому, что мы считаем реальностью, но что в действительности является более примитивным и недолговечным эмпирическим определением. К примеру, мы привыкли подходить к событиям односторонне. Не имея для этого никаких оснований, мы считаем, что события происходят как бы в пустоте, в то время как в действительности все события связаны друг с другом. Мы сможем по достоинству оценить мистический опыт только тогда, когда мы будем готовы к осознанию нашей взаимосвязи со всем организмом жизни. Если рассмотреть свои собственные или чужие поступки, можно увидеть, что они всегда обусловлены одной из многих всевозможных причин, а также, что они никогда не являются изолированными — многие из них имеют совершенно неожиданные последствия, о которых мы даже не могли бы и подумать.
Другая насреддиновская «шутка» описывает бесконечный круговорот реальности и обычно невидимые, но существующие взаимодействия:
«Как-то раз Насреддин шел по пустой дороге. Наступила ночь, когда он заметил группу всадников, приближающихся к нему. У Насреддина разыгралось воображение и он испугался, что они могут ограбить его или забрать в солдаты. Страх был настолько сильным, что он перемахнул через стену и свалился прямо в могилу. Путешественники, неосведомленные о причине этих поступков, были заинтересованы и разыскали Насреддина.
Когда они увидели его лежащим без движения, один из них сказал: «Почему ты здесь и можем ли мы помочь тебе?»
Насреддин, понявший свою ошибку, сказал: «Все это более сложно, чем вы думаете; видите ли, я здесь из-за вас, а вы здесь из-за меня».
Правильно воспринимать жизнь таким образом может только мистик, «возвращающийся в привычный нам мир осознавшим взаимозависимость внешне различных или несвязанных вещей. Суфии считают, что любой метафизический метод, не учитывающий этот фактор, является искусственным (поверхностным) и не может быть продуктом того, что они называют мистическим опытом. Само существование таких методов является препятствием для достижения тех целей, которые они ставят перед собой.
Это не значит, что результат суфийского опыта отделяет суфия от реальности обычной жизни. Он достиг высших измерений бытия, которые действуют параллельно более низкому уровню сознания обычного человека. Мулла четко определяет это в следующем разговоре:
«Я могу видеть в темноте».
«Прекрасно, мулла, но если это так, почему же ты всегда ходишь со свечой по ночам?»
«Чтобы другие не могли столкнуться со мной».
Светом, который несет суфий, можно назвать его приспособляемость к условиям окружающей действительности после возвращения и приобретения способности к более емкому восприятию.
Благодаря своему преображению суфий представляет собой значительную часть всего живого. Это означает, что он, в отличие от теолога или философа, уже не может односторонне подходить к тому, что происходит с ним или с другим. Кто-то спросил Насреддина, что такое судьба. Он сказал: «То, что ты называешь «судьбой», в действительности является предположением. Ты просто предполагаешь, что должно произойти что-то плохое или хорошее, а то, что случается в действительности, называешь «судьбой». Суфия не стоит спрашивать, является ли он фаталистом, т. к. он не принимает недоказанную концепцию судьбы, которая подразумевается в данном вопросе.
Точно так же, поскольку суфий может предугадать весь комплекс возможных последствий события, его отношение к тому или иному отдельному событию является всесторонним, а не изолированным. Он не может делать обобщений, основываясь на искусственно подобранных фактах. «Мулла сказал: «Король сказал мне, что никто еще не мог оседлать эту лошадь, но я все-таки сел на нее. И что же? У меня тоже ничего не вышло». Этот разговор показывает, что если внешне последовательное событие разложить на его составные части, оно изменится.
Так называемая проблема общения, которой уделяется столько внимания, основана на предположениях, неприемлемых для суфиев. Обычный человек говорит: «Как я могу разговаривать с другим человеком о чем-либо, кроме обычных вещей?» Суфий же считают, что «невозможно помешать общению, вызванному необходимостью. Это не значит, что для этого нужно искать какие-то особые способы».
В одном из рассказов Насреддин и йог выступают в роли обычных людей, которым фактически нечего сказать друг другу.
«Однажды Насреддин увидел странного вида здание, перед дверьми которого сидел погруженный в размышление йог. Мулла решил, что он может научиться чему-нибудь у этой впечатляющей фигуры, и начал разговор, спросив у этого человека, кто он такой.
«Я йог, — сказал человек, — и провожу время, пытаясь достичь гармонии со всем живым».
«Это интересно, — сказал Насреддин, — потому что однажды рыба спасла меня от смерти».
Йог попросил его остаться с ним, говоря, что за время, которое он потратил на то, чтобы добиться гармонии с животным миром, он никогда еще не был близок к такому общению, которого достиг Насреддин.
После нескольких дней совместного размышления йог попросил муллу рассказать его больше о чудесном опыте с рыбой, ибо «теперь мы знаем друг друга лучше».
«Теперь, когда я знаю тебя лучше, я сомневаюсь, получишь ли ты пользу от того, что я скажу», — сказал Насреддин.
Йог настаивал. «Ну, хорошо, — сказал Насреддин, — рыба действительно спасла мне жизнь. Мне как-то пришлось голодать, а она поддерживала меня в течение трех дней».
Ни один суфий не осмелится затрагивать определенные области ума, в которые вторгается т.н. экспериментальный мистицизм. Суфизм является результатом эксперимента, длящегося с незапамятных времен, и занимается такими явлениями, которые не могут быть восприняты эмпирически.
«Насрелдин пригоршнями разбрасывал хлеб вокруг своего дома. Кто-то спросил его: «Что ты делаешь?»
«Отгоняю тигров».
«Но вокруг нет никаких тигров!»
«Вот именно. Эффективно, не правда ли?»
Одна из нескольких насреддиновских историй, которую можно найти у Сервантеса (Дон Кихот, гл. 14), предупреждает об опасности жесткого интеллектуализма:
«Нет ничего такого, на что нельзя было бы ответить с помощью моего учения, — сказал монах, только что вошедший в чайхану, где сидел Насреддин со своими друзьями.
«И тем не менее совсем недавно один ученый задал мне вопрос, на который невозможно было ответить», — откликнулся Насреддин.
«Жаль, что меня там не было! Задай мне этот вопрос, я отвечу на него».
«Пожалуйста. Он спросил: «Какого черта ты пытаешься пролезть ко мне в дом на ночь глядя?»
Софийское восприятие красоты связано с силой проникновения, выходящей далеко за пределы возможностей обычных форм искусства.
«Как-то раз один из учеников решил показать Насреддину прекрасный озерный пейзаж, которого он никогда не видел.
«Какая красота! — воскликнул Насреддин. — Но если бы только, если бы только…»
«Что «если бы только», мулла?»
«Если бы только они не напустили сюда воды!»
Для того, чтобы достичь мистической цели, суфий должен понять, что ум работает вовсе не так, как мы об этом думаем. Более того, не зная об этом, два человека могут попросту поставить друг друга в тупик:
«Однажды мулла попросил жену приготовить много халвы и дал ей все необходимое для этого, а потом съел почти всю халву.
Посреди ночи мулла разбудил жену.
«Мне пришла в голову важная мысль».
«Какая?»
«Принеси мне остаток халвы и я скажу ее тебе».
Жена принесла халву и повторила свой вопрос, но Насреддин первым делом расправился с халвой, а потом сказал: «Мне пришло в голову, что никогда не надо идти спать прежде, чем не съешь всю халву, которая была приготовлена за день».
Насреддин помогает искателю понять, что формалистические идеи о времени и пространстве могут быть неприменимы по отношению к истинной реальности. Суфиями не могут быть те, кто верит, что они получают награду за свои прошлые поступки или что их могут наградить за их будущие дела. Суфийская концепция времени — это взаимодействие — неразрывная связь.
Классический анекдот о турецких банях отражает эту мысль таким способом, который помогает частично уловить эту идею:
«Насреддин решил искупаться в турецких банях. Так как он был одет в лохмотья, банщики дали ему старый таз и огрызок мыла. Уходя, Насреддин вручил изумленным банщикам золотую монету. На следующий день великолепно одетый Насреддин снова появился в бане, где ему оказали, разумеется, самый лучший прием.
После купания он дал банщикам самую мелкую монету и сказал: «Это за прошлый раз, а золото за сегодня вы получили вчера».
Влияние обусловленного мышления и незрелость ума заставляют людей пытаться приблизиться к мистицизму, не отказываясь от своих собственных представлений о нем. Прежде всего ученику объясняют, что он может иметь всего лишь приблизительное представление о том, что ему требуется, а также, что он может осознать, что достичь этого он сможет, работая и учась под руководством мастера. Никаких других требований он предъявлять не может. Этот насреддиновский рассказ используется, чтобы подтвердить эту истину:
«Однажды женщина привела своего маленького сына в школу к Насреддину и сказала: «Припугните его немножко, потому что мне он уже не подчиняется».
Насреддин вытаращил глаза, начал пыхтеть, подпрыгивать и стучать кулаками по столу, пока перепуганная женщина не упала в обморок. После этого он выскочил из комнаты.
Когда он вернулся, пришедшая в себя женщина сказала ему:
«Я просила Вас напугать мальчика, а не меня!»
Мулла ответил: «Мадам, у страха нет любимчиков. Как видите, я и сам испугался. Когда угрожает опасность, она угрожает всем одинаково!»
Подобным же образом суфийский учитель не может преподнести только малую порцию суфизма. Суфизм есть единое целое, он помогает постичь совершенство, а не фрагменты сознания, которое непросвещенный человек может использовать и самостоятельно, именуя его при этом «концентрацией».
Насреддин насмехается над дилетантами, надеющимися узнать или украсть какие-либо великие тайны жизни, не заплатив за это:
«Казалось, что корабль сейчас начнет тонуть, и пассажиры, стоя на коленях, молились и раскаивались, обещая выполнить все, что угодно, если только они будут спасены. Только один Насреддин сидел неподвижно.
Неожиданно, в разгар паники он подпрыгнул и закричал: «Спокойно, друзья! Не надо изменяться и быть расточительными — мне кажется, я вижу землю».
Насреддин выделяет основную идею о том, что мистический опыт и озарение, благодаря видоизменению уже знакомых идей, приходят через озарение ограниченности обычного мышления, пригодного только для повседневной жизни. Делая это, он превосходит все остальные доступные формы учения.
«Однажды Насреддин вошел в чайхану и объявил: Луна приносит больше пользы, чем солнце».
Его спросили, почему он так думает. Насреддин сказал: «Потому что ночью мы больше нуждаемся в свете».
Добиться контроля над своими страстями еще не значит победить «Командующее я», с которым борется суфий. Такая победа рассматривается как укрощение той необузданной части сознания, которая считает, что она отовсюду (включая и мистицизм) может взять то, что ей нужно, и поставить себе на службу. Склонность к использованию материалов из случайных источников в целях личной выгоды можно понять, принимая во внимание несовершенства обычной жизни, но она совершенно неприемлема для мира реальной завершенности.
«Однажды Насреддин шел домой, держа в одной руке кусок печенки, а в другой — рецепт пирога из печени. Вдруг сверху налетела какая-то птица и вырвала печень из рук Насреддина. Он крикнул ей вдогонку: «Глупая птица! Печень ты украла, но что ты будешь делать с ней без рецепта?»
Конечно, с точки зрения птицы, печень и в сыром виде вполне пригодна для нее. Она может насытиться, но приобретет только то, что, как ей кажется, она хочет иметь, а не то, что можно было бы сделать из этой печени.
Так как другие люди не всегда понимают суфиев, они будут пытаться приспосабливать их к своим представлениям. В другой истории с птицей (которую можно найти в шедевре Руми «Маснави») мулла находит на своем подоконнике королевского сокола. Прежде он никогда не видел такого необычного «голубя». Обрезав ему клюв и укоротив ногти, мулла отпустил сокола, сказав ему на прощание: «Ну вот, теперь ты больше похож на птицу, а то раньше о тебе, как видно, плохо заботились».
Искусственное разделение жизни, мышления и действия, являющееся характерным признаком обычной деятельности людей, совершенно не свойственно суфиям. Насреддин считает усвоение этой идеи предварительным условием понимания целостности жизни. «Сахар, растворенный в молоке, делает сладким все молоко».
«Насреддин с другом шел по пыльной дороге, как вдруг им захотелось пить. Они зашли в чайхану, но там выяснилось, что денег у них хватит только на стакан молока. Друг Насреддина сказал:
«Пей свою половину первым, т. к. у меня есть немного сахара и я хочу добавить его к своему молоку».
«Брат, добавь сахар сейчас и мы оба попробуем сладкого молока», — сказал мулла.
«Нет, сахара не хватит, чтобы сделать сладким все молоко».
Насреддин отправился на кухню и вернулся обратно, держа в руках солонку: «Послушай, Друг, я выпью свою половину с солью и ее-то уж хватит на весь стакан».
Хотя в практическом, но от этого не менее неестественном мире, который мы создали для себя, мы привыкли считать, что «первое приходит первым» и что любая вещь должна проявляться во всей своей полноте, эти предположения не подтверждаются в метафизическом мире, которому присуща совершенно иная ориентация. Суфийский искатель одновременно будет изучать несколько различных вещей, находясь на их уровне восприятия и потенциальных возможностей. В этом заключается еще одно различие между суфизмом и теми системами, которые основаны на предположении о том, что в каждый данный момент можно изучать только одну определенную вещь.
Один из дервишеских учителей прокомментировал эту многостороннюю связь Насреддина с искателем. Он сказал, что эти истории похожи на персиковое дерево. В них есть красота, питательные вещества и скрытые глубины — зернышки плода.
Человек может прийти в эмоциональное возбуждение от поверхностного смысла, посмеяться над шуткой или залюбоваться красотой. Все это происходит так, будто персик только одолжили вам. По-настоящему мы можем видеть форму и цвет, возможно, насладиться запахом или понять его строение.
«Вы можете съесть персик и испытать еще одно наслаждение — постичь его глубину. Персик, давший вам пишу, становится частью вас самих. Вы можете выбросить косточку или разбить ее и обнаружить внутри очень вкусное зернышко. Это и есть скрытая глубина. Зерно обладает своим цветом, размером, формой, глубиной, вкусом, предназначением. Можно собирать скорлупу этих орешков и использовать ее как топливо. Даже если древесный уголь, который получится в результате этого, уже ни к чему не будет пригоден, все равно съедобная часть уже станет частью вас самих».
Как только искатель приобретает хоть некоторую способность Проникать в сущность происходящего вокруг, он прекращает задавать вопросы, которые, казалось бы, имеют непосредственное отношение к целому. Более того, он понимает, что события, внешне не имеющие отношения к данной ситуации, могут изменить ее. Об этом говорится в рассказе об одеяле:
«Однажды ночью Насреддин и его жена поднялись с постели, чтобы посмотреть на двух мужчин, дравшихся под их окном. Жена послала муллу выяснить, в чем дело. Он накинул одеяло на плечи и спустился вниз. Когда он приблизился к этим людям, один из них сорвал с него единственное одеяло, после чего оба убежали.
Когда Насреддин вернулся к себе, жена спросила его:
«Из-за чего там дрались?»
«Очевидно, из-за моего одеяла, потому что они сразу ушли, как только схватили его».
«К Насреддину пришел сосед и попросил одолжить ему осла. «Я уже одолжил его другому», — сказал мулла.
В это время из стойла послышался ослиный рев.
«Но я же слышу, как он ревет там», — сказал сосед.
«Кому ты веришь больше, мне или ослу?» — сказал Насреддин».
Познание этого аспекта реальности помогает суфию отказаться от эгоизма и рационалистических объяснений, которые закрепощают определенную часть ума. Выступая в роли обычного человека в одном из своих рассказов, Насреддин выделяет этот момент:
«К Насреддину пришел деревенский мужик и сказал:
«Твой бык забодал мою корову, причитается ли мне что-нибудь за это?»
«Нет, — сразу же сказал Насреддин, — потому что бык не может отвечать за свои действия».
«Извини, — сказал хитрый мужик, — я все перепутал. Я хотел сказать, что это мой бык забодал твою корову, но в сущности-то ведь это то же самое».
«Нет, — сказал Насреддин, — я думаю, что лучше будет просмотреть еще раз свод законов, может быть, я встречу что-нибудь подходящее».
Поскольку вся интеллектуальная деятельность людей, как правило, сводится к поверхностным рассуждениям, Насреддин, будучи суфийским учителем, снова и снова показывает ложность обычных суждений. Попытки вкладывать в слова или книги мистический опыт никогда не имели успеха, потому что знающие в этом не нуждаются, а не знающим необходим «мост, чтобы воспользоваться
этим опытом». Для иллюстрации суфийского учения о подготовке ума к непривычным для него переживаниям, часто используют два рассказа, обладающих определенной важностью.
«К Насреддину пришел человек, желавший стать его учеником. После многих злоключений он добрался до хижины в горах, где жил Насреддин. Зная о том, что каждый поступок просвещенного суфия исполнен смысла, новичок спросил у Насреддина, почему он дует на руки. «Чтобы согреться, конечно», — ответил мулла.
Вскоре после этого Насреддин налил две чашки супа и подул на свой суп. «Зачем вы делаете это, мастер?» — спросил ученик. «Для того, чтобы охладить суп, конечно», — ответил учитель.
После этого ученик покинул Насреддина, т.к. не мог больше доверять человеку, использующему одни и те же средства для достижения разных результатов».
Исследовать вещь с помощью самой этой веши, например, ум средствами самого ума или творения с помощью сотворенного, но неразвитого существа, невозможно. Теории, основанные на столь субъективных методах, могут иметь или слишком недолгое, или слишком ограниченное применение. Суфии не считают, что эти теории отражают истину. Если обстановка не позволяет им опровергать эти теории обычными словами, они могут (и делают это) преувеличить или осмеять их с целью их разоблачения. Когда это сделано, появляется возможность поисков иной системы оценки взаимосвязи событий.
«Насреддин сказал жене: «С каждым днем я все больше и больше удивляюсь той целесообразности, с которой устроен этот мир — сделано, кажется, все для пользы человека».
«Что именно ты имеешь в виду?»
«Возьмем, например, верблюдов. Как ты думаешь, почему у них нет крыльев?»
«Не имею представления».
«Хорошо, тогда представь себе, что у верблюдов выросли крылья. Тогда они смогли бы постоянно нарушать наш покой, садясь на крыши домов и донимая нас сверху плевками».
Роль суфийского учителя подчеркивается в известном рассказе о проповеди. Помимо многих других вещей (как и во всех насреддиновских историях), она показывает, что совершенно невежественные люди не могут даже приблизиться к началу пути, что нет необходимости обучать знающих и, наконец, что если в обществе уже есть достигшие озарения люди, оно не нуждается в новом учителе.
«Насреддина пригласили прочесть лекцию жителям соседней деревни. Он забрался на кафедру и сказал: «О, люди, знаете ли вы, о чем я буду говорить с вами?»
Несколько буянов, желавших позабавиться, крикнули, что не Знают.
«В таком случае, — сказал мулла с достоинством, — я пока воздержусь от попыток обучать таких невежд».
На следующей неделе старейшины деревни, заручившись уверениями хулиганов о том, что они больше не будут мешать делу своими замечаниями, опять пригласили Насреддина посетить их.
«О, люди! — снова начал мулла, — знаете ли вы, о чем я буду говорить с вами?»
Некоторые из тех, на кого Насреддин смотрел особенно свирепо, не знали, как реагировать на это, и пробормотали: «Да».
«В таком случае мне нечего больше сказать вам», — резко сказал Насреддин и покинул зал.
После настойчивых просьб сделать еще одну попытку Насреддин посетил деревню еще раз и снова предстал перед собравшимися.
«О, люди! Знаете ли вы, о чем я буду говорить с вами?»
Так как всем показалось, что мулла ждет ответа, люди закричали: «Некоторые из нас знают, а некоторые — нет!»
«В таком случае, пусть те, кто знает, расскажут об этом тем, кто не знает», — сказал Насреддин, собираясь уходить».
В суфизме невозможно начать «работу» с какой-то заранее определенной точки. Будущий ученик должен позволить учителю руководить собой так, как тот считает нужным.
«Один юноша пришел к Насреддину и спросил у него, сколько времени потребуется для того, чтобы он стал суфием. Насреддин повел его с собой в деревню. «Прежде чем ответить на твой вопрос, я хочу, чтобы ты пошел со мной. Я хочу посетить учителя музыки, чтобы научиться играть на лютне».
Придя к учителю, Насреддин осведомился о плате. Тот сказал: «За первый месяц три серебряные монеты, а потом по одной серебряной монете в месяц».
«Отлично, — закричал мулла, — я загляну через месяц!»
Шестое чувство, которым обладают суфии и которое теоретики считают даром предвидения или почти божественным всезнанием, в действительности не имеет с этими вещами ничего общего. Как и всем другим чувствам, ему свойственна определенная ограниченность. Функция этого чувства заключается не в том, чтобы сделать совершенного человека совершенно мудрым, а в том, чтобы помочь ему добиться более полного восприятия и жить более полнокровной жизнью. Он больше не будет страдать от чувства неопределенности и незавершенности, так хорошо знакомого другим людям. Эта мысль выражена в рассказе о мальчиках и дереве.
«Мальчики решили унести туфли Насреддина. Когда он проходил по дороге, они окружили его и сказали: «Мулла, никто не может забраться на это дерево!»
«Почему же никто? — сказал Насреддин. — Я покажу вам, как это нужно делать».
Он был уже готов скинуть туфли, но что-то подсказало ему не делать этого и он заткнул их за пояс перед началом подъема.
Дети пришли в замешательство и один из них крикнул мулле:
«Зачем ты берешь с собой туфли?»
Мулла ответил: «Раз на это дерево еще никто не забирался, то как же я могу быть уверенным, что наверху нет еще какой-нибудь дороги?»
Когда суфием руководит интуиция, он не в состоянии правдоподобно объяснять свои действия.
Шестое чувство также позволяет обладателю бараки как бы создавать некоторые события. Эта способность появляется у суфия в результате применения методов, не имеющих ничего общего с формалистическими рассуждениями:
«Аллах поможет», — сказал Насредлин человеку, которого только что ограбили.
«Не знаю только как», — сказал человек.
Насреддин тотчас же завел его в ближайшую мечеть и сказал, чтобы он пока постоял в углу, а сам начал плакать и причитать, умоляя Аллаха вернуть пострадавшему двадцать серебряных монет. Он поднял такой шум, что прихожане собрались и вручили человеку названную сумму.
«Ты можешь и не понимать, что стоит за событиями этого мира, — сказал Насреддин человеку, — но, может быть, ты поймешь, что произошло в доме Аллаха».
Участие в работе реальности не имеет ничего общего с интеллектуальными выводами о наблюдаемых фактах. Для того, чтобы
