Джафар. Я говорю правду, и я охотно уплачу триста таньга, чтобы просидеть в мешке оставшиеся два часа и получить обратно своего ишака!
Насреддин. Но тебе придется уплатить вперед!
Джафар. Согласен! Согласен! (Развязывает мешок, выпускает Насреддина.)
Насреддин рукавом халата прикрывает лицо. Ростовщик поспешно расплачивается и лезет в мешок.
(Торжествующе.) Ага, проклятый ишак! Наконец-то попался!
Насреддин (затягивая на мешке веревку). К тебе прилетят три джина и спросят: «Где спрятаны десять тысяч таньга?» Ты должен ответить волшебным заклинанием: «Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб! Поцелуйте под хвост моего ишака!» Запомнил?
Джафар. Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб… Так?
Насреддин. Вот-вот! «Поцелуйте под хвост моего ишака!» Джины будут тебя ругать, бить, но ты повторяй волшебное заклинание, и джины вернут тебе потерянное! (Отходит, поднимается на помост, ложится и накрывается с головой одеялом.)
Вбегают стражники.
Стражники (тяжело отдуваясь). Эй ты, бродяга! Мы обшарили все кусты и ничего не нашли! Говори, о сын греха, где закопаны десять тысяч таньга?
Джафар. Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб…
Стражники. Что?
Джафар. Поцелуйте под хвост моего ишака!
Стражники (в неописуемой ярости). Ты обманул нас и еще смеешься над нами! (Молотят по мешку кулаками.)
Джафар. Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб! Поцелуйте под хвост моего ишака!
Стражники поднимают мешок, раскачивают над водоемом.
Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб. Поцелуйте под хвост…
Стражники бросают мешок в водоем и уходят. Появляются Гюльджан, Нияз и ремесленники.
Али. Не упрямься, Гюльджан. Близок рассвет. Тебе и твоему отцу надо покинуть город. Если вас схватят…
Гюльджан. Нет. Я не уеду, пока не увижу Ходжу Насреддина.
Али. Все чайханщики Бухары сложились и купили двух коней, чтобы вы могли благополучно отправиться в длинный путь. Не упрямься же!
Гюльджан. Нет-нет! Я чувствую, что Ходжа Насреддин жив! Мы еще увидим, услышим его!
Появляется глашатай.
Глашатай. Слушайте, правоверные, слушайте! Повелитель Бухары ставит в известность своих подданных, что сегодня предан казни в мешке посредством погружения его в воду величайший грешник и злодей, сеятель раздоров Ходжа Насреддин! (Уходит.)
Всеобщее оцепенение. Пауза.
Али (торжественно). Помолимся, о мусульмане! Только один человек носил в себе душу, свет и тепло которой освещали и обогревали всех! Никогда и ни в чем он не был грешен! Никогда не предал друга, не обидел ребенка! Не оставил без помощи слабую женщину! Ты умел любить людей, Ходжа Насреддин, и за это Аллах откроет тебе райские двери!
Насреддин (вылезая из-под одеяла). Ты был величайшим грешником, Насреддин! Ты сотворил все грехи, какие только может сотворить на земле человек!..
Услышав знакомый голос, ремесленники вздрогнули, медленно поворачиваются.
Насреддин. Ты не соблюдал посты, и случалось, что, нарушая запрет, пил вино! Ты смеялся над мудрыми и подвергал их ужаснейшим пыткам! Ты забирался в чужие гаремы и совращал добродетель старух! И когда наконец тебя за грех справедливо предали казни, ты осмелился убежать от Аллаха и остаться в живых, о ужасный, неискупимый грех!
Ремесленники (с великим изумлением). Насреддин… Ходжа Насреддин!..
Гюльджан (бросаясь к нему). Насреддин?!
Ремесленники. Наш Ходжа Насреддин?!
Насреддин переходит из объятий в объятия.
Нияз. Ты жив? А мы уже оплакивали тебя.
Насреддин. Оплакивали? Меня? О благородные жители Бухары! Плохо же вы знаете Насреддина, если думаете, что он собирается когда-либо умереть. Я просто прилег отдохнуть, а вы думали, что я уже умер?
Али. Но кто же, кто утоплен эмиром?
Шир-Мамед. Да, кто предан казни в мешке?
Ишак Насреддина вдруг протяжно заревел.
Насреддин. Разве вы не слышите, кого оплакивает ишак? Кого могут оплакивать только ишаки?
Шир-Мамед. Неужели?.. Неужели?..
Насреддин. Ты правильно понял… Ростовщик Джафар!
Али (радостно). Умер ростовщик Джафар!
Юсуп. Наконец-то этот шакал получил по заслугам!
Насреддин. Не стыдно ли вам так радоваться смерти этого человека? Как известно, грехов он не совершал (подчеркивая «не»), в кости не играл, вина не пил, чужих жен не целовал, но людей он тоже не любил и никогда не жалел! И за то, Джафар, что в твоей жизни все было только «не» да «не», лежать тебе вечно на дне! (К Гюльджан.) Что это сияет на востоке, Гюльджан?
Гюльджан. Это заря, утренняя заря! Солнце всходит!
Насреддин. Оно всходит, чтобы украсить тебя своим блеском, моя любимая! Встречайте же солнце, о жители Бухары! Уже открылись городские ворота и двинулись первые караваны. Вы слышите, звенят бубенцы верблюдов? Когда до меня доносится этот звук, я не могу усидеть на месте! Прощайте, жители Бухары!
Гюльджан. Куда ты собрался? Разве ты не останешься в нашем доме?
Насреддин. Нет, моя любимая! Спасибо, но ваш дом немножко тесен для меня – ведь я привык жить в целом мире! И крыша ваша низковата для меня – ведь я привык видеть над собой небо! (Обнимает Гюльджан.) И счастье вдвоем – слишком маленькое счастье! Я пойду по свету искать большое счастье для всех людей!
Нияз. Насреддин, оставайся! Мы сварили бы праздничный плов!
Насреддин. Я пойду искать такой большой котел, в котором можно было бы сварить праздничный плов для всего мира! И где бы я ни был, Гюльджан, – в Багдаде или в Тегеране, в Стамбуле или в Бахчисарае, в Эчмиадзине или в Тбилиси, в Дамаске или в Каире, – вечно я буду думать о тебе, вечно желать встречи с тобой! Ибо разлука порождает тоску, волнения и воспоминания, и если бы не было печальных разлук, то не было бы и радостных встреч! Я буду вечно стремиться к тебе, Гюльджан! Вечно тебя искать!
Гюльджан. Я буду вечно ждать тебя, Насреддин!
Насреддин (отвязывает ишака, запевает).
Из конца земли в конец,
Как верблюжий бубенец,
Я скитаюсь, и в пыли
Ноги босые мои.
Мне ведь крыша не нужна,
Были б звезды да луна,
Было б небо надо мной,
Озаренное луной!
Я возьму звезду – в луну,
Как в лепешку, заверну,
Съем ее, росой запью,
Песню звонко запою!
Чтоб под кровлями у всех
Зазвенел веселый смех
И гремел, как бубенец,
Из конца земли в конец.
Конец
Ташкент – Москва. 1942–1944 гг.
