Мультипликационная картина «Аист» — узбекский фольклор, сочиненный в Москве. Денег на поездку в Среднюю Азию для изучения колорита не было. Мы с режиссером Аксенчуком отправились в Ленинград. Он — к знатоку Узбекистана, писателю и сценаристу Л. В. Соловьеву для уточнения реплик персонажей, я — в Музей этнографии для зарисовок типажей и антуража. В поезде обнаружили, что оба забыли паспорта. Заказанная гостиница отпала. Приютил Леонид Васильевич. Режиссер прожил два дня, я неделю. Польза для картины от поездки ощутимая (например, реплика Бая, стыдящего бедняка Хасана, в сценарии до Соловьева: «Ай, Хасан, как нехорошо, ты воруешь мою воду!» После Соловьева: «Хасан, Хасан, как же ты теперь пройдешь в рай по тому мосту, что острее лезвия ножа и тоньше лошадиного волоса?! Ведь ты воруешь воду!»). Для меня общение с Л. В. — рождение заново. Днем рисовал в музее. Вечерами мы с Л. В. (Аксенчук уехал) засиживались с цинандали. Л. В. ничего другого и не пил. По особому сигналу из форточки сын дворника бежал на Староневский за бутылкой. Л. В. жил на углу Староневского и Полтавской. Сам дворник пил только денатурат. Когда из любопытства попробовал сухое вино, «отравился» — все симптомы налицо — и изумлялся: «Как дядя Леня может пить яд?!»
Беседы односторонни. Л. В. рассказывал, размышлял вслух, я впитывал. От стеснения зажат. По сути — школяр в растянувшейся подростковости, а ведь за тридцать. В «соловьевскую» неделю открылся смысл творчества и существования людей, обреченных на него. До этого жил, не задумываясь — как есть, так и есть. Начальство руководит, художники исполняют. В размышлениях Л. В. главный вопрос: «Почему?!» Я благодарный слушатель. Л. В. читал мне отрывки из второй книги о Ходже Насреддине.
«Все, все проходит; бьют барабаны, и базар затихает — пестрый кипучий базар нашей жизни. <…> Закрываются лавки суетных мелких желаний, пустеют ряды страстей, площади надежд и ярмарки устремлений. <…> Что делать на шумном базаре жизни тому, у кого весь товар состоит из возвышенных чувств и неясных мечтаний, а в кошельке <…> содержатся одни сомнения да глупые вопросы: где начало всех начал и конец всех концов, в чем смысл бытия, каково назначение зла на земле и как без него мы смогли бы распознать добро?»
Считал себя начитанным, но от Л. В. впервые узнал пушкинское: «Поэт, не дорожи любовию народной <…> Ты царь, живи один. Дорогою свободной / Иди, куда влечет тебя свободный ум…» От общения с «дядей Леней» впервые серьезные сомнения в том, что система наша-де замечательна — «Мы наш, мы новый мир построим!» — плохи отдельные нерадивые исполнители (в пародийном спектакле пели: «В отдельных магазинах нет отдельной колбасы»). Л. В. считал, что наше начальство по определению все плохо, ибо порождено античеловеческой идеей. Если начальники и различаются, то лишь по степени вреда, ими причиняемого. Многое из услышанного пойму не сразу, но показано направление и дан толчок. Присутствие Л. В. будет отныне, до конца моих дней, постоянно ощущаться, пусть и безотчетно. Он верил в свое незримое влияние на тех, кто будет в этом нуждаться.
Л. В. рассказывал о развеселой довоенной писательской жизни. Верховодил в компании успешной молодежи. Его «Возмутитель спокойствия» в бесчисленных тиражах, повсеместно известен. Кроме заслуженной популярности немалые деньги. «ЦДЛ (Центральный дом литераторов. — И. Н.) от нас временами трещал!» — сказал Л. В.
Предвоенная государственная мода — национальные Декады. Национальностей множество, и у каждой вождь-акын, восславляющий солнце конституции и ее «Автора». Нацгении не умели ни читать, ни писать — не имели письменности, но все их поэмы и песни звучали по-русски — отряд переводчиков трудился не покладая рук. Среди них и талантливые поэты, но все равно халтура, хотя перевод: «Одна палка, два струна, / Я Хозяин вся страна!» — не проходил. Соловьевская компания, с хорошего загула придумала абракадабру — несуществующий язык несуществующей народности. Время от времени народность давала о себе знать. Сообщала подробности счастливой жизни. «Соловьевцы» веселились до упаду! И вдруг катастрофа. Народность благосклонно и всерьез замечена: вождя приглашают на очередную Декаду для представления правительству и награждения. Доигрались… Л. В. объявил начальству — первому секретарю Союза писателей Суркову:
— Акын не может.
— Как?! Почему?!
— Ему медведь голову откусил.
— Как откусил?! — Потребовали подробности.
— Как… Как… — Л. В. надоела эта ерунда. — Полез в берлогу, а медведь ему: «Куды прешь, твою мать!» И откусил.
Скандал тихий. Ни Сурков, ни начальство выше себе зла не желали, но медведя запомнили. Отвлекла война. Но не настолько, чтоб запамятовать. Виноватостей накопилось. Талант, независимость, постоянно навеселе. Тут еще и Голливуд как назло поддал жару, предложив Л. В. экранизировать «Возмутителя» под зазывным названием «Скандал в гареме». На беду американцы перепутали Леонида Соловьева с Леонидом Соболевым. Тот от злости, что письмо не ему, впал в истерику: «Это не мне! Это не мне!» Шуму на весь Союз писателей, даже о войне забыли. В войну Л. В. военный корреспондент на Черном море. Участник обороны Севастополя. В 1944 году арестован за намерение убить Сталина (привет от таймырско-алтайского акына? от Голливуда тож?). Спасло преклонение перед бумагой. Выезжая на Всеармейское совещание военкоров, «где и задумал совершить злодейство», Л. В., боясь, что у него, подвыпившего (другим себя и не представлял), где-нибудь на улице срежут пистолет, сдал его в особый отдел — расписку предъявил следователю. Стрелять в Сталина оказалось не из чего, поэтому дали не высшую меру, а только 25 лет. Не отпускать же.
В бараке — серьезные люди, «у всех срока». Подлинные разведчики-шпионы. Несколько чужих, но есть и наши. Обаятельного Л. В. встретили радушно — знали его по «Возмутителю».
Наши разведчики подсмеивались над Л. В.: «Если нам навесили по червонцу, то вам полагается от силы десять минут!» Они сидели за то, что своим судом судили и казнили крупного местного начальника — за преследования и издевательства, несмотря на все попытки с их стороны вразумить, над семьей их товарища, нелегала за кордоном. Когда краевого царька вытащили из машины, охрана и не шевельнулась, понимая, с кем имеет дело. Л. В. узнал об удивительной солидарности между «своими» и «чужими». Если «наш» натолкнется на «чужого», ему и в голову не придет его выдать, Также поведет себя и «чужой». Негласный закон опасной профессии: пусть ловят те, кого на это наняли, если сумеют. Л. В. инвалид, в лагере поставили учетчиком. Пленному старику венгру приписывал выработку. Вскрылось. Самого поставили копать сырую глину.
— Я понял,— рассказывал Л. В., — мне деревянный бушлат.
Перед концом смены два молодых венгра выполнили за него норму. И так не один день.
— Я поверил,— сказал Л. В., — в интернационал!
В лагере писать запрещено. Л. В. сочинял стихи. Можно запомнить. Цитирую под его диктовку.
Перевал
Здесь долинная птица кончает полет.
Здесь крыло леденит ей морозным туманом,
Мост над бездной… Посмотришь — и сердце замрет;
Полусгнивших ветвей и ремней переплет,
По нему только в рай проходить мусульманам.
Перед нами — откосы, одетые льдом,
Снег зернистый направо и бездна налево…
Близок вечер, а мы все идем и идем
Все труднее, все круче змеистый подъем,
Как дорога на небо…
Л. В. отсидел десять лет. Освободил XX съезд. После освобождения и реабилитации Л. В. ознакомили с «делом».
— Читать знакомые фамилии доносчиков, — сказал он, — роман! (ударение на «о» — жаргон: увлекательное повествование).
Следователя уверил, что в лагере стал христианином и всем прощает, а мне объяснил:
— По каждому как минимум дважды встречаться со следователем. У меня сил нет.
Из Москвы навсегда переехал в Ленинград. С глаз долой — из души вон!
Леонид Васильевич рослый, плотный, выглядит старше своих пятидесяти. От него исходит спокойная добрая сила ничему не удивляющегося человека. В 1956 го-ду в Ленинграде вышел его однотомник из двух романов (554 с.). «Возмутитель спокойствия» (1940) и задуманный в лагере «Очарованный принц». Л. В. подписал мне книгу: «…в память о дружеских беседах… 24 апреля 1956 г. Ленинград». Мне дорого все написанное им, и сценарий «Иван Никулин — русский матрос» в том числе. Ближе всего стихотворение «Канибадам».
Скончался Леонид Васильевич Соловьев в 1962 году в Ленинграде, в возрасте 56 лет.
