Рассказ «Солнечный мастер», 1936 г.

…Так рас­ска­зы­вал мне в кол­хо­зе «Интер­на­ци­онал» Нур-Эд­дин вто­рой. Сов­сем уже смер­к­лось, глу­бо­кое рус­ло ре­ки под на­ми ка­за­лось чер­ным, без­дон­ным про­ва­лом, и я не мог раз­г­ля­деть вни­зу во­ду: она бы­ла здесь слиш­ком нес­по­кой­на, что­бы от­ра­жать звез­ды. По­явил­ся чай­хан­щик; про­ги­бая бо­сы­ми но­га­ми зыб­кие дос­ки на­ше­го по­мос­та, он по­ве­сил фо­нарь и ушел, — мед­лен­нее, чем бы сле­до­ва­ло: ему то­же хо­те­лось пос­лу­шать.

Я пе­ре­бил Нур-Эд­ди­на вто­ро­го воп­ро­сом:

— Ска­жи­те, вам, на­вер­ное, приш­лось учить­ся у ка­ко­го-ни­будь мас­те­ра-ста­ри­ка?

— Да, — от­ве­тил он. — Я учил­ся це­лый год и так же, как Сол­неч­ный мас­тер, я убе­жал от сво­его учи­те­ля…

Он осек­ся, слов­но бы спох­ва­тив­шись:

— Но по­че­му вы спро­си­ли?

— Мне ка­жет­ся, — от­ве­тил я, — что в рас­ска­зе ва­шем очень мно­го ав­то­би­ог­ра­фи­чес­ких мо­ти­вов, — из ва­шей соб­с­т­вен­ной жиз­ни…

Я хо­тел нем­но­го поль­с­тить ему, но выш­ло на­обо­рот: он как буд­то да­же оби­дел­ся. Мы дол­го мол­ча­ли, прис­лу­ши­ва­ясь к плес­ку во­ды, уда­ря­ющей­ся на за­во­ро­те в кру­тые кам­ни. Стран­но по­ет по но­чам гор­ная во­да — то поч­ти сов­сем за­ти­хая, то на­рас­тая взвол­но­ван­ным бур­ля­щим ре­вом, слов­но кто-то боль­шой, не­ви­ди­мый в тем­но­те, вдруг пе­ре­го­ро­дил те­че­ние.

Наконец мой со­бе­сед­ник по­дал го­лос:

— Как вы ду­ма­ете — я имел пра­во наз­вать се­бя Нур-Эд­ди­ном… вто­рым, ко­неч­но?

Стремясь заг­ла­дить свою не­лов­кость, я от­ве­тил без ко­ле­ба­ний:

— Вы име­ли пол­ное пра­во. Но вы — ху­дож­ник сов­сем дру­го­го нап­рав­ле­ния, вы не ор­на­мен­та­лист, а жи­во­пи­сец. Мо­жет быть, вам бы­ло бы луч­ше ос­та­вать­ся Юсу­пом пер­вым.

Он от­ри­ца­тель­но по­ка­чал го­ло­вой. Нет, пос­ле Сол­неч­но­го мас­те­ра ник­то не мо­жет быть пер­вым. И по­че­му я счи­таю Сол­неч­но­го мас­те­ра толь­ко ор­на­мен­та­лис­том? Он за­ни­мал­ся и жи­во­писью, — пре­да­ние го­во­рит об этом с дос­та­точ­ной яс­нос­тью.

Дальнейший рас­сказ о зре­лых го­дах ве­ли­ко­го мас­те­ра зас­та­вил ме­ня нас­то­ро­жить­ся. Рас­сказ­чик уве­рял, что Сол­неч­ный мас­тер был очень дру­жен со зна­ме­ни­тым на­ман­ган­с­ким жи­те­лем, су­фий­с­ким про­по­вед­ни­ком, ци­ни­ком и ос­т­ря­ком Ди­ва­на-и-Маш­ра­бом, чьи анек­до­ты и га­зе­ли до сих пор мож­но слы­шать в чай­ха­нах. Го­ды жиз­ни Ди­ва­на-и-Маш­ра­ба ус­та­нов­ле­ны до­воль­но точ­но; ес­ли ле­ген­да об этой за­ме­ча­тель­ной друж­бе име­ет под со­бой ка­кие-то ос­но­ва­ния, зна­чит Сол­неч­ный мас­тер жил при­мер­но во вто­рой по­ло­ви­не XVII ве­ка и, воп­ре­ки всем ут­вер­ж­де­ни­ям рас­сказ­чи­ка, ни­как не мог враж­до­вать, встре­чать­ся и спо­рить на дис­пу­тах с дру­гим за­ме­ча­тель­ным пред­с­та­ви­те­лем ста­рой сред­не­ази­ат­с­кой куль­ту­ры, с Ход­жа Ка­мо­лом. Пос­ле­до­ва­тель Дже­лал-Эд­ди­на Ру­ми, зна­ме­ни­тый по­эт и фи­ло­соф-мис­тик Ход­жа Ка­мол, имя ко­то­ро­го и по­сей­час но­сит од­на из ход­жен­т­с­ких улиц, умер за двес­ти лет рань­ше. Все это я до­ка­зы­вал Нур-Эд­ди­ну вто­ро­му; он го­ря­чил­ся, уп­ря­мо от­ве­чая мне прит­ча­ми и ле­ген­да­ми, в ко­то­рых не­сом­нен­ным бы­ло толь­ко од­но, — что они со­чи­не­ны сов­сем не­дав­но, ес­ли не тут же, на мес­те. Нур-Эд­дин вто­рой под­роб­но опи­сы­вал дис­пу­ты; по­оче­ред­но ме­няя го­лос, он го­во­рил то пис­к­ля­вым, неп­ри­ят­ным дис­кан­том за Ход­жу Ка­мо­ла, то мощ­ным и бла­го­род­ным ба­сом за Нур-Эд­ди­на. По его сло­вам, один из этих дис­пу­тов и при­вел Сол­неч­но­го мас­те­ра к ги­бе­ли. Де­ло бы­ло (а пра­виль­нее ска­зать: «не бы­ло») в ста­ром Ко­кан­де, на ба­за­ре, близ мед­рес­се Ма­да­ли-Ха­на, вос­пи­тан­ни­ки ко­то­рой вмес­те с ба­зар­ны­ми зав­сег­да­та­ями сос­тав­ля­ли ауди­то­рию.

Ходжа Ка­мол спро­сил:

— Приз­на­ешь ли ты, Нур-Эд­дин, спра­вед­ли­вым ут­вер­ж­де­ние ве­ли­ко­го Дже­лал-Эд­ди­на Ру­ми, что сло­ва ко­ра­на име­ют семь смыс­лов, рас­п­ре­де­лен­ных по сте­пе­ням, — от пер­во­го, пря­мо­го и по­нят­но­го вся­ко­му че­ло­ве­ку, до треть­его, при­во­дя­ще­го в за­ме­ша­тель­с­т­во са­мый тон­кий ра­зум, и да­лее — от чет­вер­то­го смыс­ла, не по­ня­то­го еще ни­кем, до седь­мо­го, ко­то­рый бу­дет от­к­рыт бо­гом са­мо­му се­бе толь­ко в день су­да?

— Нет, — от­ве­тил Нур-Эд­дин, — я не приз­наю се­ми смыс­лов.

Ропот про­шел по ря­дам слу­ша­те­лей, но все сей­час же за­тих­ли, ожи­дая даль­ней­ших слов Нур-Эд­ди­на. Он про­дол­жал:

— Пер­вые три смыс­ла, по­нят­ные лю­дям, я мог бы еще приз­нать, но как я мо­гу по­ве­рить Дже­лал-Эд­ди­ну Ру­ми, ес­ли ос­таль­ные че­ты­ре смыс­ла, по соб­с­т­вен­но­му его ут­вер­ж­де­нию, скры­ты от лю­дей, а сле­до­ва­тель­но и от са­мо­го фи­ло­со­фа? Как мож­но ут­вер­ж­дать ис­тин­ным и су­щес­т­ву­ющим не­поз­на­ва­емое? Кро­ме то­го, я дол­жен за­ме­тить, Ход­жа Ка­мол, что в пе­ре­да­че слов Дже­лал-Эд­ди­на Ру­ми ты до­пус­тил ко­щун­с­т­вен­ное ис­ка­же­ние. Ты го­во­ришь, что седь­мой смысл бу­дет от­к­рыт бо­гом са­мо­му се­бе толь­ко в день су­да; сле­до­ва­тель­но, до это­го дня седь­мой смысл не­из­вес­тен и са­мо­му бо­гу? Но по­ду­май, мож­но ли пос­ле это­го наз­вать бо­га все­мо­гу­щим и все­пос­ти­га­ющим?

Снова ро­пот про­шел по ря­дам слу­ша­те­лей; за­ше­ве­ли­лись бе­лые чал­мы. Нур-Эд­дин не об­ра­тил на это вни­ма­ния и не прер­вал сво­ей ре­чи.

— Твое ко­щун­с­т­во, Ход­жа Ка­мол, не ос­кор­б­ля­ет ме­ня, но толь­ко пом­ни: ес­ли в сво­ем по­ня­тии бо­га ты от­к­ро­ешь ма­лей­шую ла­зей­ку для сом­не­ния, ты во­лей-не­во­лей при­дешь к пол­но­му от­ри­ца­нию его. За­бо­тясь о спа­се­нии тво­ей ду­ши, поч­тен­ный Ход­жа Ка­мол, пре­дуп­реж­даю: зак­рой гла­за, не смот­ри и не ду­май, ина­че ги­бель твоя не­из­беж­на. То же сле­ду­ет за­пом­нить и вам, — до­ба­вил он, об­ра­ща­ясь к вос­пи­тан­ни­кам мед­рес­се, — и ста­рать­ся по­мень­ше ду­мать над смыс­лом то­го, что вам пре­по­да­ют, ина­че яд сом­не­ния мо­жет лег­ко про­ник­нуть и в ва­ши еще мо­ло­дые, не зат­вер­дев­шие умы. Раз­ду­мы­вая над кни­га­ми, вы, по не­опыт­нос­ти, мо­же­те от­к­рыть за ни­ми вмес­то шес­ти тай­ных смыс­лов все­го-нав­се­го од­ну бес­смыс­ли­цу, а это — ги­бель­но.

Никто не мог по­нять — всерь­ез или в нас­меш­ку го­во­рит Нур-Эд­дин, но так как за ним дав­но ус­та­но­ви­лась ре­пу­та­ция опас­но­го воль­но­дум­ца, то Ход­жа Ка­мол ре­шил, что пра­виль­нее бу­дет при­нять эти сло­ва за нас­меш­ку и не сог­ла­сить­ся с ним, а на­обо­рот — воз­ра­зить.

— Ты сам ко­щун­с­т­ву­ешь! — от­ве­тил Ход­жа Ка­мол. — Ты ска­зал: «Как мож­но ут­вер­ж­дать ис­тин­ным и су­щес­т­ву­ющим не­поз­на­ва­емое?» Бог не­поз­на­ва­ем для нас; что же, по-тво­ему, мы не дол­ж­ны счи­тать его ис­тин­ным и су­щес­т­ву­ющим? Ска­жи — приз­на­ешь ли ты по край­ней ме­ре еди­но­го бо­га твор­цом все­лен­ной?

Нур-Эддин по­ду­мал и от­ве­тил:

— Ес­ли мы не мо­жем пред­с­та­вить се­бе все­лен­ную ина­че, как соз­дан­ной, — это сви­де­тель­с­т­ву­ет лишь о сла­бос­ти на­ше­го во­об­ра­же­ния, но еще не яв­ля­ет­ся до­ка­за­тель­с­т­вом то­го, что все­лен­ная дей­с­т­ви­тель­но бы­ла соз­да­на. Все­лен­ная мо­жет быть и не соз­дан­ной, а су­щес­т­ву­ющей в ос­но­ве сво­ей веч­но.

— Ере­тик! — в ярос­ти зак­ри­чал Ход­жа Ка­мол. — Веч­но су­щес­т­ву­ет толь­ко бог все­мо­гу­щий!

Нур-Эддин спо­кой­но от­ве­тил:

— Ес­ли он все­мо­гущ и для не­го все воз­мож­но, то от­веть мне, Ход­жа Ка­мол, — воз­мож­но ли для не­го не су­щес­т­во­вать вов­се?

После это­го воп­ро­са уже нель­зя бы­ло про­дол­жать дис­пут: та­кой шум и крик под­ня­ли вос­пи­тан­ни­ки мед­рес­се, вы­ра­жая свое воз­му­ще­ние. Не­ко­то­рые из них, впро­чем, мол­ча­ли, в за­дум­чи­вос­ти скло­нив свои бе­лые чал­мы.

А Сол­неч­ный мас­тер по­жа­лел, что ска­зал се­год­ня слиш­ком мно­го, во вся­ком слу­чае дос­та­точ­но для до­но­са. Ход­жа Ка­мол не упус­тил это­го слу­чая и дей­с­т­ви­тель­но на­пи­сал до­нос…

Здесь я не вы­дер­жал и вто­рич­но прер­вал Нур-Эд­ди­на вто­ро­го:

— За­чем воз­во­дить нап­рас­ли­ну на ста­ри­ка Ход­жу Ка­мо­ла? — ска­зал я. — Для че­го по­на­до­би­лось вам чер­нить его па­мять? Он был ге­ни­аль­ный ста­рик, и, пра­во, по­том­ки дол­ж­ны бы вспо­ми­нать о нем с бо?ль­шим поч­те­ни­ем.

Это бы­ло слу­чай­ное за­ме­ча­ние — так, меж­ду про­чим, но по­че­му-то оно по­ка­за­лось Нур-Эд­ди­ну вто­ро­му зас­лу­жи­ва­ющим боль­ше­го вни­ма­ния, чем все хро­но­ло­ги­чес­кие справ­ки. Он пог­ру­зил­ся в дли­тель­ное раз­думье. Бы­ло уже поз­д­но, близ­ко к по­лу­но­чи; на го­ри­зон­те на­чи­на­ло мер­цать сла­бое си­яние, выс­ту­пи­ли из тем­но­ты сне­го­вые вер­ши­ны гор, и на­ко­нец, ког­да лу­на выш­ла из-за хреб­тов, я уви­дел во­ду вни­зу — взвол­но­ван­ное, лун­ное се­реб­ро. Ноч­ной ве­тер вздох­нул над на­ми в де­ревь­ях; кач­нул­ся фо­нарь, мед­лен­но кач­ну­лись те­ни и вмес­те с ни­ми как буд­то — вся зем­ля.

Вздохнул и мой со­бе­сед­ник — Нур-Эд­дин вто­рой.

— Вы пра­вы, — ска­зал он, — На­вер­ное, этих дис­пу­тов не бы­ло, и Ход­жа Ка­мол не пи­сал до­но­сов. Ход­жа Ка­мол был то­же очень хо­ро­ший, чес­т­ный ста­рик. Я из­ви­ня­юсь. Я го­во­рю вам спа­си­бо за то, что вы поп­ра­ви­ли ме­ня. Нур-Эд­ди­на по­гу­бил не Ход­жа Ка­мол, его по­гу­би­ли уче­ные му­да­рис­сы. Уж это обя­за­тель­но прав­да; здесь уж вы не спорь­те со мной!

Я не спо­рил и не ме­шал ему го­во­рить.

— Му­да­рис­сы, — рас­ска­зы­вал он, — уче­ные му­да­рис­сы из ко­кан­д­с­ких, ан­ди­жан­с­ких и мар­ге­лан­с­ких мед­рес­се дав­но за­ме­ча­ли не­лад­ное в ра­бо­тах ве­ли­ко­го мас­те­ра. «Нур-Эд­дин, — го­во­ри­ли они, — ты слиш­ком ве­се­ло пи­шешь, и рос­пись твоя при­лич­на для ба­зар­ной чай­ха­ны, а не для ме­че­ти! Ска­жи, по­жа­луй­с­та, Нур-Эд­дин, по­че­му твои звез­ды так на­по­ми­на­ют цве­ты? По­че­му сме­ют­ся де­ти и тя­нут­ся к тво­ему узо­ру, — не скры­та ли за ним гре­хов­ная и ко­щун­с­т­вен­ная мысль о жи­вом ми­ре?» Но он толь­ко сме­ял­ся в от­вет и про­дол­жал пи­сать все ве­се­лее, все яр­че, все проз­рач­нее. Его пер­вый учи­тель Су­лей­ман не смог ис­т­ре­бить в нем страс­ти к изоб­ра­же­нию жи­во­го; ро­зо­вая крас­ка ло­жи­лась у не­го, как ру­мя­нец на ще­ках, а зе­ле­ная — как цвет ве­сен­ней лис­т­вы.

Достигнув на со­рок пя­том го­ду сво­ей жиз­ни вы­со­ко­го со­вер­шен­с­т­ва и не ви­дя сре­ди мас­те­ров рав­ных се­бе по ис­кус­ству, а сре­ди уче­ных му­да­рис­сов, с ко­то­ры­ми при­хо­ди­лось ему сра­жать­ся на дис­пу­тах, рав­ных се­бе по уму, — он спра­вед­ли­во воз­гор­дил­ся и на­ру­шил за­кон. По­ви­ну­ясь ве­ле­ни­ям ду­ши, он ос­ме­лил­ся на­ри­со­вать пор­т­рет сво­его един­с­т­вен­но­го сы­на. Он пи­сал тай­но, за­пер­шись в ком­на­те. Но маль­чик, об­ра­до­ван­ный не­обы­чай­ным сход­с­т­вом и кра­со­той пор­т­ре­та, не вы­дер­жал — рас­ска­зал то­ва­ри­щу! Где зна­ют двое, там зна­ют все: пор­т­рет был унич­то­жен, а Сол­неч­но­го мас­те­ра в на­ка­за­ние ос­ле­пи­ли. «Мы спа­са­ем твою ду­шу, — ска­за­ли му­да­рис­сы, вы­ко­лов ему пра­вый глаз, — мы сде­ла­ем так, что­бы ты не мог гре­шить даль­ше». И вы­ко­ло­ли ему ле­вый глаз.

Он шел до­мой, спо­ты­ка­ясь, вы­тя­нув ру­ки, ощу­пы­вая за­бо­ры, сле­зы по­по­лам с кровью тек­ли по его ли­цу. Рас­ска­зы­ва­ют, что по­том все вре­мя он тос­ко­вал, да­же иног­да пла­кал, хва­тал кис­ти, — но что мо­жет на­ри­со­вать сле­пой?

Душа его бы­ла спа­се­на; че­рез два го­да он умер и по­пал, ве­ро­ят­но, в рай…

— …Так бу­дет пра­виль­но? — спро­сил мой со­бе­сед­ник.

Я от­ве­тил ему:

— Так бу­дет пра­виль­но. Но соз­най­тесь все-та­ки, что вы са­ми со­чи­ни­ли всю ис­то­рию жиз­ни Сол­неч­но­го мас­те­ра. Сей­час я окон­ча­тель­но убе­дил­ся в этом, — ва­ши гла­за блес­те­ли, а го­лос дро­жал. Дол­жен ска­зать, что вы хо­ро­шо со­чи­ни­ли, но по­ру­чить­ся за дос­то­вер­ность ва­ших рас­ска­зов ни­как нель­зя.

Этим за­ме­ча­ни­ем я окон­ча­тель­но вы­вел его из тер­пе­ния; он не удер­жал­ся от рез­ко­го жес­та.

— Я ви­жу — вы ни­че­му не по­ве­ри­ли! Вы очень не­до­вер­чи­вый че­ло­век, мне труд­но раз­го­ва­ри­вать с ва­ми! Но Сол­неч­ный мас­тер был; вы са­ми ви­де­ли в ста­рин­ных ме­че­тях его ра­бо­ту! Он был, — а это са­мое глав­ное; вы го­во­ри­те, что я вы­ду­мал ис­то­рию его жиз­ни, но он жил ког­да-то в Ура-Тю­бе; раз­ве бу­дет луч­ше, ес­ли че­рез сто лет, ког­да ис­чез­нут сле­ды его ра­бо­ты, лю­ди ска­жут: «Его сов­сем не бы­ло, он ни­ког­да не жил на фер­ган­с­кой зем­ле». Раз­ве так бу­дет луч­ше?

Слова его зву­ча­ли гнев­но и тре­бо­ва­тель­но, и я — не­до­гад­ли­вый че­ло­век! — по­нял на­ко­нец их муд­рость. Это бы­ла муд­рость вос­к­ре­шен­но­го ре­во­лю­ци­ей, ок­реп­ше­го ду­хом на­ро­да, ко­то­рый по-но­во­му чи­та­ет свою ис­то­рию и в прош­лом сво­ем, дос­той­ном не толь­ко прок­ля­тия, жад­но ищет стра­ни­цы, по­вес­т­ву­ющие о ге­ро­ях и ге­ни­ях, что­бы, очис­тив их и ук­ра­сив бла­го­род­ным вы­мыс­лом, гор­до, вслух про­честь пе­ред всем ми­ром. Я по­нял, что не имел пра­ва спо­рить с ним и до­пе­кать его прав­дой; то, что он го­во­рил, бы­ло го­раз­до боль­шим, чем прав­да.

Я из­ви­нил­ся и ска­зал, что ес­ли ему угод­но, то бы­ло все — и дис­пу­ты с Ход­жа Ка­мо­лом, и до­нос; но он не сог­ла­сил­ся, за­бот­ли­во обе­ре­гая от пя­тен дру­гую, еще бо­лее древ­нюю стра­ни­цу ис­то­рии сво­его на­ро­да.

На рас­све­те я дви­нул­ся даль­ше, в глу­би­ну Фер­ган­с­кой до­ли­ны. Нур-Эд­дин вто­рой взял с ме­ня обе­ща­ние на­пи­сать о Сол­неч­ном мас­те­ре. Я про­вел в Фер­га­не три ме­ся­ца; я встре­чал­ся с бри­га­ди­ра­ми, кол­хоз­ни­ка­ми, гид­ро­тех­ни­ка­ми, сек­ре­та­ря­ми рай­ко­мов, с ми­ра­ба­ми, чай­хан­щи­ка­ми и поч­таль­она­ми, — все спра­ши­ва­ли — ви­дел ли я зна­ме­ни­тую чай­ха­ну кол­хо­за «Интер­на­ци­онал», поз­на­ко­мил­ся ли с ху­дож­ни­ком Юсу­пом, ко­то­рый на­зы­ва­ет се­бя «Нур-Эд­дин вто­рой», и что я знаю о Нур-Эд­ди­не пер­вом, Сол­неч­ном мас­те­ре, И рас­ска­зы­ва­ли мне о нем, — ча­ще то, что я уже слы­шал, иног­да — но­вое, при­ду­ман­ное вче­ра. И про­си­ли: «На­пи­ши­те обя­за­тель­но на­пи­ши­те; все хо­ро­шее, что вы ска­же­те о Сол­неч­ном мас­те­ре, все бу­дет пра­виль­но!» Я всем обе­щал: «На­пи­шу», — и как ви­ди­те, пло­хо ли, хо­ро­шо ли, но я вы­пол­нил свое обе­ща­ние, дан­ное под го­ря­чим сол­н­цем, в цве­ту­щей, го­лу­бой и зе­ле­ной до­ли­не, где сек­ре­та­ри рай­ко­мов, кол­хоз­ни­ки, бри­га­ди­ры, гид­ро­тех­ни­ки, ми­ра­бы и поч­таль­оны — сол­неч­ные мас­те­ра прос­то­го че­ло­ве­чес­ко­го счас­тья — с лю­бовью и бла­го­го­ве­ни­ем вспо­ми­на­ют о Сол­неч­ном мас­те­ре.

1936

Запись опубликована в рубрике Творчество с метками , . Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

four × = twenty