Рассказ «Цепи», 1936 г.

…Теперь Са­ид Фа­зи­ев — пред­се­да­тель кол­хо­за и кан­ди­дат пар­тии — вспо­ми­на­ет об этом с ус­меш­кой, но мне ка­жет­ся, что не сле­до­ва­ло бы ему сме­ять­ся над та­ким зна­чи­тель­ным и важ­ным со­бы­ти­ем. Я не в шут­ку, а впол­не серь­ез­но ут­вер­ж­даю, что бо­си­ком он не пос­мел бы прит­ти 8 ян­ва­ря 1932 го­да в кол­хоз­ное прав­ле­ние и не пос­мел бы тре­бо­вать лич­но­го раз­го­во­ра с пред­се­да­те­лем ба­ем Яр­ма­том, ко­то­ро­го все бо­ялись, по­то­му что, на­по­ми­наю, сын его слу­жил в го­ро­де очень боль­шим на­чаль­ни­ком. Но Са­ид при­шел, жес­т­ко, де­ре­вян­но сту­ча сво­ими са­по­га­ми.

— Что ска­жешь? — спро­сил бай Яр­мат.

Саид от­ве­чал ему спо­кой­но, твер­до. Прос­тое де­ло. Он, Са­ид, ре­шил всту­пить в кол­хоз. Ему не­чем зап­ла­тить всту­пи­тель­ный пай, но он сог­ла­сен по­лу­чать толь­ко по­ло­ви­ну за­ра­бо­тан­но­го, с тем, что­бы ос­таль­ная по­ло­ви­на шла в кол­хоз­ную каз­ну на по­га­ше­ние пая. Для на­ча­ла он вно­сит со­рок руб­лей.

Ярмат отод­ви­нул день­ги. Не на­до. Ни­че­го не вый­дет. В кол­хо­зе и так слиш­ком мно­го чле­нов, а кто же бу­дет ра­бо­тать? Са­ид за­шу­мел, зак­ри­чал. Яр­мат кив­нул ко­му-то, Са­ида схва­ти­ли и выб­ро­си­ли из две­рей. Он упал пря­мо в грязь, ис­пач­кал ха­лат, за­чер­п­нул в са­по­ги. Дро­жа от оби­ды и злос­ти, он по­бе­жал к иша­ну, уве­рен­ный, что ду­хов­ный отец под­дер­жит его и на этот раз. Он ошиб­ся. Ишан ска­зал:

— От­ку­да наб­рал­ся ты глу­пых мыс­лей, Са­ид? По­ду­май сам: ес­ли мы при­мем в кол­хоз всех яр­дам­чи, что ска­жут хо­зя­ева? Они уй­дут, заб­рав сво­их ло­ша­дей, бы­ков, плу­ги, бо­ро­ны, а вы, яр­дам­чи, бу­де­те ко­пать зем­лю го­лы­ми ру­ка­ми! Сту­пай, Са­ид, выб­рось из го­ло­вы эти мыс­ли и будь бла­го­да­рен, что хо­зя­ин кор­мит, по­ит и оде­ва­ет те­бя.

Ишан очень уди­вил­ся, ког­да че­рез нес­коль­ко дней ему до­нес­ли, что Са­ид не ус­по­ко­ил­ся и про­дол­жа­ет на­до­едать прав­ле­нию.

— Кол­хоз для всех: и для бо­га­тых, и для бед­ных, — дер­з­ко го­во­рит он. — Ес­ли ме­ня не при­мут, я по­еду в го­род жа­ло­вать­ся.

Вслед за Са­идом и все ос­таль­ные яр­дам­чи — двад­цать два че­ло­ве­ка — ста­ли ежед­нев­но хо­дить в прав­ле­ние с те­ми же прось­ба­ми. Пред­се­да­тель Яр­мат рас­по­ря­дил­ся не пус­кать их: пусть си­дят на до­ро­ге. И они си­де­ли на до­ро­ге, — сна­ча­ла один, выб­рав мес­теч­ко по­су­ше, ся­дет и ждет, за­тем — вто­рой, тре­тий, а к ве­че­ру, смот­ришь, соб­ра­лись все. Сдер­жан­но, глу­хо гу­дят их го­ло­са и гром­че всех — го­лос Са­ида Фа­зи­ева. Он уго­ва­ри­ва­ет яр­дам­чи со­об­ща на­пи­сать про­ше­ние: ес­ли нель­зя при­нять в кол­хоз сра­зу всех, то пусть при­мут хоть по­ло­ви­ну, по жре­бию, а ос­таль­ных — в бу­ду­щем го­ду. И уже на­шел­ся ка­кой-то гра­мо­тей, хо­див­ший лет со­рок то­му на­зад в шко­лу; он по­ло­жил на сог­ну­тую спи­ну Са­ида лист се­рой бу­ма­ги и, про­пус­кая бук­вы, ко­то­рых не мо­жет вспом­нить, дол­го и ста­ра­тель­но пи­шет.

Прошение го­то­во, те­перь нуж­но вру­чить его пред­се­да­те­лю. На­ко­нец он по­яв­ля­ет­ся — важ­ный, не­то­роп­ли­вый, в шел­ко­вом зе­ле­ном ха­ла­те, в но­вых блес­тя­щих ка­ло­шах, с пор­т­фе­лем в ру­ках. Он бе­рет из рук Са­ида про­ше­ние, не чи­тая, рвет по­по­лам и еще по­по­лам, а об­рыв­ки пус­ка­ет по вет­ру. Ни зло­бы, ни до­са­ды не вид­но на его мя­сис­том ли­це; не ут­руж­дая, се­бя объ­яс­не­ни­ями, он про­хо­дит ми­мо яр­дам­чи, а вслед ему нев­нят­но и глу­хо гу­дят го­ло­са.

Так бы­ло триж­ды. На чет­вер­тый раз пред­се­да­тель не пор­вал про­ше­ния — мол­ча по­ло­жил в пор­т­фель и унес, что­бы по­со­ве­то­вать­ся с иша­ном.

Встревоженный и не­до­воль­ный, ишан поз­вал Са­ида к се­бе.

— Ты бе­лый яг­не­нок, ты мой уче­ник. За­чем ты кру­жишь лю­дям го­ло­вы сво­ими глу­пы­ми рас­суж­де­ни­ями? Смот­ри, Са­ид, мы ош­т­ра­фу­ем на де­сять тру­дод­ней за лиш­ние раз­го­во­ры.

— Я не уче­ный, — воз­ра­зил Са­ид, — и мои ре­чи, мо­жет быть, дей­с­т­ви­тель­но глу­пые. Но тог­да рас­ска­жи мне, отец, где прав­да и раз­ве угод­но бо­гу, что я го­ло­даю вот уже со­рок семь лет? Ты, отец, уче­ный и муд­рый, объ­яс­ни мне.

— Глу­пец, — от­ве­тил ишан, — ви­дел ли ты ког­да-ни­будь, что­бы ма­лень­кий кув­шин по вмес­ти­мос­ти рав­нял­ся боль­шо­му? Раз­ве ты спо­со­бен вмес­тить мою муд­рость, раз­ве ты пой­мешь, что сло­во «алла» сос­то­ит из трех букв, но каж­дая име­ет шес­т­над­цать смыс­лов? Впро­чем, ес­ли те­бе очень тя­же­ло жить, прав­ле­ние по­мо­жет. Вот те­бе по­ка пять­де­сят руб­лей.

Саид не при­нял де­нег.

— Отец, — ска­зал Са­ид, — при­ка­жи луч­ше вы­дать мне и всем яр­дам­чи тру­до­вые книж­ки. Мы от­ра­бо­та­ем свой пай, а по­том бу­дем по­лу­чать тру­дод­ни це­ли­ком.

Ишан был че­ло­век ум­ный, опыт­ный и даль­но­вид­ный: он по­нял, что де­ло здесь пах­нет от­к­ры­тым бун­том, что свя­щен­ные тек­с­ты и ду­шес­па­си­тель­ные бе­се­ды уже бес­силь­ны удер­жать Са­ида в по­ви­но­ве­нии, — те­перь нуж­ны для не­го дру­гие це­пи.

Хозяин Ра­хим, по со­ве­ту иша­на, от­ка­зал Са­иду в ра­бо­те. Уз­нав об этом, Са­ид вспо­ло­шил всех яр­дам­чи.

— Нас бьют по­оди­ноч­ке! — кри­чал он. — Да­вай­те со­об­ща на­пи­шем боль­шую жа­ло­бу и со­об­ща от­не­сем ее в го­род!

Жалобу пи­са­ли в чай­ха­не, на гла­зах ве­се­ло­го чай­хан­щи­ка Ба­бад­жа­на. Он не­за­мет­но пос­лал сво­его сы­ниш­ку в прав­ле­ние, и сей­час же от­ту­да явил­ся в чай­ха­ну кол­хоз­ный сче­то­вод Урун-Ход­жа.

— По­че­му вы без­дель­ни­ча­ете! — зак­ри­чал он. — А кто бу­дет во­зить на­воз на по­ля? Марш!

Ярдамчи про­дол­жа­ли си­деть, гра­мо­тей пи­сал, пач­кая хи­ми­чес­ким ка­ран­да­шом гу­бы и по­ми­нут­но спле­вы­вая гус­тую ли­ло­вую слю­ну.

— Ага! — зак­ри­чал Урун-Ход­жа. — Вы про­тив кол­хо­за, вы про­тив со­вет­с­кой влас­ти! Прав­ле­ние пош­лет сей­час всад­ни­ка в ра­йон за ми­ли­ци­ей! Мы вы­зо­вем из го­ро­да боль­шо­го на­чаль­ни­ка — сы­на на­ше­го ува­жа­емо­го пред­се­да­те­ля, и он от­п­ра­вит всех вас в тюрь­му!

Так и не уда­лось до­пи­сать жа­ло­бу. Яр­дам­чи ис­пу­га­лись, пош­ли ра­бо­тать. Са­ид ос­тал­ся в чай­ха­не один.

— Они об­ма­ны­ва­ют нас, — ска­зал Са­ид, об­ра­ща­ясь к чай­хан­щи­ку Ба­бад­жа­ну. — Ес­ли бы в го­ро­де зна­ли всю прав­ду…

— Пос­лу­шай, — пе­ре­бил Ба­бад­жан, — уй­ди, по­жа­луй­с­та, от­сю­да. Я не хо­чу раз­го­ва­ри­вать с то­бой, — у ме­ня семья.

Дома пла­ка­ла же­на и прок­ли­на­ла Са­ида. Что те­перь де­лать? Уми­рать с го­ло­да? А все из-за уп­рям­с­т­ва! Она умо­ля­ла Са­ида схо­дить, по­ка не поз­д­но, в прав­ле­ние, мо­жет быть, пред­се­да­тель, поч­тен­ный Яр­мат, сжа­лит­ся и прос­тит его. Са­ид, мол­чал, си­дя на кор­точ­ках пе­ред оча­гом. Сы­рые дро­ва го­ре­ли пло­хо, на­пол­няя ды­ря­вую хи­бар­ку гус­тым и ед­ким ды­мом. Са­ид за­су­чил ру­ка­ва и рас­п­лас­тал над ог­нем ла­до­ни, слов­но жа­лея и ста­ра­ясь удер­жать теп­ло, бес­п­лод­но уле­тав­шее в ды­мо­вое от­вер­с­тие.

У не­го бы­ли свои пла­ны. Он ре­шил один ит­ти в ра­йон, а ес­ли там не при­мут жа­ло­бы, то даль­ше, в го­род.

Ярдамчи одоб­ри­ли его ре­ше­ние.

— Толь­ко ос­то­рож­нее, Са­ид. Те­бя мо­гут убить по до­ро­ге.

Нет, его не уби­ли. Это­му вос­п­ро­ти­вил­ся пред­се­да­тель, бай Яр­мат.

— Раз­ве вы не чи­та­ете га­зет? — ска­зал он прав­лен­цам. — На прош­лой не­де­ле в Шур-киш­ла­ке за та­кое де­ло рас­стре­ля­ли пять че­ло­век. Мер­т­вый, он бу­дет для нас еще опас­нее. Пос­лу­ша­ем, что ска­жет наш ува­жа­емый Ра­хим.

Рахим дал очень хо­ро­ший со­вет. Судь­ба Са­ида бы­ла ре­ше­на. На сле­ду­ющий день его поз­ва­ли в прав­ле­ние, где уже соб­ра­лись все хо­зя­ева кол­хо­за, в том чис­ле и свя­той ишан Ан­нар-Му­хам­мед-ог­лы.

— По­дой­ди поб­ли­же, Са­ид, — крот­ко ска­зал ишан. — Ты, ока­зы­ва­ет­ся, бе­зум­ный, «джин­ны», — я уже дав­но за­ме­тил это. А в за­ко­не ска­за­но: «бе­зум­но­го свя­жи­те це­пя­ми».

Саид, при­вык­ший к за­мыс­ло­ва­тым инос­ка­за­ни­ям иша­на, спо­кой­но ждал, ду­мая, что глав­ный раз­го­вор еще впе­ре­ди. Но раз­го­вор был уже окон­чен. Пред­се­да­тель крик­нул:

— Вя­жи­те его!

Саид по­нял, рва­нул­ся к две­рям, но сбо­ку, раз­ма­хи­вая ру­ка­ми, на­ле­тел чай­хан­щик Ба­бад­жан, за ним — двое прис­луж­ни­ков иша­на. Они сва­ли­ли Са­ида на пол, ту­го свя­за­ли ве­рев­ка­ми. Хо­зя­ин Ра­хим ска­зал, про­буя кре­пость уз­лов на его ру­ках:

— Бед­ный че­ло­век! Но что же де­лать!.. Я кор­мил его, ког­да он был здо­ро­вым, не ра­зо­рит он ме­ня и те­перь. Бу­ду кор­мить.

Связанного Са­ида от­нес­ли к Ра­хи­му на двор, спус­ти­ли в глу­бо­кую яму, вы­ко­пан­ную Са­идом же лет де­сять то­му на­зад. В яме бы­ло сы­ро, тем­но; пос­ре­ди­не сто­ял вры­тый в зем­лю ка­ра­га­че­вый столб, толь­ко что очи­щен­ный от ко­ры, еще сколь­з­кий. При­нес­ли це­пи, при­ко­ва­ли Са­ида к стол­бу и уш­ли, нак­рыв яму дос­ка­ми.

Бабаджан, вер­нув­шись в чай­ха­ну, рас­ска­зал гос­тям о пе­чаль­ном про­ис­шес­т­вии. При этом он мно­гоз­на­чи­тель­но сту­чал паль­цем по сво­ей глу­пой го­ло­ве, гор­дясь тем, что пер­вый раз­г­ля­дел бе­зу­мие в гла­зах Са­ида.

Плакала же­на Са­ида; ишан уте­шал ее, обе­щая вы­ле­чить му­жа мо­лит­ва­ми. К яме ее не до­пус­ти­ли, бе­зум­ный, по за­ко­ну, не дол­жен ви­деть лю­дей.

Свет про­ни­кал к Са­иду од­ним уз­ким лез­ви­ем че­рез щель в дос­ках. Над тем­ной сы­рой ямой пе­ли пти­цы, сту­ча­ли ко­пы­та­ми ов­цы, — так уз­на­вал Са­ид ут­ро и ве­чер.

В день ему да­ва­ли кув­шин во­ды, две ле­пеш­ки. Из­ред­ка ме­ня­ли со­ло­му, на ко­то­рой он спал.

Однажды при­шел к не­му сам хо­зя­ин Ра­хим. Он сдви­нул но­гой дос­ки и ска­зал вниз, в чер­ную зло­вон­ную ды­ру:

— Ты еще жив, Са­ид? Как тем­но в тво­ем но­вом до­ме.

Саид под­нял страш­ное ли­цо — жел­тое, об­рос­шее длин­ны­ми во­ло­са­ми.

— Ты и в са­мом де­ле бе­зум­ный, — зас­ме­ял­ся хо­зя­ин. — На ко­го по­шел ты вой­ной? В од­ном мо­ем паль­це боль­ше си­лы, чем во всех яр­дам­чи. По­си­ди еще нем­но­го на це­пи; че­рез го­дик-дру­гой, ког­да ты сов­сем ра­зу­чишь­ся го­во­рить и не смо­жешь боль­ше под­ни­мать лю­дей про­тив нас, я те­бя вы­пу­щу. К то­му вре­ме­ни, ду­маю, ты уж по-нас­то­яще­му сой­дешь с ума и ос­леп­нешь.

Глухо, из-под зем­ли, пос­лы­шал­ся го­лос Са­ида:

— Хо­зя­ин, пом­нишь, мы с то­бой бы­ли маль­чи­ка­ми? Пом­нишь — я сде­лал во­дя­ную мель­ни­цу и по­да­рил те­бе? А пом­нишь ста­ро­го ежа, что жил в дуп­ле ивы?..

Потом бы­ло мол­ча­ние — очень дол­го. На ули­це, за тол­с­той гли­ня­ной сте­ной, что ого­ра­жи­ва­ла хо­зяй­с­кий двор, но­юще скри­пе­ла ар­ба, и по­гон­щик, сам удив­ля­ясь си­ле сво­его гор­ла, с на­ту­гой и до то­го тон­ко, что зве­не­ло и ушах, тя­нул — без еди­но­го об­ры­ва, за­би­рая все вы­ше и вы­ше, — бес­ко­неч­ную древ­нюю пес­ню. И ар­ба прос­к­ри­пе­ла и пес­ня за­тих­ла, преж­де чем хо­зя­ин от­ве­тил дрог­нув­шим го­ло­сом:

— Пом­ню. Но ты сам ви­но­ват, Са­ид. За­чем ты на­чал этот бунт? Ведь мы хо­те­ли по­мочь те­бе, пред­ла­га­ли день­ги, — ты сам от­ка­зал­ся. Эх, Са­ид, Са­ид, что ж те­перь де­лать нам? Ну, хо­ро­шо, я при­ка­жу, что­бы те­бе да­ва­ли в день по че­ты­ре ле­пеш­ки, я приш­лю оде­яло, что­бы ноч­ной хо­лод не му­чил те­бя.

Из-под зем­ли до­нес­лось:

— Я не к то­му го­во­рю, хо­зя­ин. Я жа­лею, что тог­да не су­нул те­бя го­ло­вой в арык вмес­то мель­ни­цы, что я не вко­ло­тил те­бе в глот­ку ста­ро­го ежа, что­бы ты, хо­зя­ин, по­дох по­га­ной смер­тью!

Снова мол­ча­ние, сон­но пок­лох­ты­ва­ют ку­ры, ис­то­мив­ши­еся от жа­ры. Сдви­га­ют­ся дос­ки над го­ло­вой Са­ида, и в яме — тем­но. Слыш­ны уда­ля­ющи­еся но­ги хо­зя­ина, — и с тех пор он боль­ше ни ра­зу не по­до­шел к яме.

Саид про­си­дел на це­пи два ме­ся­ца и во­семь дней. Приб­ли­жа­лась вес­на; от нее, как ис­к­ры, ле­те­ли оди­но­кие теп­лые дни, опять сме­няв­ши­еся не­нас­ть­ем. Сол­н­це не про­ни­ка­ло в яму к Са­иду, про­са­чи­ва­лась толь­ко ве­сен­няя во­да. По но­чам Са­ид дро­жал на мок­рой со­ло­ме. От хо­ло­да или от ярос­ти, но го­ло­ва его ста­ла яс­ной, как свет — он обо всем по­ду­мал, все вспом­нил, все по­нял.

Он ос­во­бо­дил­ся, пе­ре­пи­лив тол­с­тый ка­ра­га­че­вый столб цепью. Си­дя, он упи­рал­ся пят­ка­ми в под­ножье стол­ба и пи­лил. Де­ре­во ды­ми­лось, обуг­ли­ва­лось, цепь про­еда­ла его все глуб­же.

Выбрав бур­ную ночь с дож­дем и вет­ром, Са­ид под­ло­мил столб, про­еден­ный цепью на три чет­вер­ти. Сту­пень­ки в гли­нис­тых сте­нах он сде­лал за­ра­нее. На кон­це це­пи мер­т­вым гру­зом ви­сел ко­рот­кий тол­с­тый чур­бак — ос­та­ток стол­ба. Са­ид сам не пом­нит, как уда­лось ему вы­лез­ти. В де­ревь­ях ре­вел ве­сен­ний ве­тер, ло­мал сучья, сек хо­лод­ным дож­дем из­му­чен­ное те­ло Са­ида. Он по­ло­жил на мес­то дос­ки, что­бы по­доль­ше не за­ме­ти­ли бег­с­т­ва, и по­шел, не­ся на пле­че чур­бак, об­мо­тан­ный цепью. Зем­ля рас­п­лы­ва­лась под но­га­ми, же­ле­зо хрип­ло ляз­га­ло, зве­не­ло, но за страш­ным гу­лом лив­ня и вет­ра ник­то не ус­лы­шал. Сра­зу же Са­ид под­вер­нул в по­ле, увяз по ко­ле­но в раз­мок­шей паш­не, выб­рал­ся кое-как на тро­пин­ку, а по ней — на пе­рек­рес­ток двух по­ле­вых до­рог, на этот са­мый пе­рек­рес­ток, где мы сто­яли сей­час и раз­го­ва­ри­ва­ли, про­во­жая гла­за­ми сол­н­це.

Саид не смог раз­бить кам­ня­ми свою цепь и по­та­щил чур­бак даль­ше. На рас­све­те он спря­тал­ся в мок­рых кус­тах, и не зря: ви­дел по­го­ню, пос­лан­ную за ним. До ра­йо­на счи­та­лось трид­цать шесть ки­ло­мет­ров. Са­ид шел еще две но­чи, и ког­да сов­сем из­не­мог, упал на до­ро­ге, — за по­во­ро­том за­го­ре­лись вдруг фа­ры, за­гу­де­ла, за­ры­ча­ла ма­ши­на — хлоп­ко­мов­с­кий гру­зо­вик.

— Что за дьяволь­щи­на! — ока­зал изум­лен­ный шо­фер. — Бра­тиш­ка, от­ку­да ты взял­ся? Ким ту?

Зубилом шо­фер раз­ру­бил це­пи, силь­ны­ми ру­ка­ми лег­ко под­нял Са­ида, уло­жил в ку­зов на меш­ки с се­ме­на­ми и пог­нал ма­ши­ну пол­ным хо­дом пря­мо в ра­йон.

Саид оч­нул­ся в боль­ни­це. Сле­до­ва­тель рас­спро­сил его. Дней че­рез де­сять Са­ида по­вез­ли до­мой на ма­ши­не, как на­род­но­го ко­мис­са­ра. В киш­ла­ке уже не бы­ло ни иша­на, ни ба­ев, — всех взя­ли в тюрь­му. Яр­дам­чи, то­ва­ри­щи Са­ида, за­пи­са­лись в кол­хоз и ра­бо­та­ли на по­лях для се­бя. А Са­ид не мог ра­бо­тать — был еще слаб. Он ис­пу­гал­ся, спро­сил на соб­ра­нии — как же быть? Он не па­шет, не се­ет, — вы­хо­дит де­ло, он ни­че­го и не со­бе­рет? Са­мый ста­рый яр­дам­чи Али, те­пе­реш­ний ин­с­пек­тор по ка­чес­т­ву, от­ве­тил ему:

— От­ды­хай, ты мно­го тер­пел. За каж­дый день, что си­дел ты в яме и ле­жал в боль­ни­це, мы за­пи­са­ли те­бе по од­но­му тру­дод­ню. Возь­ми свою книж­ку.

На пер­вой ее стра­ни­це бы­ло за­пи­са­но семь­де­сят шесть тру­дод­ней, впер­вые за­ра­бо­тан­ных Са­идом Фа­зи­евым пол­нос­тью.

— Я и до сих пор вскри­ки­ваю иног­да ночью, — ска­зал пред­се­да­тель. — Мне снит­ся, что я опять за­ра­ба­ты­ваю тру­дод­ни, си­дя на це­пи в яме. Но все это прош­ло. Пос­мот­ри за­то, как мы те­перь жи­вем? В этом го­ду наш кол­хоз по­лу­чил мил­ли­он шес­ть­сот ты­сяч руб­лей до­хо­да.

И я ви­дел, как они жи­вут. Мы по­вер­ну­ли с до­ро­ги, пош­ли са­да­ми — гус­той и прох­лад­ной тенью. От­ра­жая за­рю, блес­те­ли ка­мен­ные лы­си­ны да­ле­ких хол­мов. В са­дах звон­ко тю­ка­ли кет­ме­ни: жен­щи­ны оби­ва­ли с де­ревь­ев гу­се­ниц, пор­тя­щих за­вязь. Не зак­ры­вая лиц, жен­щи­ны — мо­ло­дые и ста­рые — кри­ча­ли нав­с­т­ре­чу нам: «Шо­ма­тон ба­хайр, пред­се­да­тель! Шо­ма­тон ба­хайр, рус­ский гость!»

— По­че­му они не зак­ры­ва­ют­ся? — спро­сил я, — Раз­ве ста­рый за­кон по­те­рял уже вся­кую си­лу?

— Ес­ли ты вхо­дишь в дом, — от­ве­тил пред­се­да­тель, — то жен­щи­на зак­ро­ет ли­цо; там ста­рый за­кон сох­ра­нил по­ка си­лу. А здесь — кол­хоз­ный сад. Здесь — но­вый за­кон. В па­ран­д­же ра­бо­тать не­удоб­но, зак­ры­тая жен­щи­на вы­ра­бо­та­ет ма­ло, и все бу­дут ее ру­гать: муж — за убыт­ки, бри­га­дир — за пор­чу об­щих по­ка­за­те­лей бри­га­ды, а под­ру­ги — прос­то зас­ме­ют.

Он по­вел ме­ня даль­ше — в ко­нюш­ню, на скот­ный двор, в чай­ха­ну, где си­дит все тот же ве­се­лый Ба­бад­жан (его прос­ти­ли на су­де, приз­нав че­ло­ве­ком глу­пым, не уме­ющим от­ли­чить прав­ду от лжи), на мель­ни­цу, в пар­ни­ки, в до­ма кол­хоз­ни­ков, — и всю­ду я ви­дел рас­ту­щее изо­би­лие. Ле­ни­во об­ма­хи­ва­лись хвос­та­ми по­ро­дис­тые пле­мен­ные ко­ро­вы, ле­жа­ли у кор­му­шек де­вя­ти­пу­до­вые гис­сар­с­кие ба­ра­ны, — са­ми они не мог­ли встать, и пред­се­да­тель по­мо­гал им, под­дер­жи­вая кур­дюк. Я ви­дел ве­ло­си­пед, куп­лен­ный в Ко­кан­де за во­семь­сот пять­де­сят руб­лей, ви­дел ружье це­ной в ты­ся­чу трис­та руб­лей, ви­дел в сун­ду­ках шел­ка, сит­цы и сук­на, ви­дел лам­пу «мол­нию» в до­ме, где по­то­лок еще хра­нит жир­ные сле­ды неф­тя­ной коп­тил­ки, ви­дел в шко­ле тет­ра­ди, ис­пи­сан­ные дет­с­ким и ста­ри­ков­с­ким, оди­на­ко­во не­уве­рен­ным по­чер­ком, ви­дел но­вые са­по­ги, ха­ла­ты, оде­яла, за­па­сы ри­са, му­ки и су­ше­но­го урю­ка. Вез­де рас­сти­ла­ли пе­ре­до мной ска­тер­ти, и я, бо­ясь оби­деть хо­зя­ев, не от­ка­зы­вал­ся; я про­бо­вал плов раз­ных сор­тов — с изю­мом и без изю­ма, мо­ло­ко — кис­лое и све­жее, го­ря­чие бе­лые ле­пеш­ки — сдоб­ные и прос­тые, пил чай с ва­рень­ем, мар­ме­ла­дом и да­же в од­ном до­ме с шо­ко­лад­ны­ми кон­фе­та­ми.

Но са­мое за­ме­ча­тель­ное уви­дел я в ста­рин­ном са­ду, где не­ког­да уте­шал Са­ида Фа­зи­ева свя­той ишан Ан­нар-Му­хам­мед-ог­лы. Семь­де­сят чер­но­пу­зых ре­бят ле­пи­ли там пи­ро­ги из пес­ка. Наб­лю­да­ла за ни­ми Му­або­ра Юну­со­ва окон­чив­шая ме­ди­цин­с­кий тех­ни­кум.

Саид Фа­зи­ев с тру­дом ра­зыс­кал сво­его сы­на и гор­до по­ка­зал мне.

— Же­на моя че­ты­ре с по­ло­ви­ной ме­ся­ца ле­жа­ла в ко­кан­д­с­кой боль­ни­це и пос­ле это­го ро­ди­ла жи­во­го.

Живой сын, ис­пу­гав­шись нез­на­ко­мо­го че­ло­ве­ка, креп­ко вце­пил­ся от­цу в бо­ро­ду. Так и сто­ял Са­ид Фа­зи­ев, дер­жа его на ру­ках, а над ни­ми — ос­во­бож­ден­ны­ми от це­пей — на бе­лой сте­не цве­ли бук­вы прос­то­го и прек­рас­но­го ло­зун­га, при­ду­ман­но­го Му­або­ра Юну­со­вой: «Zin­da bo­di mo!», что в пе­ре­во­де на рус­ский язык оз­на­ча­ет: «Да здрав­с­т­ву­ем мы!»