Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)

— Врешь! — кри­чал в от­вет Ход­жа Нас­ред­дин, ра­бо­тая ку­ла­ка­ми, по­доб­но хо­ро­ше­му тес­то­ме­су. — Ты сам соз­нал­ся, мы слы­ша­ли! О му­суль­ма­не, мы все здесь бес­п­ре­дель­но пре­да­ны на­ше­му эми­ру и дол­ж­ны в точ­нос­ти вы­пол­нить его указ, по­это­му бей­те Ход­жу Нас­ред­ди­на, о му­суль­ма­не! Та­щи­те его во дво­рец, что­бы пре­дать в ру­ки страж­ни­ков! Бей­те его, во сла­ву ал­ла­ха и во сла­ву эми­ра!

Шпиона по­во­лок­ли во дво­рец. До­ро­гой би­ли его с не­ос­ла­бе­ва­ющим усер­ди­ем. Ход­жа Нас­ред­дин, наг­ра­див его про­щаль­ным пин­ком по­ни­же спи­ны, вер­нул­ся в чай­ха­ну.

— Уф! — ска­зал он, вы­ти­рая пот. — Мы, ка­жет­ся, его слав­но от­де­ла­ли! Да и сей­час ему дос­та­ет­ся, ты слы­шишь, Али?

Издали нес­лись воз­буж­ден­ные го­ло­са и жа­лоб­ные кри­ки шпи­она. Он всем на­со­лил, этот шпи­он, и се­год­ня каж­дый стре­мил­ся от­п­ла­тить ему, прик­ры­ва­ясь эмир­с­ким ука­зом.

Довольный и ра­дос­т­ный, чай­хан­щик, ус­ме­ха­ясь, пог­ла­жи­вал пу­зо:

— Это ему на­ука. Боль­ше он ни­ког­да не при­дет в мою чай­ха­ну!

Ходжа Нас­ред­дин пе­ре­одел­ся в зад­ней ком­на­те, при­це­пил бо­ро­ду и прев­ра­тил­ся опять в Гус­сей­на Гус­лия, муд­ре­ца из Баг­да­да.

Когда он при­шел во дво­рец, то ус­лы­шал сто­ны, не­су­щи­еся из ка­ра­уль­но­го по­ме­ще­ния. Он заг­ля­нул ту­да.

Рябой шпи­он, весь опух­ший, из­би­тый, из­мя­тый, ле­жал на кош­ме, а над ним с фо­на­рем в ру­ке сто­ял Ар­с­лан­бек.

— Поч­тен­ный Ар­с­лан­бек, что слу­чи­лось? — не­вин­ным го­ло­сом спро­сил Ход­жа Нас­ред­дин.

— Очень не­хо­ро­шее де­ло, Гус­сейн Гус­лия. Этот бро­дя­га Ход­жа Нас­ред­дин опять вер­нул­ся в го­род и уже ус­пел из­бить на­ше­го са­мо­го ис­кус­но­го шпи­она, ко­то­рый по мо­ему при­ка­за­нию вы­да­вал се­бя всю­ду за Ход­жу Нас­ред­ди­на и про­из­но­сил бла­го­чес­ти­вые ре­чи с целью ос­ла­бить вред­ное вли­яние под­лин­но­го Ход­жи Нас­ред­ди­на на умы жи­те­лей. Но ты ви­дишь, что из это­го по­лу­чи­лось!

— Ох, ох! — ска­зал шпи­он, под­ни­мая ли­цо, ра­зук­ра­шен­ное си­ня­ка­ми и кро­во­под­те­ка­ми. — Ни­ког­да боль­ше не бу­ду я свя­зы­вать­ся с этим прок­ля­тым бро­дя­гой, ибо знаю, что в сле­ду­ющий раз он убь­ет ме­ня. И я не хо­чу боль­ше слу­жить шпи­оном, зав­т­ра же я уеду ку­да-ни­будь по­даль­ше, где ник­то не зна­ет ме­ня, и зай­мусь там чес­т­ным тру­дом.

«Однако мои друзья пос­та­ра­лись на со­весть! — ду­мал Ход­жа Нас­ред­дин, раз­г­ля­ды­вая шпи­она и чув­с­т­вуя да­же не­ко­то­рую жа­лость к не­му. — Ес­ли бы до двор­ца бы­ло ша­гов на двес­ти по­даль­ше, то вряд ли бы они дос­та­ви­ли его жи­вым. Пос­мот­рим, пой­дет ли ему на поль­зу этот урок».

На ут­рен­ней за­ре Ход­жа Нас­ред­дин ви­дел из ок­на сво­ей баш­ни, как вы­шел из во­рот двор­ца ря­бой шпи­он с ма­лень­ким узел­ком в ру­ках. При­па­дая то на пра­вую, то на ле­вую но­гу, хва­та­ясь за грудь, за пле­чи и за бо­ка, по­ми­нут­но при­са­жи­ва­ясь, что­бы от­ды­шать­ся, он пе­ре­сек ба­зар­ную пло­щадь, ос­ве­щен­ную пер­вы­ми прох­лад­ны­ми лу­ча­ми, и ис­чез в те­ни кры­тых ря­дов. На сме­ну тем­ной но­чи вста­ва­ло ут­ро — чис­тое, проз­рач­ное, яс­ное, омы­тое ро­сой, про­ни­зан­ное сол­неч­ным све­том. Пти­цы щел­ка­ли, свис­те­ли и ще­бе­та­ли, ба­боч­ки под­ни­ма­лись вы­со­ко, что­бы сог­реть­ся в пер­вых лу­чах, пче­ла опус­ти­лась на по­до­кон­ник пе­ред Ход­жой Нас­ред­ди­ном и на­ча­ла пол­зать в по­ис­ках ме­да, за­пах ко­то­ро­го до­нес­ся до нее из кув­ши­на, сто­яв­ше­го на ок­не.

Всходило сол­н­це, ста­рин­ный, не­из­мен­ный друг Ход­жи Нас­ред­ди­на; каж­дое ут­ро встре­ча­лись они, и каж­дое ут­ро Ход­жа Нас­ред­дин умел об­ра­до­вать­ся сол­н­цу так, слов­но не ви­дел его це­лый год. Всхо­ди­ло сол­н­це, как доб­рый, щед­рый бог, рав­но на всех из­ли­ва­ющий ми­лость, и все в ми­ре, бла­го­дар­но ли­куя, рас­к­ры­ва­ло нав­с­т­ре­чу ему свою кра­со­ту, го­ре­ло, свер­ка­ло и си­яло в ут­рен­них лу­чах — пу­шис­тые об­ла­ка, из­раз­цы ми­на­ре­тов, мок­рые лис­тья, во­да, тра­ва и цве­ты; да­же прос­той уг­рю­мый бу­лыж­ник, по­за­бы­тый и об­де­лен­ный при­ро­дой, да­же он, встре­чая сол­н­це, су­мел ук­ра­сить се­бя, ис­к­рил­ся и блес­тел в из­ло­ме, слов­но осы­пан­ный ал­маз­ной пылью. И раз­ве мог Ход­жа Нас­ред­дин в этот час ос­та­вать­ся хо­лод­ным пе­ред ли­цом сво­его си­я­юще­го дру­га? Де­ре­во тре­пе­та­ло под яр­ки­ми сол­неч­ны­ми лу­ча­ми, и Ход­жа Нас­ред­дин тре­пе­тал вмес­те с ним, слов­но сам был одет зе­ле­ной лис­т­вой; на ближ­нем ми­на­ре­те вор­ко­ва­ли го­лу­би, чис­ти­ли крылья, и Ход­же Нас­ред­ди­ну хо­те­лось по­чис­тить кры­ло; две ба­боч­ки пор­ха­ли пе­ред ок­ном — ему хо­те­лось быть треть­им в их лег­кой иг­ре. Гла­за Ход­жи Нас­ред­ди­на си­яли от счас­тья, он вспом­нил ря­бо­го шпи­она и по­же­лал, что­бы это ут­ро для не­го бы­ло ут­ром но­вой жиз­ни — чис­той и яс­ной. Но тут же он по­ду­мал с огор­че­ни­ем, что в ду­ше это­го че­ло­ве­ка на­ко­пи­лось столь­ко мер­зос­ти, что он не смо­жет ос­во­бо­дить­ся от нее и, от­ле­жав­шись, возь­мет­ся опять за ста­рое.

Ходжа Нас­ред­дин, как это бу­дет вид­но из даль­ней­ше­го, не ошиб­ся в сво­их пред­ви­де­ни­ях. Слиш­ком хо­ро­шо знал он лю­дей, что­бы оши­бать­ся в них. А как хо­те­лось ему оши­бить­ся, как об­ра­до­вал­ся бы он ду­хов­но­му ис­це­ле­нию ря­бо­го шпи­она! Но гни­ло­му не да­но сно­ва стать цве­ту­щим и све­жим, зло­во­ние не мо­жет прев­ра­тить­ся в бла­го­уха­ние. Ход­жа Нас­ред­дин вздох­нул с огор­че­ни­ем.

Самой за­вет­ной меч­той его бы­ла меч­та о ми­ре, в ко­то­ром все лю­ди бу­дут жить как братья, не зная ни ал­ч­нос­ти, ни за­вис­ти, ни ко­вар­с­т­ва, ни зло­бы, по­мо­гая друг дру­гу в бе­де и раз­де­ляя ра­дость каж­до­го как об­щую ра­дость. Но, меч­тая о та­ком счас­т­ли­вом ми­ре, он с го­речью ви­дел, что лю­ди жи­вут неп­ра­виль­но, уг­не­та­ют и по­ра­бо­ща­ют друг дру­га и ос­к­вер­ня­ют ду­ши свои вся­чес­кой мер­зос­тью. Сколь­ко вре­ме­ни по­на­до­бит­ся лю­дям, что­бы по­нять на­ко­нец за­ко­ны чис­той и чес­т­ной жиз­ни? А в том, что лю­ди ког­да-ни­будь пой­мут эти за­ко­ны, Ход­жа Нас­ред­дин не сом­не­вал­ся нис­коль­ко. Он твер­до ве­рил, что хо­ро­ших лю­дей на све­те го­раз­до боль­ше, чем пло­хих; рос­тов­щик Джа­фар и ря­бой шпи­он с их нас­к­возь прог­нив­ши­ми ду­ша­ми — это лишь урод­ли­вые ис­к­лю­че­ния; он твер­до ве­рил, что от при­ро­ды че­ло­ве­ку да­ет­ся толь­ко хо­ро­шее, а все пло­хое в нем — это чуж­дая на­кипь, прив­не­сен­ная в че­ло­ве­чес­кую ду­шу из­в­не неп­ра­виль­ным, нес­п­ра­вед­ли­во ус­т­ро­ен­ным по­ряд­ком жиз­ни; он твер­до ве­рил, что бу­дет вре­мя, ког­да лю­ди нач­нут пе­рес­т­ра­ивать и очи­щать жизнь, очи­щая в этой бла­го­род­ной ра­бо­те и ду­ши свои от вся­чес­кой сквер­ны… То­му же, что он, Ход­жа Нас­ред­дин, ду­мал имен­но так, а не ина­че, слу­жат до­ка­за­тель­с­т­вом мно­го­чис­лен­ные ис­то­рии о нем, на ко­то­рых от­пе­ча­тал­ся че­кан ду­ши его, в том чис­ле эта кни­га; и хо­тя мно­гие из ко­рыс­ти, или же низ­кой за­вис­ти, или по зло­бе ста­ра­лись очер­нить его па­мять, они не дос­тиг­ли ус­пе­ха в сво­ем на­ме­ре­нии, ибо лжи ни­ког­да не да­но вос­тор­жес­т­во­вать над прав­дой. Па­мять о Ход­же Нас­ред­ди­не ос­та­лась и впредь ос­та­нет­ся бла­го­род­ной и свет­лой, сох­ра­ня­ющей, по­доб­но ал­ма­зу, веч­но и воп­ре­ки все­му свой чис­тый блеск! И до сих пор пут­ни­ки, ос­та­нав­ли­ва­ясь пе­ред скром­ным над­г­ро­би­ем в ту­рец­ком Ак-Ше­хи­ре, вспо­ми­на­ют доб­рым сло­вом Ход­жу Нас­ред­ди­на, ве­се­ло­го бро­дя­гу из Бу­ха­ры, и пов­то­ря­ют сло­ва по­эта: «Он от­дал сер­д­це зем­ле, хо­тя и кру­жил­ся по све­ту как ве­тер, — как ве­тер, ко­то­рый пос­ле его смер­ти раз­нес по все­лен­ной бла­го­уха­ние цве­ту­щих роз его сер­д­ца. Прек­рас­на жизнь, пот­ра­чен­ная на то, что­бы ос­та­вить по се­бе в ми­ре че­кан ду­ши сво­ей и обоз­реть всю кра­со­ту ми­ра!»

Впрочем, не­ко­то­рые го­во­рят, что под этим над­г­ро­би­ем ник­то не ле­жит, что лу­ка­вый Ход­жа Нас­ред­дин на­роч­но пос­та­вил его и, рас­пус­тив пов­сю­ду слу­хи о сво­ей смер­ти, от­п­ра­вил­ся даль­ше бро­дить по све­ту. Так ли бы­ло это, или не так?.. Не бу­дем стро­ить бес­п­лод­ных до­га­док; ска­жем толь­ко, что от Ход­жи Нас­ред­ди­на мож­но все­го ожи­дать!

Глава тридцать вторая

Утренние ча­сы про­ле­те­ли, на сме­ну им при­шел душ­ный зной­ный день.

Все бы­ло го­то­во к по­бе­гу.

Ходжа Нас­ред­дин под­нял­ся к сво­ему плен­ни­ку:

— Срок тво­его пле­на, муд­рей­ший Гус­сейн Гус­лия, окон­чил­ся. Се­год­ня ночью я по­ки­даю дво­рец. Я ос­тав­лю твою ком­на­ту не­за­пер­той, но с тем ус­ло­ви­ем, что ты вый­дешь от­сю­да не рань­ше чем че­рез два дня. Ес­ли же ты на­ру­шишь этот срок, то слу­чай­но мо­жешь зас­тать ме­ня еще во двор­це, и тог­да, ты сам по­ни­ма­ешь, мне при­дет­ся об­ви­нить те­бя в по­бе­ге и пре­дать па­ла­чу. Про­щай, Гус­сейн Гус­лия, муд­рец из Баг­да­да, не по­ми­най ме­ня ли­хом! По­ру­чаю те­бе от­к­рыть эми­ру ис­ти­ну и наз­вать пе­ред ним мое имя. Слу­шай вни­ма­тель­но — ме­ня зо­вут Ход­жа Нас­ред­дин!

— О! — вос­к­лик­нул ста­рик, от­шат­нув­шись, и боль­ше ни­че­го не мог ска­зать: так по­ра­зи­ло его это имя.

Скрипнула, зак­ры­ва­ясь, дверь. Ша­ги Ход­жи Нас­ред­ди­на за­тих­ли вни­зу. Ста­рик ос­то­рож­но по­до­шел к две­ри, пот­ро­гал — она бы­ла от­пер­та. Ста­рик выг­ля­нул — ни­ко­го. Тог­да он пос­пеш­но зах­лоп­нул дверь и за­ло­жил из­нут­ри за­сов. «Нет! — бор­мо­тал он. — Луч­ше я про­си­жу здесь еще це­лую не­де­лю, толь­ко бы не свя­зы­вать­ся с Ход­жой Нас­ред­ди­ном».

Вечером, ког­да уже за­го­ра­лись в по­зе­ле­нев­шем не­бе пер­вые звез­ды, Ход­жа Нас­ред­дин с гли­ня­ным кув­ши­ном в ру­ках по­до­шел к страж­ни­кам, ох­ра­няв­шим вход в эмир­с­кий га­рем.

Стражники, не за­ме­тив его приб­ли­же­ния, про­дол­жа­ли свой раз­го­вор.

— Вот упа­ла еще од­на звез­да, — ска­зал тол­с­тый ле­ни­вый страж­ник, пог­ло­ти­тель сы­рых яиц. — Ес­ли они па­да­ют, как ты го­во­ришь, на зем­лю, то по­че­му лю­ди ни­ког­да не на­хо­дят их?

— Они па­да­ют, на­вер­ное, в мо­ре, — от­ве­тил вто­рой страж­ник.

— Эй вы, доб­лес­т­ные во­ины, — вме­шал­ся Ход­жа Нас­ред­дин. — По­зо­ви­те сю­да глав­но­го ев­ну­ха, я дол­жен пе­ре­дать ему ле­кар­с­т­во для боль­ной на­лож­ни­цы.

Пришел глав­ный ев­нух, бла­го­го­вей­но обе­ими ру­ка­ми при­нял кув­шин­чик, в ко­то­ром не бы­ло ни­че­го, кро­ме ме­ла, рас­т­во­рен­но­го в прос­той арыч­ной во­де, выс­лу­шал под­роб­ное нас­тав­ле­ние, как нуж­но поль­зо­вать­ся этим ле­кар­с­т­вом, и уда­лил­ся.

— О муд­рей­ший Гус­сейн Гус­лия! — льсти­во ска­зал тол­с­тый страж­ник. — Ты зна­ешь все на све­те, муд­рость твоя не име­ет пре­де­лов! Ска­жи нам, ку­да па­да­ют звез­ды с не­ба и по­че­му лю­ди ни­ког­да не на­хо­дят их на зем­ле?

Ходжа Нас­ред­дин не мог удер­жать­ся, что­бы не под­шу­тить.

— А вы раз­ве не зна­ете? — ска­зал он без те­ни ус­меш­ки. — Ког­да звез­ды па­да­ют, то рас­сы­па­ют­ся на мел­кие се­реб­ря­ные мо­не­ты, а по­том ни­щие под­би­ра­ют эти мо­не­ты. Я да­же зна­вал лю­дей, ко­то­рые обо­га­ти­лись та­ким об­ра­зом.

Стражники пе­рег­ля­ну­лись. На их ли­цах изоб­ра­зи­лось не­опи­су­емое удив­ле­ние.

Ходжа Нас­ред­дин ушел, пос­ме­ива­ясь над глу­пы­ми страж­ни­ка­ми. Он и по­ду­мать не мог, как при­го­дит­ся ему в са­мом ско­ром вре­ме­ни эта шут­ка.

До по­лу­но­чи он про­си­дел в сво­ей баш­не. Но вот все за­тих­ло и в го­ро­де и во двор­це; ог­ни по­тух­ли. Мед­лить даль­ше бы­ло нель­зя: лет­ние но­чи про­ле­та­ют на быс­т­рых крыль­ях. Ход­жа Нас­ред­дин со­шел вниз и, кра­ду­чись, вы­би­рая за­те­нен­ные мес­та, нап­ра­вил­ся к эмир­с­ко­му га­ре­му. «Страж­ни­ки, на­вер­ное, уже ус­ну­ли», — ду­мал он.

Каково же бы­ло его огор­че­ние, ког­да, приб­ли­зив­шись, он ус­лы­шал ти­хие го­ло­са страж­ни­ков.

— Вот ес­ли бы хоть од­на звез­да упа­ла сю­да! — го­во­рил тол­с­тый ле­ни­вый страж­ник. — Мы по­доб­ра­ли бы се­реб­ро и сра­зу раз­бо­га­те­ли.

— Зна­ешь, я все-та­ки не ве­рю, что­бы звез­ды мог­ли рас­сы­пать­ся на се­реб­ря­ные мо­не­ты, — от­ве­тил вто­рой страж­ник.

— Но так го­во­рит баг­дад­с­кий муд­рец, — воз­ра­зил пер­вый. — Уче­ность его из­вес­т­на всем, он, ко­неч­но, не оши­ба­ет­ся.

«Будьте вы прок­ля­ты! — мыс­лен­но вос­к­ли­цал Ход­жа Нас­ред­дин, за­та­ив­шись в те­ни. — Ах, за­чем толь­ко я ска­зал им о звез­дах; те­перь они бу­дут спо­рить до ут­ра! Не­уже­ли при­дет­ся от­ло­жить по­бег?»

Над Бу­ха­рой в не­до­ся­га­емой вы­со­те го­ре­ли чис­тым и ти­хим све­том ты­ся­чи звезд: од­на ма­лень­кая звез­да вдруг обор­ва­лась и ри­ну­лась в стре­ми­тель­ный по­лет, рас­се­кая на­ис­кось не­бо; вдо­гон­ку за ней ри­ну­лась вто­рая звез­да, ос­та­вив за со­бой мгно­вен­ный, ос­ле­пи­тель­ный рос­черк. Бы­ла се­ре­ди­на ле­та, приб­ли­жа­лось вре­мя звез­д­ных дож­дей.

— Ес­ли бы они рас­сы­па­лись на се­реб­ря­ные мо­не­ты… — на­чал вто­рой страж­ник.

Ходжу Нас­ред­ди­на вдруг осе­ни­ло. Он то­роп­ли­во дос­тал из кар­ма­на ко­ше­лек, ту­го на­би­тый се­реб­ром. Ему приш­лось ждать очень дол­го, а звез­ды не па­да­ли. На­ко­нец од­на по­ле­те­ла. Ход­жа Нас­ред­дин бро­сил мо­не­ту под но­ги страж­ни­кам. Се­реб­ро заз­ве­не­ло на ка­мен­ных пли­тах.

Стражники сна­ча­ла оце­пе­не­ли, по­том при­под­ня­лись, гля­дя в упор друг на дру­га.

— Ты слы­шал? — дро­жа­щим го­ло­сом спро­сил пер­вый.

— Слы­шал, — от­ве­тил вто­рой, за­ика­ясь.

Ходжа Нас­ред­дин бро­сил еще мо­не­ту. Она блес­ну­ла в лун­ных лу­чах. Ле­ни­вый страж­ник, ко­рот­ко вскрик­нув, упал жи­во­том на нее.

— По… пой­мал? — спро­сил не­ме­ющим язы­ком вто­рой.

— По… пой­мал, — от­ве­тил тря­су­щи­ми­ся гу­ба­ми тол­с­тяк, под­ни­ма­ясь и по­ка­зы­вая мо­не­ту.

В не­бе вдруг обор­ва­лось нес­коль­ко звезд сра­зу. Ход­жа Нас­ред­дин на­чал швы­рять се­реб­ро гор­с­тя­ми. Ти­ши­на но­чи на­пол­ни­лась тон­ким, пе­ву­чим зво­ном. Страж­ни­ки, обе­зу­мев, поб­ро­са­ли свои копья и ки­ну­лись ша­рить по зем­ле.

— На­шел! — зак­ри­чал один хрип­лым и душ­ным го­ло­сом. — Вот она!

Второй пол­зал мол­ча и вдруг за­ур­чал, нат­к­нув­шись на це­лую рос­сыпь мо­нет.

Ходжа Нас­ред­дин под­б­ро­сил им еще горсть и бес­п­ре­пят­с­т­вен­но прос­коль­з­нул в ка­лит­ку.

Теперь ему бы­ло лег­ко. Мяг­кие пер­сид­с­кие ков­ры нес­лыш­но при­ни­ма­ли ша­ги. Он пом­нил все пе­ре­хо­ды. Ев­ну­хи спа­ли…

Гюльджан встре­ти­ла его влаж­ным, го­ря­чим по­це­лу­ем и при­ник­ла к не­му, тре­пе­ща.

— Ско­рее! — шеп­тал он.

Никто не ос­та­но­вил их, толь­ко ев­нух за­во­ро­чал­ся и зас­то­нал во сне. Ход­жа Нас­ред­дин, приг­нув­шись, ос­та­но­вил­ся над ним. Но ев­ну­ху бы­ло еще ра­но уми­рать: он поч­мо­кал гу­ба­ми и опять зах­ра­пел… Сла­бый лун­ный свет про­би­вал­ся сквозь раз­ноц­вет­ные стек­ла.

У са­мой ка­лит­ки Ход­жа Нас­ред­дин ос­та­но­вил­ся, выг­ля­нул. Страж­ни­ки, стоя на чет­ве­рень­ках пос­ре­ди дво­ра, смот­ре­ли в не­бо, жда­ли, ког­да упа­дет звез­да. Ход­жа Нас­ред­дин, силь­но раз­мах­нув­шись, бро­сил горсть мо­нет; они упа­ли где-то да­ле­ко за де­ревь­ями. Страж­ни­ки пом­ча­лись ту­да. Они обе­зу­ме­ли до то­го, что ни­че­го уже не ви­де­ли пе­ред со­бой и, шум­но ды­ша, су­до­рож­но вскри­ки­вая, ло­ми­лись нап­ря­мик, че­рез из­го­родь ко­лю­че­го кус­тар­ни­ка, ос­тав­ляя на вет­ках лох­мотья сво­их шта­нов и ха­ла­тов.

В эту ночь из га­ре­ма мож­но бы­ло ук­расть всех на­лож­ниц, а не толь­ко од­ну.

— Ско­рее! Ско­рее! — го­во­рил Ход­жа Нас­ред­дин, ув­ле­кая за со­бой де­вуш­ку. Они под­бе­жа­ли к баш­не, под­ня­лись. Ход­жа Нас­ред­дин дос­тал из-под пос­те­ли дав­но при­го­тов­лен­ную ве­рев­ку.

— Здесь вы­со­ко… Я бо­юсь, — про­шеп­та­ла Гюль­д­жан. Он сер­ди­то прик­рик­нул на нее, и она по­ко­ри­лась.

Ходжа Нас­ред­дин об­вя­зал ее пет­лей, вы­нул из ок­на вы­пи­лен­ную ре­шет­ку.

Гюльджан се­ла на по­до­кон­ник. Бы­ло очень вы­со­ко, она зад­ро­жа­ла. «Вы­ле­зай!» — влас­т­но ска­зал Ход­жа Нас­ред­дин, слег­ка под­тол­к­нув ее в спи­ну. Она зак­ры­ла гла­за, сколь­з­ну­ла по глад­ко­му кам­ню, по­вис­ла.

Она оч­ну­лась на зем­ле. «Бе­ги! Бе­ги!» — ус­лы­ша­ла она свер­ху. Ход­жа Нас­ред­дин вы­су­нул­ся до по­яса из ок­на, ма­хал ру­ка­ми, дер­гал ве­рев­ку. Гюль­д­жан пос­пеш­но от­вя­за­лась и по­бе­жа­ла че­рез без­люд­ную пло­щадь.

Она не зна­ла, что в эту ми­ну­ту весь дво­рец был уже объ­ят тре­во­гой и смя­те­ни­ем. Глав­ный ев­нух, вос­пы­лав­ший пос­ле не­дав­не­го вну­ше­ния трос­тью не­обы­чай­ным усер­ди­ем к эмир­с­кой служ­бе, заг­ля­нул сре­ди но­чи в ком­на­ту но­вой на­лож­ни­цы и об­на­ру­жил, что пос­тель ее пус­та. Ев­нух ки­нул­ся к эми­ру, раз­бу­дил его. Эмир поз­вал Ар­с­лан­бе­ка. Ар­с­лан­бек под­нял двор­цо­вую стра­жу, за­го­ре­лись фа­ке­лы, заз­ве­не­ли щи­ты и копья.

Послали за баг­дад­с­ким муд­ре­цом. Эмир встре­тил Ход­жу Нас­ред­ди­на крик­ли­вы­ми жа­ло­ба­ми:

— Гус­сейн Гус­лия, до че­го же дош­ло рас­пут­с­т­во в на­шем го­су­дар­с­т­ве, ес­ли мы, ве­ли­кий эмир, не име­ем да­же в соб­с­т­вен­ном на­шем двор­це по­коя от это­го бро­дя­ги Ход­жи Нас­ред­ди­на! Да слы­хан­ное ли это де­ло, что­бы из эмир­с­ко­го га­ре­ма ук­ра­ли на­лож­ни­цу!

— О ве­ли­кий эмир, — ос­ме­лил­ся вме­шать­ся Бах­ти­яр. — Но мо­жет быть, это сде­лал не Ход­жа Нас­ред­дин.

— А кто же еще? — зак­ри­чал эмир. — Ут­ром нам до­ло­жи­ли, что он вер­нул­ся в Бу­ха­ру, а ночью про­па­да­ет на­лож­ни­ца, ко­то­рая бы­ла его не­вес­той! Кто еще мог это сде­лать, кро­ме Ход­жи Нас­ред­ди­на?! Ищи­те его, пос­тавь­те всю­ду ут­ро­ен­ные ка­ра­улы, — он, на­вер­ное, не ус­пел еще выб­рать­ся из двор­ца! Ар­с­лан­бек, за­пом­ни: твоя го­ло­ва под­п­ры­ги­ва­ет на тво­их пле­чах!

Начались по­ис­ки. Стра­жа об­ша­ри­ла все угол­ки во двор­це. Всю­ду пы­ла­ли фа­ке­лы, от­б­ра­сы­вая дро­жа­щее за­ре­во.

Больше всех усер­д­с­т­во­вал в по­ис­ках сам Ход­жа Нас­ред­дин. Он при­под­ни­мал ков­ры, ша­рил пал­кой в мра­мор­ных бас­сей­нах, кри­чал и су­етил­ся, заг­ля­ды­вая в чай­ник, в кув­ши­ны и да­же в мы­ши­ные но­ры.

Вернувшись в эмир­с­кую опо­чи­валь­ню, он до­ло­жил:

— Ве­ли­кий вла­ды­ка, Ход­жа Нас­ред­дин уже ус­пел по­ки­нуть дво­рец.

— Гус­сейн Гус­лия! — в гне­ве от­ве­тил эмир. — Твое лег­ко­мыс­лие удив­ля­ет нас. А что, ес­ли он где-ни­будь спря­тал­ся? Зна­чит, он мо­жет про­ник­нуть в на­шу опо­чи­валь­ню. Эй, стра­жу сю­да! Стра­жу! — зак­ри­чал эмир, ужас­нув­ший­ся этой мыс­ли.

За сте­ной уда­ри­ла пуш­ка — для ус­т­ра­ше­ния не­уло­ви­мо­го Ход­жи Нас­ред­ди­на.

Эмир за­бил­ся ку­да-то в угол и кри­чал от­ту­да:

— Стра­жу! Стра­жу!

Он не ус­по­ко­ил­ся до тех пор, по­ка Ар­с­лан­бек не пос­та­вил трид­цать страж­ни­ков у две­рей его опо­чи­валь­ни и по де­сять страж­ни­ков под каж­дым ок­ном.

Только тог­да эмир вы­лез из сво­его уг­ла и ска­зал жа­лоб­но:

— Как ты ду­ма­ешь, Гус­сейн Гус­лия, не спря­тал­ся ли этот бро­дя­га где-ни­будь в на­шей опо­чи­валь­не?

— Две­ри и ок­на ох­ра­ня­ют­ся стра­жей, — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Нас в этой ком­на­те толь­ко двое. От­ку­да же взять­ся здесь Ход­же Нас­ред­ди­ну?

— Но по­хи­ще­ние на­шей на­лож­ни­цы не прой­дет ему да­ром! — вскри­чал эмир. Страх в его ду­ше сме­нил­ся ярос­тью, паль­цы его су­до­рож­но скрю­чи­лись, слов­но под ни­ми он чув­с­т­во­вал гор­ло Ход­жи Нас­ред­ди­на. — О Гус­сейн Гус­лия! — про­дол­жал эмир. — Нет пре­де­ла на­ше­му гне­ву и на­ше­му воз­му­ще­нию! Ведь мы так и не ус­пе­ли ни ра­зу вой­ти к ней; мысль об этом пе­ре­пол­ня­ет скор­бью на­ше цар­с­т­вен­ное сер­д­це! А ви­но­ва­ты во всем, о Гус­сейн Гус­лия, твои звез­ды; ес­ли бы мы мог­ли, от­ру­би­ли бы всем звез­дам го­ло­вы за по­доб­ные зло­на­ме­рен­ные пос­туп­ки! Но на этот раз Ход­жа Нас­ред­дин не ус­коль­з­нет без­на­ка­зан­но! Мы уже от­да­ли при­ка­за­ние Ар­с­лан­бе­ку! Те­бе, Гус­сейн Гус­лия, мы так­же по­ру­ча­ем при­ло­жить все усер­дие к по­им­ке бро­дя­ги! За­пом­ни, что от ус­пе­ха в этом де­ле за­ви­сит твое наз­на­че­ние на дол­ж­ность глав­но­го ев­ну­ха. Зав­т­ра ты дол­жен по­ки­нуть дво­рец, Гус­сейн Гус­лия, и не воз­в­ра­щать­ся об­рат­но без Ход­жи Нас­ред­ди­на.

Щуря лу­ка­вые, яс­ные гла­за, Ход­жа Нас­ред­дин скло­нил­ся пе­ред эми­ром до зем­ли.

Глава тридцать третья

До ут­ра Ход­жа Нас­ред­дин рас­ска­зы­вал эми­ру о сво­их пла­нах по­им­ки Ход­жи Нас­ред­ди­на. Пла­ны эти бы­ли весь­ма хит­ро­ум­ны, эмир ос­тал­ся до­во­лен.

Утром, по­лу­чив на рас­хо­ды ко­ше­лек зо­ло­та, Ход­жа Нас­ред­дин в пос­лед­ний раз под­нял­ся в баш­ню, уло­жил в ко­жа­ный по­яс день­ги и ог­ля­дел­ся со вздо­хом: ему вдруг ста­ло жаль по­ки­дать свое жи­ли­ще, — столь­ко оди­но­ких бес­сон­ных но­чей про­вел он здесь и столь­ко пе­ре­ду­мал; он ос­тав­лял в этих уг­рю­мых сте­нах час­ти­цу сво­ей ду­ши.

Он зах­лоп­нул за со­бой дверь, лег­ко сбе­жал по ка­мен­ной кру­той лес­т­ни­це — нав­с­т­ре­чу сво­бо­де. Опять весь мир был от­к­рыт пе­ред ним. До­ро­ги, пе­ре­ва­лы и гор­ные тро­пы зва­ли его в даль­ний путь, зе­ле­ные ле­са обе­ща­ли ему при­ют в те­ни на мяг­ких лис­ть­ях, ре­ки жда­ли его, что­бы на­по­ить сту­де­ной во­дой, пти­цы при­го­то­ви­ли на ра­дость ему са­мые луч­шие пес­ни, — он слиш­ком дол­го про­был в сво­ей по­зо­ло­чен­ной клет­ке, ве­се­лый бро­дя­га Ход­жа Нас­ред­дин, и мир сос­ку­чил­ся без не­го.

Но у са­мых во­рот пря­мо в сер­д­це ему был на­не­сен страш­ный удар.

Он ос­та­но­вил­ся и, поб­лед­нев, при­жал­ся к сте­не.

В от­к­ры­тые во­ро­та под ох­ра­ной мно­го­чис­лен­ных страж­ни­ков вхо­ди­ли ве­ре­ни­цей с опу­щен­ны­ми го­ло­ва­ми и свя­зан­ны­ми ру­ка­ми его друзья; он уви­дел ста­ро­го гор­шеч­ни­ка Ни­яза, чай­хан­щи­ка Али, куз­не­ца Юсу­па и мно­гих дру­гих; все, с кем он ког­да-ли­бо встре­чал­ся, го­во­рил, у ко­го про­сил во­ды на­пить­ся или брал кло­чок се­на для иша­ка, — все бы­ли здесь!.. Пе­чаль­ное шес­т­вие за­мы­кал Ар­с­лан­бек.

Не ско­ро опом­нил­ся Ход­жа Нас­ред­дин, а ког­да опом­нил­ся — во­ро­та уже зак­ры­лись и во дво­ре ни­ко­го не бы­ло: всех уве­ли в под­зе­мелье.

Ходжа Нас­ред­дин ки­нул­ся ис­кать Ар­с­лан­бе­ка.

— Что слу­чи­лось, поч­тен­ный Ар­с­лан­бек? От­ку­да эти лю­ди? Ка­кое прес­туп­ле­ние со­вер­ши­ли они?

— Эти лю­ди — ук­ры­ва­те­ли и со­об­щ­ни­ки прок­ля­то­го Ход­жи Нас­ред­ди­на! — от­ве­тил с тор­жес­т­вом Ар­с­лан­бек. — Мои шпи­оны выс­ле­ди­ли их, и се­год­ня же они все­на­род­но бу­дут пре­да­ны жес­то­кой каз­ни, ес­ли не вы­да­дут Ход­жу Нас­ред­ди­на. Но ты бле­ден, Гус­сейн Гус­лия! Ты силь­но рас­стро­ен!..

— Еще бы! — от­ве­тил Ход­жа Нас­ред­дин. — Зна­чит, наг­ра­да уп­лы­ва­ет из мо­их рук в твои!

Ходже Нас­ред­ди­ну приш­лось ос­тать­ся во двор­це. Да раз­ве мог он пос­ту­пить ина­че, ес­ли не­вин­ным лю­дям гро­зи­ла смерть?

В пол­день на пло­ща­ди выс­т­ро­илось вой­с­ко, оце­пив трой­ным коль­цом су­дей­с­кий по­мост. На­род, опо­ве­щен­ный гла­ша­та­ями о пред­с­то­ящих каз­нях, ждал, без­мол­в­с­т­вуя. Рас­ка­лен­ное не­бо ды­ша­ло па­ля­щим зно­ем.

Открыли во­ро­та двор­ца, и в обыч­ном по­ряд­ке вы­бе­жа­ли сна­ча­ла гла­ша­таи, за ни­ми — стра­жа, выш­ли му­зы­кан­ты, сло­ны, сви­та, и, на­ко­нец, вып­лы­ли из во­рот эмир­с­кие но­сил­ки. На­род рас­п­рос­тер­ся ниц. Но­сил­ки под­ня­лись на по­мост.

Эмир за­нял свое мес­то на тро­не. Из во­рот двор­ца вы­ве­ли осуж­ден­ных. Тол­па встре­ти­ла их по­яв­ле­ние гу­лом. Род­с­т­вен­ни­ки и друзья осуж­ден­ных сто­яли в пер­вых ря­дах, что­бы луч­ше ви­деть.

Палачи хло­по­та­ли, го­то­ви­ли то­по­ры, колья, ве­рев­ки. Се­год­ня у па­ла­чей был труд­ный день: им пред­с­то­яло умер­т­вить под­ряд шес­ть­де­сят че­ло­век.

Старый Ни­яз был пер­вым в этой ро­ко­вой оче­ре­ди. Па­ла­чи дер­жа­ли его под ру­ки, спра­ва от не­го бы­ла ви­се­ли­ца, сле­ва — пла­ха, а пря­мо пе­ред ним тор­чал из зем­ли за­ос­т­рен­ный кол.

Великий ви­зирь Бах­ти­яр гром­ко и тор­жес­т­вен­но объ­явил:

— Во имя ал­ла­ха ми­лос­ти­во­го и ми­ло­сер­д­но­го! По­ве­ли­тель Бу­ха­ры и сол­н­це все­лен­ной, эмир бу­хар­с­кий, взве­сив на ве­сах спра­вед­ли­вос­ти прег­ре­ше­ния, ко­то­рые со­вер­ши­ли шес­ть­де­сят его под­дан­ных по ук­ры­ва­тель­с­т­ву бо­го­хуль­ни­ка, воз­му­ти­те­ля спо­кой­с­т­вия, се­яте­ля раз­до­ров и со­вер­ши­те­ля неп­рис­той­ных дел Ход­жи Нас­ред­ди­на, пос­та­но­вил сле­ду­ющее:

Горшечника Ни­яза, как глав­но­го ук­ры­ва­те­ля, у ко­его оз­на­чен­ный бро­дя­га, име­ну­емый Ход­жой Нас­ред­ди­ном, дол­гое вре­мя скры­вал­ся, — ли­шить жиз­ни че­рез от­де­ле­ние его го­ло­вы от его ту­ло­ви­ща.

Что же ка­са­ет­ся про­чих прес­туп­ни­ков, то пер­вым на­ка­за­ни­ем для них бу­дет ли­цез­ре­ние каз­ни, ко­то­рая со­вер­шит­ся над Ни­язом, да­бы они тре­пе­та­ли, ожи­дая для се­бя еще худ­шей учас­ти. О спо­со­бе каз­ни каж­до­го из них бу­дет воз­г­ла­ше­но осо­бо…

На пло­ща­ди сто­яла та­кая ти­ши­на, что каж­дое сло­во Бах­ти­яра от­чет­ли­во слы­ша­лось в зад­них ря­дах.

— И да бу­дет всем ве­до­мо, — про­дол­жал он, воз­вы­сив го­лос, — что и впредь со вся­ким ук­ры­ва­те­лем Ход­жи Нас­ред­ди­на бу­дет пос­туп­ле­но так же, и ни один не уй­дет от ру­ки па­ла­ча. Ес­ли же кто-ли­бо из осуж­ден­ных ука­жет мес­топ­ре­бы­ва­ние это­го во­ра и без­дель­ни­ка, тот не толь­ко бу­дет ос­во­бож­ден от каз­ни, не толь­ко ста­нет об­ла­да­те­лем эмир­с­кой наг­ра­ды и не­бес­но­го бла­гос­ло­ве­ния, но и ос­во­бо­дит от на­ка­за­ния всех про­чих. Гор­шеч­ник Ни­яз, ты мо­жешь из­ба­вить се­бя и дру­гих от каз­ни, ес­ли от­к­ро­ешь мес­топ­ре­бы­ва­ние Ход­жи Нас­ред­ди­на.

Нияз дол­го мол­чал, не под­ни­мая го­ло­вы. Бах­ти­яр пов­то­рил свой воп­рос.

Нияз от­ве­тил:

— Нет, я не мо­гу ука­зать его мес­топ­ре­бы­ва­ние.

Палачи по­та­щи­ли ста­ри­ка к пла­хе. Кто-то крик­нул в тол­пе. Ста­рик стал на ко­ле­ни и, вы­тя­нув шею, по­ло­жил на пла­ху се­дую го­ло­ву.

В эту ми­ну­ту Ход­жа Нас­ред­дин, рас­тол­кав прид­вор­ных, выс­ту­пил впе­ред и стал пе­ред эми­ром.