И алой тяжкою рукой зарезанной текучей алою веселою рукой
коралловой роящейся родной манит манит манит молит хранит
И хворь нашла и тля нашла и губь нашла на Азии безвинные текучие
поля сады стада града
И Мухаммад зарезанной веселой вольной алою родной родной рукой
манит манит манит молит хранит
И над главой его зарезанный тутовник ворожит таит таит таит хранит
И у арыка дева девочка кизинка тихая безвинная стоит стоит стоит
манит манит манит таит
И у арыка Дева Девочка в гранатовых кровавых бусах серьгах
свежих у арыка у воды гранатовой зарезанная Дева Девочка стоит
стоит стоит манит
И я молюсь и я встаю и я бегу и я ропщу кричу молю томлюсь
И у зарезанной мечети я кричу кричу кричу: кто ты?..
О Господи! Тебя-то что последними гранатами ой залили забрызгали осыпали?
Кто ты? В земле зарезанных гранатовых дерев мечетей душ камней
овец кто ты?
Кто ты зарезанная Дева Девочка у сонной у живой гранатовой воды воды воды?
Кто ты? Сними гранатовые бусы серьги зерна в воду опусти пусти!..
Кто ты?
Она томится улыбается таится никнет тянется…
Кто ты?
— Я Смерть… Пойдем со мной…— и тихою рукой как вешней ветвью
напоенной шелестит манит манит манит
И осыпаются свергаются гранатовые бусы серьги зерна в мягкую
податливую сладкую родную пыль пыль пыль пыль пыль пыль пыль
в арык в арык в арык
И Мухаммад зарезанный веселый истекает ало алой гущей исходя
в гранатовый арык арык арык арык арык
И арык не течет
А стоит
Стоит
Господь! помоги охрани в крови
…Да!.. Всюду кровь и нож и смерть!.. И сам Аллах в крови!.. И все дороги в крови!..
Все дороги ведут к смерти!.. Кроме одной дороги — дороги к Богу!..
— Отец, я едва нашел преодолел дорогу к дому… Вот он во тьме за рекой!..
— Нет у человека родного дома на земле… Только на небе!..
Я прошел¬ семь Шатров Стоянок Шествующих к Истине, к Богу!..
Первая Стоянка — «Тауба». Покаянье…
Вторая Стоянка — «Вара». Осмотрительность. Разграничение Добра и Зла…
Третья Стоянка — «Зухд». Воздержание…
Четвертая Стоянка — «Факр»… Нищета… Шатер нищеты!..
…Отец, я с детства не вылезаю из Четвертого Шатра!..
— Пятая Стоянка — «Сабр». Шатер Терпения!..
…Отец, в этом шатре томится таится и не ропщет весь мой народ!..
Ай, где Шатры иные иные Шатры счастья для Народа моего?.. О…
— Шейх Джунайд сказал: терпенье есть проглатыванье горечи без выражения неудовольствия!..
…Отец, мы проглатываем терпим Тимура и еще славим кричим: «Алла-яр Амиру Тимуру!.. Алла-яр!..»
— Шестая Стоянка — «Таваккул»… Упованье…
…Отец, уповаю… Все еще уповаю…
— Седьмая Стоянка — «Риза»… Приятье… Покорность…
Удары Судьбы не только пусты и напрасны, но даже и мысли о их влиянии нет…
Нет ни яда, ни огня!..
Гляди, Насреддин!..
…И Ходжа Зульфикар протянул худую белую восковую снежную руку к огню и словно оставил забыл ее в огне и сразу стало пахнуть палеными волосами…
И Ходжа Насреддин схватил старика за руку и стал тащить его от костра, но суфий сидел неподвижно и улыбался…
И только пахло палеными волосами…
И рука в костре не взялась, не бралась, не горела, не тлела, а была снежной свежей хладной…
Была живой мраморной…
— Отец, не надо… Иначе я тоже опущу руку в огонь, а ведь я не прошел Семи Шатров-Стоянок…
…Тогда он вынул медленно выбрал руку снежную руку тебризского святого живого мрамора из костра и сказал:
— Гератский шейх Ходжа Абдаллах Ансари учил: Что есть дервиш?.. Просеянная землица, а на нее полита водица: ни подошве от нее никакой боли, ни на поверхности ноги от нее никакой пыли…
…Отец, но я устал…
Я хочу домой… там за рекой в снежном тумане моя кибитка…
Я там сорок лет не был… да… да… да… устал… да… а…
…Что-то сонно мне у костра, томительно…
Ходжа Зульфикар говорит как из тумана…
Засыпаю забываюсь я от тепла, от костра, от ночи…
Голос суфия сливается с шелестом лепетом костра…
Голос мудреца как шелест шум костра… Усыпляет… Сонно…
Или Мудрость для Спящих для Засыпающих для Уходящих?..
Нет!..
Но я забываюсь…
…Мудрец Павел, Ты сказал: кто говорит тайным языком — тот говорит с Богом… Кто говорит простым языком — говорит с людьми…
Ходжа Зульфикар, ты говоришь тайным святым колодезным языком, языком мудрости — и ты говоришь с Богом…
И я засыпаю, томлюсь…
А я хочу говорить простым ясным языком… с людьми…
И я засыпаю…
Айя…
— Шейх Ансари сказал: ночь темна и месяц затмился…
Путь тесный и дорога страшная…
Никакого запаса в мешке, ни капли воды в бурдюке, ни возможности идти, ни места остановки…
Впереди Дракон с раскрытой пастью — позади враги, обнажающие меч!..
И много немощных тел и слабых тленных коней горьких…
И ни сострадающего спутника, ни нежного друга…
Да… ааааа…
…И я шепчу сонно: И много немощных тел и слабых тленных коней горьких…
И ни сострадающего спутника, ни нежного друга…
И это узнал я в стране моей…
И возвращаюсь домой…
— И это сказано триста лет назад… Так есть… Так было… Так будет…
Время движется, течет только для глупцов…
Для мудрецов время неподвижно…
…Да, отец… Было… Есть… Будет… Время неподвижно… Но я стар… Но я хочу домой… Но я засыпаю… От мудрости я засыпаю…
— Ты не слушаешь Учителя, а Пророк сказал: у кого нет Учителя — Шейха — у того Учитель сам Сатана сам Шайтан!..
…Тогда я просыпаюсь, тогда я веки разнимаю…
…Отец, но блаженный Будда сказал: Встретишь Учителя — убей Учителя!..
И сам свети себе!.. Сам охраняй себя!.. Сам себе найди убежище.
Истина — да будет тебе Светом!..
Не ищи опоры ни в чем, ни в ком, кроме как в себе самом…
И тогда ты достигнешь высочайшей вершины!..
— О народ мой!.. Народ-слепец!..
И ты убил отверг святых Учителей своих и на место их поставил Тирана… Идола…
А еще ветхий мудрец Исайя рек: Перестаньте вы надеяться на человека, которого дыхание в ноздрях его, ибо что он значит?..
Да!.. Тлен… Да…
…Но я снова засыпаю и веки снова смежаю смыкаю…
Тепло от костра¬…
Отец, Учитель, я внимаю, но я устал, устал устал …и засыпаю засы¬паю засыпаю…
Я хочу домой… Я хочу жить, течь, как река живет течет дремотная родная вековая…
…А суфий ярится… мается… страждет…
Костер горит…
Река течет…
Снега сияют…
Ночь…
Я засыпаю…
Но Ходжа Зульфикар говорит… не усмиряется…
— Два китайца нырнули в водопад. Первый утонул. Второй выплыл… Второго спросили: Как ты выплыл, спасся?.. Ответил: а я не боролся с водопадом, как первый китаец… Я жил жизнью воды… Я жил жизнью водопада… И спасся… И вышел на берег…
— Отец… И я был, как первый китаец… И я боролся с водопадом…
Но теперь я хочу спать… Хочу домой…
Хочу жить жизнью воды, жить жизнью водопада…
Теперь я второй китаец…
Айя!..
…Ночь… Снег… Река… Костер…
Сейчас приснится мне кибитка глиняная мазанка родная с лепным кудрявым каракулевым гнездом ласточки…
— Ты трус, Ходжа Насреддин! Кафир! Предатель!..
Ты был львом, а стал шакалом… Тьфу! — И он плюет мне в лицо, но слюна у него слабая, старческая, и она быстро на щеке моей, тихой от огня, высыхает…
…Но я сплю, но я глаз слепых немых не открываю: Да, отец… да, Учитель…
А был львом… а стал шакалом… стал шакалом…
…Костер горит… Лицо мое горит. От костра ли?..
И тут!.. И тут я глаза открываю…
И тут из снежного приречного тумана дыма чада призрачный неясный всадник выплывает вырастает вырастает…
Надвигается…
Темный… темный…
Глухой… Глухой… Глухой…
У костра останавливается…
Стоит у костра всадник…
ВСТРЕЧА
…И стоит у костра всадник…
Тогда я говорю: Ассалом аллейкум, путник… Ассалом аллейкум, ночной заблудший всадник…
Но он молчит и с коня ахалтекинского точеного атласного аргамака не сходит не слезает не спадает…
Он глядит на голого нищего воскового Ходжу Зульфикара, на нагую бритую чистую голову его, на выщипанные брови и бороду…
Он долго глядит… Остро… Молча…
Потом молча снимает с тугих тесных своих плечей длинный толстый ферганский чапан — халат крестьянский…
И остается в белой вольной щедрой сасанидской рубахе и в монгольских узких богатых сапогах…
Потом бросает с коня немого чуткого чапан тяжелый на голого Ходжу Зульфикара…
— Старик. Возьми чапан… Зима в державе… Снег в Маверан¬нахре…
И голос у него тихий глубокий, как из ледового бездонного магрибского пустынного колодца…
Голос далекого хриплого туманного зулкарная — трубы военной державы ханской…
И он сходит с коня, но сходит сползает слезает долго долго…
Неловко… Невольно… Точно мешает ему что-то… Что-то…
И конь покорно садится опасливо дрожа опускается в снег на передние ноги…
И всадник хмуро сходит…
И горит костер…
И сияют снега…
И река шумит…
…Айя!..
Да это ж он!..
И я гляжу на путника молчащего, и он в косматой туркменской сальной папахе…
И я узнаю того туркмена, который каялся, молился скитался ползал по кошме кунградской дряхлой, когда убивали чайханщика Турсун-Мамада…
Но я видел видел, что он плохо молился…
Трезво. Неотрешенно… Неглубоко…
Что он страдал, глядя из-под глухой своей папахи на смерть Турсун-Мамада…
А Пророк сказал, что такие молитвы не доходят до Аллаха, а теряются в пути… да…
А он тогда глядел на смерть и мучился и маялся и отвлекался и забыл об Аллахе…
Я узнал его…
Узнал…
…Айя!.. Но узнал ли?..
Что-то еще мнится чудится мне, когда я гляжу на птичье резкое каменное острое его лицо, наполовину скрытое пастушеской истертою измятою избитою папахой…
— Старик… Возьми чапан… Снег в Мавераннахре…
— Я дервиш. Суфий… Я прошел Семь Стоянок-Шатров…
И скоро встреча с Аллахом…
Мне не нужны подаянья… Я не нищий…
Я сам все отдал людям — кибитку, сад, жену, коня…
И оставил себе только старый чапан, рубаху, чалму и разбитые кауши…
Я был нищим…
И пошел на базар просить милостыню, ибо Халиф Омар сказал: Молитва доводит нас до полдороги к Богу, пост — к дверям Его Дворца, а милостыня вводит нас Туда… И я пришел на базар, чтоб попросить милостыню…
Но!..
О Боже!..
Я увидел такую Нищую Землю! такой Нищий Народ! такой Базар Нищих… что тотчас отдал людям свой дряхлый чапан, свою рубаху, чалму, кауши…
И стал голым, как при рождении!..
Я все отдал людям… У меня осталось только старое тело…
И я стал свободным!.. Ибо сказано в Книге: Имущество правоверного — кровь правоверного!.. И ухожу к Богу!.. И скоро!.. Да!..
Но!..
Но наш Мавераннахр — Базар Нищих!.. Земля Нищих!.. Народ Нищих!..
Тьфу!.. Тьма!.. Пора мне!.. Пора!..
…И Ходжа Зульфикар уходит от костра и голый босой восковой призрачный идет уже прозрачный хрустальный уже светящийся уже свеча истаявшая идет бредет грядет по морозному молодому снегу к тощему своему ослу Муру…
И туркмен глядит ему вослед и опять глухо далеко колодезно говорит:
— Старик… Возьми чапан… Снег в Мавераннахре…
И тогда!.. Тогда! Айя!..
Ходжа Зульфикар в ночи кричит шипит визжит заливается, как свадебная хмельная слепая флейта-най…
— Хромой Тиран!.. Хромой шайтан!.. Хромой Даджжал! Хромой Дьявол!..
Я сразу узнал тебя!..
Ты убил мой народ! мою землю!..
Ты вор чужих сыновей братьев мужей… Ты обобрал обворовал народ мой, а теперь швыряешь мне поганый затхлый свой чапан?..
Твой народ, как я, нищ, бос, гол, и каким чапаном обогреешь укроешь его?..
Шайтан!.. Тьфу!..
Нет у меня¬ уже и слюны, чтобы плюнуть в воронье шакалье лицо твое!.. Тьфу!..
Но я вижу! Скоро! Скоро смерть твоя!..
И на червя находит червь!.. И на ша¬кала находит приходит шакал!..
Азраил-Шакал из тьмы прокричал позвал… Азраил-Шакал приготовил последний оскал!..
Тебе, Тимур!..
Тебе, Тиран!..
…Айя!..
Да это ж не туркмен!.. Да это ж сам Тимур!.. Сам Джахангир!..
Сам Тиран сидит у нашего бездомного заброшенного безымянного далекого костра…
И тут нога его подбитая хромая болящая зудящая и правая рука неотступная беспалая…
Уран!.. Ягы качты!.. Ачча! Учча!.. Алла-яр Амиру!.. Алла-яр Тирану!.. Да!..
Но…
Амир, откуда ты?..
Амир, а где псы твои с железными косицами? где псы твои охранники кромешники чагатаи лютичи в волчьих малахаях?..
…Один я… И переоделся нарядился превратился в пастуха-туркмена, чтобы не узнали, чтобы не нагнали…
…И узнают… И нагонят… И учуют…
И уже где-то скачут скачут скачут рыщут свищут ищут…
…А Ходжа Зульфикар садится на осла Мурра и уходит уходит…
И долго долго в снежной блескучей мгле тьме мге серебрится белеет тлеет его нагая восковая спина спина спина…
И он уходит в глухое горное ущелье, где не шумит малая ледовая застывшая река, где стоят снежные туранги, где плывут наплывают натекают серебряные снежные туманы туманы туманы…
Но долго долго долго белеет во тьме его спина нагая восковая осиянная живая…
Тогда Амир левой целой темной рукой хватает меня за руку и от него пахнет тянет гиблым сонным дремным перегаром маком.
— Гляди, гляди, Насреддин!..
У него в спине четыре ножа!.. Четыре шампура!.. Видишь?..
Четыре шампура из спины торчат текут сверкают!.. Те!.. Четыре!.. Из спины невиноватой!..
Пусть он подольше их из себя не вынимает не выбирает…
А то хлынет кровь из овдовевших опустелых ран разъятых…
Я знаю…
Пусть подольше поживет с шампурами-ножами…
Но в глаза! в глаза! так бьют они! так остро больно тычут режут бьют сверкают!.. Глаза они рвут грабят!.. Да!..
И старые мои глаза шампуры вырезают!..
…Амир, ты терзаешься?..
…Но дервиш уходит в ночь и спина его в тумане серебристом уже смутная уже разваливается разбредается мерцает растворяется теряется теряется теряется…
И дервиш на осле уходит в снежный куст
И дервиш на осле уходит в снежный куст
И дервиш на осле уходит в снежный куст туранги
И дервиш на осле уходит в снежный куст туранги принимающий
таящий
И дервиш на осле уходит в снежный куст приречный горный дальный
дальный дальный
И река не шумит а промерзает тихо тихо останавливаясь обмирая
обмирая обмирая
И река не шумит а тихо тихо промерзает обмирает
И дервиш на осле уходит в снежный куст туранги дальной дальней
дальной
И дервиш на осле уходит в куст туранги серебря’ный серебря’ный
серебря’ный в куст зачарова’нный в куст венча’нный
И дервиш на осле уходит…
Куст…
Туманно… ой туманно… ой туманно…
Куст тихо осыпается пресветлыми тишайшими блаженными безвинными
кудрявыми снегами осыпается
Куст куст объемлемый объятый серебря’ными летучими снегами снегами
охваченный дикорастущими ледовыми святыми хрусталя’ми
хрусталя’ми хрусталя’ми
И дервиш зачаро’ванный уходит в снежный куст зачарова’нный
Блаже!..
И дервиш на осле в серебряном тумане тая тая тая разбредается
И дервиш на осле в серебряном тумане возлетает
Ангел
…Да… Ангел!..
И дервиш-ангел уходит к Аллаху…
…А нам куда?..
Куда шуту, мудрецу?..
Куда Тимуру?
Нас не ждут в садах медоточивых пряных вечных в садах вешних райских медвяных!..
Да… Не ждут… Я знаю…
…Но! но мне бы кибитку глиняную мазанку саманную с гнездом ласточки лепным кудрявым…
Мне бы жену живую в платье гиссарском чреватую…
А вечных садов пока не надо… Айя…
…И снова я у костра замираю засыпаю забываюсь…
…Да, Насреддин…
Не суждены нам сады райские…
Там для нас иные врата готовятся открываются…
Врата огнем объятые…
Ни прокрасться! Ни проползти! Ни пробиться! Ни пробраться тайно чрез Врата Адовы!..
Там Азраил с четырьмя шампурами-ножами сходит с Кутаса Зверояка косматого и немо улыбается…
И горят шипят Врата, как угли того мангала, и рассыпаются и распадаются и четыре шампура-ножа раскаляются и ожидают ожидают ожидают!..
Уран!..
Но!..
Аллах!.. Ты знаешь!..
Ведь я был Сахиб-уль-Кырам!.. Повелитель Плеяд!..
Ведь я родился под звездою Джидда!..
Ведь отей мой амир Тарагай, нойон Тарагай дал мне имя из 17-й суры: Ужели не опасаетесь, что тот, кто на небе, может велеть земле поглотить вас?.. Она уже колеблется?.. Тамурру!.. Колеблется!.. Тамурру!..
…Тимурр!..
…И я пришел, чтобы поколебать народы земли, чтобы напомнить им о Тебе, Аллах мой, ибо обращаются к Тебе во дни Войны!..
Тамурру!.. Колеблется!..
Тимурр!.. Уран!.. Тимур!.. Война!..
Ибо обращаются к Тебе во Дни горящих Градов, а такие творил я!.. Да!..
Ибо Тобой суждено мне творить на земле человеков праведных! человеков Белого Знамени Ливы!..
Но боле возлюбил я Знамя Черного Орла! Знамя Войны! Знамя Окаб!..
И под ним жизнь моя, Господь мой!..
Тамурру!.. Колеблется земля!.. Тимурр!.. Война!..
…Аллах!.. Твой шейх Шамс-да-дин Кулар сказал матери моей Текине-хатун во дни молодости моей: Женщина! Твой сын будет владыкой всего мира! Триста семьдесят потомков будут могущественны, семьдесят потомков будут правителями!..
И я увидел во сне многих коров.
Они пришли ко мне вечерние луговые напоенные…
И я доил их!.. Я брал руками щедрые избыточные покорные сосцы их!..
Я доил их в бесконечные мягкие кожаные ведра-коньки!..
Я видел, как проливалось переходило клубилось молоко чрез эти ведра…
Я видел, как теснились эти пресыщенные обильные ведра на благовонном вешнем лугу лугу лугу…
Я видел, как шли шли шли ко мне напоенные коровы¬ неся бесконечные покорные исходящие дымные сосцы свои!..
Аллах! Ты знаешь!..
Это шли ко мне народы!..
Да!..
А теперь я один у последнего исхода! перехода! брода!..
А перед исходом человека тянет к истоку… к гнезду забытому к люльке-колыбели-гахваре… к кибитке… к дому…
Насреддин, есть ли он, дом наш? Кишлак наш?..
Ходжа-Ильгар, гнездо родимое исконное далекое?..
Иль ты по ветру разнеслось разлетелось рассохлось размокло?..
…Тимур… Не знаю…
Придет утро — тогда увидим…
А сейчас ночь… А сейчас сон…
Я сонный сонный сонный…
И…
Снег сонный…
Костер сонный…
Ночь сонная…
Река сонная сонная…
Туманы серебряные речные знобкие зыбкие наплывают сонные…
Утро не скоро не скоро не скоро…
…Я сплю…
А он мучится у костра…
А он мучится бессонницей…
А я слышу его шепот…
…Конь!.. Конь мой ахалтекинский чуткий обнюхивает меня… тычется хищно в меня…
И дрожит дергается тревожится рябит его шелковая кожа, точно под ней бегают мыши!.. Да!..
А когда конь обнюхивает воина — это к смерти!.. знаешь, Насреддин?..
И моя кожа тоже дергается, дрожит, точно под ней уже ползают уже готовятся уже охотятся загробные черви…
Насреддин, скоро смерть моя…
Чует конь…
Чую я…
Скоро!..
Конь дрожит — дрожу я…
— Я сплю… Владыка… Я сонный сонный сонный…
И у меня никогда не было коня…
— Уже птицы не летят, а стоят в небе!..
Уже кони не бегут, а стоят и тлеют!..
Уже ветры не веют…
Уже в плодах вьются черви спелые победные…
Уже жены мои не ждут не жаждут не алчут в ночах, жены телами золотые, а теперь телами медные!..
Уже уже сыны затаились как вороны, чтоб расхитить расхватать необъятную непомерную тушу Державы тушу Империи!..
Но!..
Будь проклята Держава-Усыпальница!.. да живет длится вечно семя! Джахангира семя!.. Тирана семя!..
…Костер горит…
Я сплю… сплю… сплю…
А тиран мычит, лопочет, лепечет…
…Аллах! Перед близкой смертью!..
Аллах!.. Не дай истаять семенам моим! семенам Джахангира!
Не дай сойти исчезнуть моим потомкам затеряться в народах набегающих несметно!..
Аллах! Не дай семенам моим пылить, как пылят азиатские неверные покорные дороги мои под конницами моими!..
Аллах! Да не истребится да не сгинет Семя Джахангира! и в народах Дыни и Тыквы!.. Дай!..
Аллах! Ты сказал: Мы создали человека по самому прекрасному образцу! А затем Мы низвергнем его до самой низшей Ступени Лестницы!..
Аллах! Ты низвергал — и я падал!..
И я падал по ступеням!..
По Ступеням!..
Аллах! Есть вечная война Раба и Господина!..
Есть вечная война Дехканина и Бая!..
Есть вечная война Феллаха с Фараоном!..
Есть веч¬ная война Народа и Народа!..
Есть Тиран и есть Раб!..
И это все Ступени…
Аллах!..
Ты ль допустишь, чтоб семена Владык истаяли в Народах, как хлебные золотые караваны в монгольских степях среди слепых кочевников Ясы?..
Но!..
Но я Ступени охранял и соблюдал!..
И падал! падал падал! падал!..
И как глубока Твоя пропасть, Аллах!..
И я падал!.. До дна!.. И за дно падал!..
И восходил…
А теперь ухожу умираю…
Но дай семенам моим властвовать!..
Уран!..
…Эй, Насреддин, суслик саранча кузнечик муравей, спишь?..
И где твои сыновья, внуки, жены, семена раба проклятые бескрайние?..
…Айя!.. Нет у меня никого…
А костер горит, а река шумит, а ночь идет…
А я сплю, а мне снится мнится чудится кибитка глиняная и летает и стоит и чудит и ворожит и трепещет ищет над ней над крышей плоской саманной травяной лазоревая веселая вешняя ласточка…
Летает лазоревая ласточка…
Аллах, дай семенам тирана?..
И зло пускает тысячи корней, и сорняки ветвятся коренятся удушают?..
И поля сорняков по земле моей тянутся…
Но дай летать лазоревой ласточке…
…Но!..
Есть у меня лазоревая ласточка, а у тебя, Амир, Держава необъятная…
И летят над нею тополиные тучные вездесущие Семена Тирана!..
Айя!..
— Насреддин!.. А помнишь, как мы мальчишки плыли обнявшись сойдясь дрожа в Сиеме февральской ледяной и весь кишлак на нас глядеть сбегался собирался на берегах талых ледяных дальних?..
Помнишь— и Кутлук сестра моя на берегу живом живая тогда тогда тогда стояла?..
Помнишь? помнишь найденыш оборванец сирота?..
Помнишь мальчик?..
И чего? тогда? в стогу? тебя? ножом? я не ударил?.. не убавил? не исправил?..
Айя!..
…Но я сплю, но костер горит, но снега ночные сияют, но туманы облака серебристо натекают наплывают набегают умеряют умиротворяют…
Тимур… речной дальний мальчик…
Вспоминаю… засыпаю…
— А помнишь голодную голую весну?..
А мать мою Текину-хатун, мать, матерь?..
И как она тайком от мужа нойона Тарагая ставила на дувал косу-пиалу с золотым шафрановым айвовым пловом, который быстро застывал от бараньего жира, и она звала тебя: Насреддин! Иди. Сирота… Мальчик… Сынок…
Ешь быстрей плов, пока он не остыл… Ешь сынок… Не обожгись!..
…Айя!.. Тимур!..
Тогда тогда! тогда я просыпаюсь…
Ночь еще…
Еще снега кромешные лютые державные снега сияют…
— Помню, Тимур!.. Помню плов!..
И до сих пор горит мой благодарный обожженный язык и пальцы…
Текина-хатун!.. Дальняя святая!..
До сих пор тот плов шафрановый язык мой обжигает радостно…
И горят благодарно мои пальцы!.. И за столько лет не смог застыть тот плов бараний шафрановый…
— Теперь ты проснулся… Тогда раздевайся…
Пойдем в Сиему… Как тогда… Купаться…
И он снимает с себя монгольские узкие неслышные сапоги и сасанидскую рубаху снежную обильную и сальную папаху…
И он к реке ковыляет… Хромает. Горбится. Тащится…
Я гляжу на спину его — и вся спина его в шрамах в ямах в язвах от стрел и вся спина его мается кривится кривляется…
Спина немая страждет…
— Тимур, не утони… Тогда ты был другим… Спина была другой… Нога была другой…
— Но река та… Насреддин, река меня узнает… Не возьмет до срока… А лишь очистит, омоет…
А лишь обласкает опасливо, как собака…
Тут на земле все лишь мои покорные собаки! Да…
И река — собака покорная…
…И он входит в ледовые снежные волны… И плывет…
И река — собака покорная?.. Покорная?..
И Тимур плывет в волнах, студеных студеных походных покорных… Покорных?..
Хромец печально одиноко вольно плывет грядет в родных ледовых волнах волнах волнах…
Айя!..
Но!..
Тогда я понимаю! чую! вижу…
Тогда я бегу по сыпучему сухому снегу, сдирая с себя хирку, кауши, колпак-серпуш…
Айя!.. Опять в воду! Не хочется…
А он тонет. Я вижу… Голова его печально к волне клонится… Обреченно…
Он тонет. А не зовет на помощь…
Река — собака покорная?..
Тут, на земле, все — лишь мои собаки покорные?..
Но…
Его свело стянуло насмерть полоснуло судорожной ледяной волною…
Он тонет… Не кричит. Не зовет на помощь. Только узкие его барласские глухие губы шепчут что-то над ледовою волной…
Но вот они в ледовую волну уходят уходят уходят…
Властитель Мира!.. Джахангир!.. Меч Ислама!.. Владыка!.. Тиран!.. Главный палач!.. Тимур… Хромец Железный!.. Сахиб-уль-Кырам!.. Пове¬литель Планет…
И все это тонет… Пусть!.. Тонет!..
Губы узкие барласские глухие навек уходят в ледовую воду воду воду… Задыхаются… Захлебываются…
Но хромой тонет… Но старик тонет… но калека тонет…
Но тот дальний мальчишка из реки тонет… Захлебывается…
…Я давно плыву теку бегу в реке ледовой ночной бредовой…
Я настигаю я хватаю старика хромого за утонувшую покорную голову за узкие губы невеселые… за редкую кустистую бороду монгольскую… за долгий жесткий каменный ледовый заупокойный уже обреченный подбородок…
Я плыву с ним к берегу и чую чую телом плывущим чужую его пустую ледяную ногу ногу ногу голую покорную…
Айя!..
Аллах, прости… Народ, прости…
Я спасаю не тирана, я спасаю старика… Хромого…
Того мальчишку в дальних волнах волнах волнах…
Тогда он шепчет мне яро яро яро хищно злобно волчьими губами ледовыми снежными бредовыми походными военными охотничьими:
— Зачем ты спас меня? Зачем?.. Убью! убью тебя! Убью реку непокорную…
Уран!.. Я хотел! хочу! хочу! хочу! навек остаться в тех тех тех ледовых дальних дальних волнах волнах волнах…
— Насреддин, ты спас тирана, против которого всю жизнь боролся?..
— Я спас старика… Хромого… Я спас тонущего…
— Зачем ты спас меня?.. Зачем вынул из реки-колыбели-гроба?.. Я стар. Я спать хочу… Я хочу уснуть в волнах родных глубоких ледовых…
— Я не хотел, чтоб плакали осиротевшие народы! — И тут Насреддин улыбается.— И реки, ливни жгучих честных слез залили б мою родину… О слезы народные!.. О без
ысходные!..
— Раб. Ты смеешься?..
— Тиран, я мерзну… Холодно…
— Раб, ты не дал мне умереть свободно?..
— Тиран! В стране рабов — и Смерть — невольница!..
…Айя!.. да…
В стране рабов — и Смерть — невольница…
И мы стоим — два старика — в реке родимой ледяной и мы стоим течем бредем в волнах ледовых лестных ласковых…
Но холодно мне… Но тошно…
— Гляди, Тимур!.. Река прозрачная, как глаза гиссарского каракулевого агнца…
И камни донные ее и валуны прибрежные прозрачны и душу очищают!.. Айя!..
— Нет, Насреддин!.. Река темна!.. Она — река ледяной крови!
И в ней мне вечно суждено бродить стоять купаться маяться смиряться!..
И на дне ее не камни донные, а мои кромешные аргамачники-чагатаи-
нукеры давно убитые а не забытые а скачущие скачущие под знаменами зелеными тяжелыми моей Арбы Державы Колесницы убивающей!..
Они скачут и на дне, мои хмельные чагатаи в волчьих лисьих малахаях и острых стальных шлемах с рыжими плетеными косицами!..
С дамасскими гератскими мечами, две головы сразу с ходу ссекающими убирающими!.. Уч!.. Уран!.. Убитые мои все скачут скачут скачут!.. По дну скачут! Ягы качты!..
Раб!.. Насреддин!.. Зачем ты не дал мне их и там — на дне! — возглавить?.. Уйя!.. Учча!..
…Но мы выходим из реки на берег далекий снежный непуганый невинный не измятый копытами сапогами каушами…
И тут мне холодно…
И тут мне тошно…
И тут я иду по снегу и сплю…
Иду и сплю…
И хочу домой…
И над глиняной кибиткой солнечной лазоревая ласточка все вьется вьется вьется…
Но!..
Тут снега сияют. Тут ночь долгая долгая долгая…
Сонная…
Ну что за ночь?.. Такая долгая сонная морозная…
Когда кончится?..
…Ночь ждущего ножа покорного дехканина…
…Ночь убитого Турсун-Мамада…
…Ночь утонувшего безносого палача-ката…
…Ночь дервиша Ходжи Зульфикара, ставшего божьим летучим Ангелом¬…
…Ночь!.. Ой, ночь спасенного Тирана…
И все она тянется…
И что? что? что? еще таит хранит готовит обещает?..
Ночь… Снег… Держава Тирана…
Ночь — держава адова…
— Насреддин, пойдем в родной кишлак… в Ходжа-Ильгар… Одни мы здесь замерзнем заледенеем… Пойдем на родину… Ха-ха!..
Там нас обогреют примут пожалеют… Как в детстве…
…Ночь… Тьма…
Но мы идем босые по снегу…
И деревянный висячий узкий мост опять встает опять мерцает в ночи снежной…
И ледовый хрупкий ломкий мост опять под нами ходит зыблется трепещет…
И тогда Тимур останавливается…
— Насреддин, помоги… Нога неверная… Мост ледяной скользкий неверный… Река — собака непокорная неверная собака пенная шальная сумасшедшая бешеная…
…Тогда я взваливаю возношу поднимаю на спину калеку…
И тащу несу его тащусь по мосту ледовому согбенно…
Айя!..
…В первый раз я бежал по мосту с Кутлук созрелою на гибкой вольной спелой шее…
И не успел… И далече…
…Во второй раз я брел по мосту с палачом на ветхой шее…
И уронил упустил в реку… И далече…
…В третий раз я тащусь с Тираном на спине…
И что делать? И болят плечи…
А он прижимается тяжкий сонный ледовый ко мне а он размок размяк разбух в реке и шепчет сверху и лепечет…
…Насреддин!.. Раб!.. Друг далекий на реке весенней…
Друг!..
Я хочу умереть ранним утром… Когда поют утренние свежие птицы…
Когда утренние¬ птицы сбивают сметают младенческий февральский первоцвет с холод¬ных миндальных деревьев, когда плывут по горным потокам розовые лепестки потревоженные…
Розовые лепестки в белопенных вешних родниках ручьях!.. да!..
Я любил пить эти родники ручьи с лепестками, как тугайный олень-хангул пьет долгими бесшумными текучими губами…
И сейчас февраль в моей Державе! В моем Мавераннахре!..
Сейчас плывут первые миндальные рощи рощи рощи в моем моем родном кишлаке Ходжа-Ильгаре…
Я хочу умереть в родном Ходжа-Ильгаре… Учч!.. Учча!.. Хочу!..
И там ждет под деревом миндальным дымный дымный дымный Азраил-Ангел с четырьмя горящими палящими шампурами-ножами!..
— Тимур, ты пришел умереть, потому что ты жил… Потому что ты убивал… Потому что ты властвовал…
Тимур — я пришел жить, потому что я умирал… Потому что спасал… Потому что умирал за других…
Тимур. Мост кончился. Слезай…
Вот он… Наш Ходжа-Ильгар… Кишлак-колыбель-люлька-гахвара…
