И говорит. Тихо…
Джахангиру не надо говорить громко.
Держава внемлет только ему. Держава молчит. Народ молчит… Тишь!..
И потому ему не надо говорить громко…
Он может даже шептать!.. Да!..
И над уснувшей империей слышен только его голос.
Голос Джахангира.
Его голос слышат покоренные Мавераннахр и Туркестан, Хорезм и Бадах¬шан, Индия и Хорасан, Сеистан, Кидж и Мекран, оба Ирака, Фарс, Азербайджан, Мазандаран, Гилян, Ширван, Арран, Курдистан, Грузия, Диарбекир, Рум, Сирия…
Да!.. Уран!..
Амир Тимур шепчет. Как змея… (Змея мудра!)
Он шепчет главному своему сподвижнику мекканскому шерифу Сайиду Береке.
Сайид Береке стоит дремлет в зеленом изумрудном тюрбане шелковом потомка блаженной святой Фатьмы!..
…Сайид Береке!..
Ты сопровождал меня во всех моих победных походах!
И не в дальних обозах безопасных, а в передовых летучих кипучих гневных гибельных пенных ковыльных конницах! в личных тесных литых хошунах тюменях!..
…Сайид! Ты бросился на воинов Тохтамыша с горстью злых камней, как некогда Пророк с горстью песка на врагов своих!..
И ты бросал камни в лики воинов всадников Тохтамыша и кричал вопил ликовал горячий, как горящий алый рубиновый кизяк!..
И ты кричал как верный смертный нукер: Ягы качты!.. Ягы качты! Ягы качты!.. Враг бежал!.. Враг бежал!.. Да!..
Сайид Береке!..
И ты утешал меня в день смерти возлюбленной старшей сестры моей Кутлук-Туркан-ага!..
…Кутлук!..
Иль зовешь меня в сады? те? иль манишь в сады? те? иль бродишь в гранатовых садах садах Ходжа-Ильгара исконного кишлака нашего?..
Иль разрываешь пальцами перстами в древних степных широких кольцах перстнях гранаты благодатные перезрелые и сыплешь сыплешь кровавые зерна мне в уста молодые?..
Иль сыплешь живые бадахшанские лалы в уста мои в губы зубы молодые дальние белые, как тебризские мраморы?
Айя!.. Дальняя!.. Родная!.. ааааааааа!.. аааа!..
Скоро встреча, сестра… Да!.. Я знаю!..
И ты бережешь самый сладкий гранат!..
Усопшая сестра… В усопшем саду… Бережет усопший гранат…
Да!..
Но!..
Сайид Береке!..
Ты был со мной, когда я стоял над телом умершего возлюбленного внука моего Мухаммед-Султана!..
Чья хворь? чья тля? чья беда? вползла в юное вешнее первое тело его?..
Мы оплакивали его и утром и вечером, когда уходили с войсками из Акшехира…
Мы оплакивали тело его и после того, как отправили его к живой (зачем? теперь?) матери его ханской дочери Суюн-ага…
…Аллах, за что?..
Аллах, не дай матерям переживать сынов своих! виться над последними телами их! не дай им черных и синих одежд!..
Да!..
Но я давал, ибо Аллах, Ты сказал: Когда вы уйдете от очагов своих на войну священную для того, чтобы сражаться на пути Моем и доставить Мне удовлетворение…
И мы делали так. Так!.. Да!..
Уран!.. Ягы качты!.. Враг бежал!..
…Сайид Береке!..
Ты один ехал нетронуто на белом жемчужном хафаджийском коне средь траурных плачущих сподвижников-чагатаев моих!..
Ты один ехал, ты один возвышался во дни черных одежд! во дни черных коней!..
Мы отдали тебе город Андхой с его базарами и садами!..
Мы завещали похоронить нас у ног твоих!..
Мы завещали упокоить бренную многогрешную невеселую голову нашу у ног твоих святых святой потомок Фатимы!..
Мы были вместе на земле человеков — мы будем вместе на земле ангелов!.. да!.. Да!
Мой нукер!.. Мой смертный воин! Мой сокровник в изумрудном тюрбане! Мой соратник сеч… Мой соответчик смертей несметных!..
Мы вместе!.. В одной лодке… В одной реке крови!..
И вместе нас уносит сносит к последнему берегу…
Сайид!.. Друг!.. Скоро!.. Скоро темный берег Азраила…
И там тьма!.. тьма тьма…
И Азраил для нас (для нас) костер возводит…
И для нас нагой дамасский разящий как клинок шампур готовит возносит!..
Но!.. Я еще на троне!..
Но!.. Я еще шепчу: Айя!.. Уран!.. Учча!.. Очча! Ууфф!..
Ягы качты! Враг бежал! Враг бежал!.. Враг бежал!.. Ха-ха!..
И что этот блаженный Ходжа Насреддин говорит?..
Чего смеется?..
Шут!.. Масхарабоз… Продавец цветов на поле сечи… Бродяга… Дервиш…
И песчинка грядет против самума? против пустыни?
Бредет против тирана?.. Против святого Тимурова воинства?..
Уран!..
Аллах!.. Откуда такое?..
И дерево расстрелянное убитое смятое кривое миндальное опять цветет цветоносит сырое розовое каракулевое овечье живое?..
И нога невозвратная убитая умерая кривая ноет…
К дождю?.. К снегу?.. К исходу?..
…Тишина…
Над Регистаном свисает сходит холодная февральская мгла…
Но и в тишине слышны слова Хожди Насреддина.
Тихие слова. Знобкие. Как те сеистанские (все еще летящие!..) гибельные верные стрелы…
— Тимур… Ты скоро хлебнешь глоток вина из чаши виночерпия смерти…
Ты скоро уйдешь, старик…
И твоя империя треснет и потечет, как поздний на бахче забытый жаркий перезрелый перележалый мяклый куня — ургенчский арбуз…
Ты скоро умрешь…
И твою империю растащат, разнесут, разворуют, расхитят враги и потомки твои, как муравьи палую шумную знойную изумрудную муху…
Да, старик… Да, изумрудная муха!..
Я все сказал… Я хочу умереть…
Прощай…
…Хожда Насреддин опускает ненужную слепую тяжкую чужую непослушную голову на палаческий помост.
И помост почему-то пахнет свежей горной молодой арчою, под которой так часто спал бездомный бродяга Насреддин!..
Спать хочется…
Запах сладкий дремный…
Арчой пахнет…
Или это пахнет пролитой побитой кровью? площадной пылью?.. февральской хладной мглою?..
Спать хочется… Спать…
Устал жить!.. Да!..
Но арчой дальней родниковой горной снежной веет пахнет!..
Да!..
…Освободите этого безумца!.. Развяжите его…
Или не видите, что он сумасшедший?.. Только сумасшедший способен на такие слова!..
Но мне скучно от сплошных тихих спин!.. Мне нужны сумасшедшие!.. С ними веселее!.. Да!..
С ними я не одинок!..
Эй, Ходжа Насреддин!.. Ты прав!.. Я мясник! Я гиена, пожирающая падаль!.. Я хромой камышовый кот! Я изумрудная муха!.. Я калека!..
И я хочу, чтобы все люди стали калеками! Ты прав!..
Хоть один человек сказал мне это в лоб, в лик Джахангира!.. Нашелся один!..
Теперь нас двое! Двое сумасшедших!..
Один — на троне, другой — на дряхлом осле!..
Один — тиран, другой — шут!..
Где разница?..
И вокруг покорные рабьи рыбьи спины!..
Иди, Ходжа Насреддин!..
Иди на волю, которую ты так любишь…
Иди, сумасшедший…
Эй, наденьте на него хирку-мухаммадий — рубище блаженного дервиша-безумца и желтый кулох-колпак-ахмадий… Для сумасшедших у меня воля!..
Пусть идет по дорогам моей необъятной державы и кричит: Амир Тимур мясник народов!.. Амир Тимур — гиена!.. Амир Тимур — изумрудная муха!..
Пусть кричит на всю землю! Ха-ха-ха!..
Садовники обрезают сады весной и осенью…
И деревья свежо щедро благодатно наливаются!..
И я срезал со стволов народов ветви лишние вялые квелые!.. Да!..
И свежие народы кричат: Алла-яр Джахангиру!.. Алла-яр Тирану! Алла-яр Тимуру!..
Уран!..
Иди, Насреддин!..
Я отпускаю тебя! Навсегда…
Ты всю жизнь смеялся над людьми — теперь, люди посмеются над тобой, безумец!..
Иди!..
Мы сказали! Мы повелели! Мы умолкли!..
Уран!..
…Уран!.. Четыре палача вмиг бросают палки и развязывают мыльные острые веревки связывающие схватывающие намертво тело Ходжи Насреддина…
Уран!.. Безносый палач мычащий распутывает короткими крысиными тупыми пальцами разматывает тугой веревочный глухой узел на руках Насреддина. Руки связаны спереди — знак смертной казни…
А казнь не состоялась…
А состоялась высшая милость… да.
Бывает милость лишь такая в стране тирана…
Уран!.. Безносый мается. Долго. Шевелит немыми кривыми тошнотными пальцами…
Тогда Ходжа Насреддин ухмыляется, улыбается.
— Не можешь развязать?..
В этой стране все привыкли завязывать, опутывать, хватать, убивать, теснить.
Никто не умеет развязывать освобождать выпускать… Разучились…
Все охотники… Все волки — даже овцы!..
И волки охотятся на волков! Свобода!..
И вся Держава — смертный жгучий узел на руках народа!.. Да!..
Эй, быстрей развязывай!..
Или не слышал приказа великого Амира?.. Давай!.. Быстрей!.. Живей!..
И Насреддин со всего тугого размаха пинает Безносого ногой под крутой сытый зад!..
— Быстрей выполняй приказ Джахангира!..
Или сам ляжешь на помост!..Быстрей!.. Веселей!..
…Уран!.. И уже тощее нищее побитое вишневое малиновое тело Насреддина свободно от пут… от смертных сонных резких веревок… И руки свободны… И душа…
И пахнет молодой дальнею горною арчою…
Откуда этот вольный терпкий чистый хвойный запах?.. Откуда?..
И Ходжа Насреддин улыбается и забывает про казнь, про площадь, про палаческий помост, про Тимура, про обретенную вновь волю…
И пахнет молодой арчою…
И пахло молодой арчою…
Уран!..
И тут!..
…О Боже!.. Так вот почему пахло свежей снежной арчой вечнозеленой!..
Это пахло снегом!.. Снежною арчою молодою!.. Вдруг!..
О Боже!.. Снег! снег! снег летит струится лепится лепечет падает слетает валится на площадь!.. Гуще и гуще!.. Глуше и глуше!..
Февральский первый щедрый снег летит на площадь Регистан…
Снег падает на город…
На помост политый кровью — и помост становится молочным…
Снег падает на палачей, а их так много! так их много!..
Снег падает струится ложится нежно на амирский бобровый грозный тельпек с красной кисточкой на маковке, на его белый чекмень из верблюжьей шерсти, на лик Тимура дремный долгий кромешный бездонный…
Снег валится струится на Самарканд на священный город!..
Снег выводит Амира из дремы…
…Так вот почему болела ныла чуткая моя нога!.. К снегу!..
Год Красной Свиньи — год суши!.. Сухой мертвый год… Год войны… Год смерти. Год неурожая…
Первый снег в году!.. В феврале!.. Айя!..
Снег падает на мой Самарканд, на мой город… Да… Да!..
…В Год Красной Свиньи на 66 году жизни в 22 год правления в 12 день 7 месяца ушел Хакан Чингисхан.
В этот день он стал Тенгри — божеством…
Впрягли аргамаков в большую повозку, на нее возложили золотые останки владыки Хакана и Кулугэтэй-бахадур воскричал: Хакан! Неужели и Ты стал грузом грохочущей погребальной последней повозки, Владыка Государь мой!..
Да!.. Стал!..
…Хакан Чингис, Ты говорил: будьте скромны в своих желаниях и приятны для многих!..
И я был таковым!..
Но!..
Хакан Чингис, Ты говорил: я ненавижу города и гнезда! Я буду разрушать их!..
Есть у кочевников лишь родина коней!..
Выше меня — только моя шапка!..
Нет, Хакан!.. Нет!..
И я не любил застойные народы, народы, обнесенные стенами!..
И я не любил народы, стерегущие границы рубежи!..
И я не любил народы, говорящие на одном языке, как сад, в котором растут деревья только одной породы!..
И я глядел на перелетных птиц, поднимающихся каждую весну и осень в небеса странствий, и думал о человеке, в котором заключено и томится множество птиц, а он обносит дувалом малый глухой очаг свой и не глядит на птиц зовущих… Да!..
Но!..
Я построил Самарканд — каменную усыпальницу гробницу мою!..
Я построил Самарканд — посмертный мавзолей гроб мой!..
Я построил Самарканд — каменную гахвару колыбель люльку мою!..
И!..
Хакан Чингис! Тебя везли в ковыльной степной смертной последней Телеге!..
И где она?.. Где след ее?.. Где сакма колея ее?..
Где?..
Хакан! Тясячи коней теснясь томясь ярясь бежали над погребальным телом Твоим — и где они?..
Хакан! Ты верил только в коней — и они истлели — твои погребальные кони!..
…Выше меня — только моя шапка!..
И где она?.. И где голова в ней?..
И даже Аллах не знал о твоей колыбели! не знал о твоей могиле!..
…Аллах!.. Я оставляю Самарканд — каменную усыпальницу мою!..
Блаженны ее лазоревые купола — умасленные тугие напоенные груди ленных млечных жен моих!..
Пусть сияют они народам грядущим!..
Да, Хакан!..
Уран!..
Снег.
Падал.
На Самарканд…
И снежный Ходжа Насреддин уходил шатаясь брел тащился по снежной площади.
— Эй, безносый палач!.. Гляди!.. Вслед за твоим носом выпал первый снег!.. Уран!..
Азиатский тяжкий сплошной жемчужный парчовый душный снег снег снег…
Падал…
На Самарканд…
Уран!..
ДОРОГА
…Уран!.. И самаркандская дорога затянута снежной глубокой парчою… Или саваном?..
Уран!.. И в полузамерзшем ледовом придорожном сизом арыке плывет вязнет доживает доцветает сломанная кем-то ветка цветущего миндаля миндаля миндаля…
И ветка розово цветет живет и в ледовом арыке…
Она молодая припухлая и она живет длится розовая нежная в ледовом сизом арыке…
Розовая миндальная ветвь цветет живет в сизом морозном ледовом арыке…
Родина моя!..
Моя розовая миндальная нежная цветущая смертная ветвь в сизом ледовом арыке арыке арыке…
Но цветешь! но живешь! но лепестки твои свежие живые сильные!.. да!..
Ледовые живые лепестки твои…
Да!.. И я возвращаюсь!..
…Да!.. Священная Книга говорит: Возвращайся!..
У всякой души есть страж, над ней наблюдающий…
А мой страж уснул?..
Но!..
Душа!.. Возвратись к Господу, удовлетворенная наградой своей и угодная Богу…
Но!..
Но я не ухожу на хамаданскую мекканскую святую дорогу.
Хотя она не скользкая, не сырая, не опасная. Хотя на ней не лежит снег парчовый…
Айя!.. Учча!.. Уран!..
Иль нам не суждена святая сладкая высокая пыль дороги к Богу?..
А только тяжкий сонный низкий снег дороги к дому?..
Не знаю… Пока…
И я ухожу в родной кишлак Ходжа-Ильгар…
И я ухожу с большой самаркандской дороги на малую кешскую родную кривую безымянную дорогу…
…Дорога к Богу — дорога к мудрости. Дорога вечная. Дорога тяжкая.
Дорога к дому — дорога к прошлому. Дорога сладкая…
Но мудрецы Индии говорят: кто уходит в прошлое — тот опускается в область Смерти… Дорога смертная…
…Но я ухожу домой!.. Да!..
…И где мудрость моя?..
Где брег ее вечнозеленый?..
Где обитель заводь ее лазурная тихокаменная тихопесчаная тиходонная пустынная врачующая?..
…Ходжа Насреддин, ты уходишь?.. Ты бежишь, как трус ратник слепоногий с поля сечи?..
А кто будет смеяться и веселить людей?..
Кто будет бороться с сытыми рыхлыми равнодушными амирами — вождями, которые думают только об умирающих бренных телах своих? и прилипчивых вялых семьях семенах своих?
Кто будет будить спящих?.. Кто защитит слабого? Поднимет упавшего? Утешит утомленного?..
Или ты хочешь, чтобы земля твоя стала кладбищем¬?..
— Уже!.. Стала!.. Да!..
— Или ты хочешь, чтобы народ твой стал согбенной толпой идущей слепо бегущей за гробом? за саваном?..
— Уже… Стал… Да…
— Или ты не знаешь, что Священная Книга говорит: вожди неверные! Толпа, последовавшая вслед за вами, будет низвергнута вместе с вами в огонь?..
А ты оставляешь народ со слепыми вождями?..
А ты уходишь? Избегаешь?..
— Устал… Ухожу…
— Или ты забыл слова Пророка: Боритесь с ними при помощи острых глаголов-слов, ибо, клянусь Тем, кто держит мою душу в своей власти, глаголы причиняют больше зла, чем стрелы!..
— Да… Никто не любит гневных глаголов: ни богатый, ни бедный…
Ни вождь, ни раб…
Зачем мне дар этот?.. Да и какой смех в кровавой стране нашей?.. Ха-ха!..
Везде смерть. Везде тлен. Везде палачи. Везде разъятые стерегущие охотничьи уши и рыщущие скользкие глаза.
И потому… Ха-ха-ха!.. Я смеюсь! Я хохочу!.. Только над собой!..
Над своим ветхим рубищем, сшитым из разноцветных отрезков! над своим желтым мятым колпаком сумасшедшего дервиша!..
Только над собой смеюсь!.. Только это не опасно!.. Только над собой смеяться можно!..
Хожда Насреддин — ты сумасшедший!..
Ты говоришь, что Амир Тимур — кровожадный дряхлый хромой тиран!..
Что его империя — гнилой арбуз! А тиран — изумрудная дохлая муха! Гиена!..
Что после смерти тирана враги и потомки растащат, расклюют его державу, как густые вороны тушу горного кабана-секача, упавшего в глухую тайную пропасть из-за несметного темного непокорного тела своего.
Ты над кем смеешься, Ходжа Насреддин?..
Над собой! Только над собой!..
Я сумасшедший блаженный дервиш!.. И смеюсь только над собой!.. Только!.. Ха-ха!.. Смешно! Даже слезы капают, летят на бороду мою…
Айя! Уран!..
Да что я?.. Плачу, что ли?..
Но плакать в нашей стране тоже нельзя. Как и смеяться!..
Можно только вопить: Алла-яр Амиру Тимуру!.. Алла-яр!..
И я воплю!.. И я смеюсь!.. И плачу!..
И слезы тянутся скользят по обильной снежной бороде моей…
Борода моя, как снега вокруг — лучистые тихие глубокие парчовые…
Борода моя, как кетмень забытый…
Кетмень… Как давно я не держал тебя в руках…
А ведь я дехканин… Я люблю рыться в земле руками, пальцами, чтобы ногти были черными смоляными святыми от земли и нельзя было отмыть их в арыке студеном долгом долгом долгом…
Я хочу домой…
Я хочу иметь свою кибитку, свою глиняную низкую мазанку с гнездом ласточки под крышей, с саманным тихим невысоким (чтоб видеть пыльную дорогу вдали!) дувалом…
…Какие-то дальние мазанки Азии мне снятся — и в них мне покойно!..
Какие-то дальние саманные мазанки Азии мне мнятся — и в них мне
покойно и вольно и сонно…
…Давно снятся!.. Домой хочу…
— Ты уходишь, Ходжа Насреддин?.. Ты беглец?..
Ты безвестный невзрачный дехканин?..
И в забвенье доживешь до смерти своей?..
И народ не будет знать могилы твоей нищей скорой низкой?..
И где имя веселое нетленное твое, шумящее как молодая река вешняя?..
Где добрая слава?..
И ты уходишь во тьму? в землю? в забвенье? в могильного червя?..
…Да… Я ухожу…
Я хочу иметь свою кибитку…
Свою жену…
Своих детей.. (Не поздно ль?)
Я хочу по вечерам пить зеленый чай на прохладной суфе под журчащими лепетными арычными деревьями…
Я посажу горную арчу у своей кибитки, чтоб она напоминала мне о бездомных дорогах моих, о ночах под звездами…
— Ты хочешь забвенья, Ходжа Насреддин?.. Ты хочешь лишь сладких сонных тихих воспоминаний?..
…Да… Я вышел из тьмы, из земли, из народа — и хочу! хочу! хочу затонуть, исчезнуть, затеряться, забыться, сгинуть в нем!..
Чтобы и имя мое забылось, затерялось, истерлось, как текучая надпись на древних арабских кладбищенских сыпучих знойных камнях, плитах…
Говорят, что истинный мудрец незаметен, невидим, неизвестен…
Да!.. Я хочу затеряться в народе, как овца в пыльном обильном прохожем стаде…
Хочу-уууууу… Затеряться-аааааа…
— А где ты видел обильные тучные стада, Ходжа Насреддин?..
Твои стада редкие мелкие… Твоя родина нища…
Твои кибитки, твои саманные мазанки глухи косы темны, и в них только дети и вдовы и калеки и сверчки, потому что мужи изошли в войнах! в набегах! в сечах!..
Твои поля больны тучным сорняком…
Айя!.. Ай!..
— Да… Но так было всегда…
И сказал дальний усопший мудрец Исайя: Поникнут гордые взгляды человека, и высокое человеческое унизится…
И сказал мудрец: всякая тварь исказила свой путь на земле!.. Да!..
Так было… Есть… Будет…
Времена неизменны неподвижны… И тут мудрость…
Где иные времена?.. Нет их. Я не видел…
И где иная мудрость?.. Иная жизнь человеков?.. Я не знаю…
И потому ухожу…
— Прощай, Ходжа Насреддин!.. Прощай безымянный безвестный бездомный путник на морозной вечереющей сизой дымной снежной кешской пустынной дороге!..
Ты уходишь в сладкий дым забвенья… Уран!..
Тимур — ты победил!..
Тиран — ты одержал еще одну победу!..
Могила — ты победила!..
Тьма — ты победила!..
Песок — ты победил!..
…И темный малый человечек в желтом мятом колпаке и рваном павлиньем рубище с седой жемчужной чистой бородой уходит в дым забвенья, в снежный морозный сизый туман предвечерний…
И уходит в ночь грядущую забвенья…
…И ночь ночь ночь забвенья ночь морозная ночь сизая грядет грядет грядет над Державой над Империей!.. Да!..
Ночь снежная!.. Ночь ясная! Ночь парчовая…
И лишь свежие сладкие следы врагов темнеют!.. И указуют и обнажают!..
И скачут скачут скачут тайные чагатаи палачи с ножами кашмирскими слепыми точными нагими ночными безответными умелыми…
И следы темнеют и ведут к жертве!..
Ах! Ай! Айя! Уран!..
Блажен предатель — снег Империи!..
Ай, ай, страна моя!..
Тут и снег — предатель преданный!..
И все дороги! все следы! все тропы ведут к жертве!..
Только к жертве!.. Только к смерти!.. Да!.. Уран!..
И уходит малый человечек в ночь забвенья!..
…Ходжа Насреддин!..
Был! и уж нет на снегу твоего следа, а только след осла Жемчуга!..
И ты уходишь на осле по дороге кешской…
Уходишь в дым дым дым дым дым забвенья!.. да…
Но! но! но!..
Но!..
Опять! О Боже!..
Что там у дороги у пустынной одинокой сизой талое живое темнеет?..
О Боже!..
Человек один лежит в снегу, а снег уже схвачен вечерним морозом и покрыт хрусткой ледовой алмазной коркой… о Боже!..
— Кто ты?.. Что лежишь на снегу покорно?..
Или пьян? Иль накурился анаши медовой пагубной бредовой?..
— Я дехканин. Крестьянин…
Я рано утром вышел с кетменем в розовое февральское поле…
А по кешской дымной сырой студеной дороге скакал всадник чагатай. Нукер амира…
И я не увидел его.
И не пал в ноги в копыта гневные его коня с поклоном…
Тогда он сошел с коня и крикнул: Раб!.. Ложись на землю!.. И жди!..
Я не взял с собой ножа, и нечем мне отрезать твою слепую землистую голову… Жди!.. Я поехал за ножом… Скоро вернусь!.. И отрежу отсеку отделю отвалю твою заблудшую голову!.. Жди!..
И я лег и жду, а его все нет и нет…
Уже снег упал, а его все нет… А в снегу сонно холодно…
Может, он заблудился с ножом?..
Может, пойти ему навстречу по дороге?..
…И дехканин лежит на снегу. И кетмень забыто тихо лежит рядом…
…О Боже!..
И что ж ты лежишь, покорный народ мой?..
И ждешь ножа, и каждый думает: только бы нож нашел не меня, а другого, а нож блуждает, а нож устал уж, а нож уж не приходит…
Иль не можешь кетменем нож раздавить разбить?..
Не можешь?..
И вспахать взломать нукера-палача глухую рожу морду переносицу заросшую?..
Айя!.. Уран! Учча!.. Ачча!.. Тошно!..
…Но я ушел с самаркандской дороги…
Но я ушел в родной кишлак Ходжа-Ильгар…
Но я потерял утратил свое имя…
Но я не Ходжа Насреддин, а такой же безымянный раб, ждущий последнего ножа…
Покорный я, покорный, подлый сонный…
Но!..
Нет сил глядеть терпеть!..
Но!
Нет сил дремать на дремлющей дороге дороге!.. Нет сил спать в стране усопших сонных…
…И Ходжа Насреддин сходит с осла…
И вынимает из ветхого мешка — хурджина ветхую палку дервиша, увешанную разноцветными лоскута¬ми и медными певучими колокольцами…
И палка дрожит в руке Насреддина и поют певуче морозно шелестят звенят колокольцы тонко тонко…
— Наконец-то я нашел тебя, дехканин… Я брат того нукера… Он послал меня разыскать тебя…
— Вы принесли нож, таксыр, господин мой?.. Наконец-то!.. Вот моя голова!.. Она очень устала! И замерзла! И стала думать от мороза…
А может, взять кетмень и убить нукера?..
Мне стало страшно — зачем мне такая голова?.. Зачем, таксыр?..
— Да. Думающая голова — это самое опасное в нашей стране…
— Скорее отрежьте ее, таксыр… Надоело думать… Холодно… страшно…
Может, убить нукера?..
Где же ваш нож?.. Где?.. Думать страшно!..
— Думающих голов стало больше, чем ножей…
Не хватает ножей уже… Ножи устали… Палачи устали…
Мой брат прислал палку… Но это палка не простая!.. Это двоюродная сестра посоха самого Пророка!..
Гляди, как она бьет!.. Как поют колокольцы!..
И тут дехканин вскочил с земли, с примятого подтаявшего под ним сырого водянистого снега.
— Ходжа Насреддин!.. Ходжа Насреддин!.. Спаситель мой!.. Я узнал тебя!.. Узнал… Что ж ты не пришел раньше?.. Спасал других?..
И он заплакал…
И Ходжа Насреддин положил теплую дрожащую старую добрую свою ладонь на бритую нагую его послушную голову…
— Седая голова… Прекрасная мудрая голова дехканина… Земледельца…
И ты так легко хотел расстаться с нею…
…Да!.. В ожидании ножа созревает иная голова!.. да!..
Но я ухожу…
…И пошел к ослу своему…
И уже вечер перешел в ночь.
И был сизый вечер, а стала морозная ясная ночь.
И стала ночь с полевыми огромными бездонными звездами…
И звезды разгорались от мороза…
И полузамерзшие арыки едва шевелились в снежных полях…
И малые арыки совсем замерзали останавливались хрустели густели теснились от игольчатого молодого льда, а большие арыки жили текли шевелились двигались в ночи…
И малые люди засыпали, а большие двигались в ледяной ночи…
И Ходжа Насреддин двигался в ледяной студеной ночи…
Да!..
И!..
ЧАЙХАНА «ЧЕТЫРЕ ЧИНАРЫ»
И там у дороги росли четыре столетние жемчужные обильные раскидистые чинары чинары чинары…
И Ходжа Насреддин узнал их — дальних былых вечных…
И они были снегом высоко и щедро засыпаны и сияли в ночи снежные одинокие родные…
И сияли в ночи пустынной как четыре снежные горы…
И Ходжа Насреддин узнал их…
И там была нищая малая чайхана и там светился утлый нищий низкий светильник и горело чадило пахучее чигирное масло…
И темно в чайхане было и пусто и дремно…
И только!..
Но!..
Айя!.. Откуда ты взялся в нищей тощей моей земле? в земле военной? в земле без мужей ядреных вольных? в земле холмов похоронных?..
Айя!.. Откуда ты взялся вырос поднялся палван богатырь красавец чайханщик Турсун-Мамад?..
Валун средь камней!..
Ты вольный улыбчивый!.. Зубы снежные ладные ликуют горят!.. Глаза лихие свежие нетронутые непугливые!..
И весь ты весь барашек ярый! бычок бык тугой налитой порос зарос кудрявой вольной вешней бородой!..
И грудь твоя в старом погорелом чапане-халате с широким вырезом открыта обнажена и вся она кудрявая каракулевая веселая вольная грудь!..
И откуда ты палван богатырь на земле моей нищей?
И глаза чисты твои, и зубы и душа твоя кроткая чиста невинна!..
Я вижу! Я знаю!..
Я слезаю с осла и иду к тебе и ты мне улыбаешься…
И ты улыбаешься и обе руки мне щедро кротко подаешь протягиваешь доверяешь…
…И что я?.. Что стою?.. Что вспоминаю?.. Как в тумане…
Молодые дни мои?.. Молодые зубы губы щеки руки?.. Молодое тело мое?..
И где оно?..
Я как в тумане… в мареве… в забвенье сладком…
Я под сонным детским теплым занданийским одеялом давним дальним…
…А Турсун-Мамад усаживает меня на дряхлую кунградскую кошму, изъеденную кишащей рьяной ройной перламутровой молью, но я не слышу моли, но я не чую прогорклый давний запах чигирного чадящего масла…
Но я гляжу на молодого чайханщика!.. Айя!..
Сын!.. Нерожденный сын мой…
Ты бы мог быть таким… Таким!..
Турсун-Мамад, блажен отец твой!.. И мать твоя!..
…А что я?.. без детей? без семьи? без дома?.. Что я… Айя!..
…А в чайхане темно…
И только в углу на рваных одеялах-курпачах шевелится живет какой-то человек…
Старик в косматой туркменской бараньей обширной папахе, и он не снимает ее, и во тьме лицо его старое птичье острое кажется мне знакомым…
Но оно зыбкое расплывчатое во тьме и я не могу ясно разглядеть его…
Но чудится мнится мне зыбкое это лицо знакомым…
Откуда оно?..
Но столько лиц я перевидел в жизни моей кочевой, что каждое новое лицо кажется мне уже знакомым, уже виденным, уже прошлым…
И лицо старого туркмена в папахе мглистое темное лицо зыбкое в зыбком темном углу…
Лицо во тьме мерцает…
И пустынно в чайхане… Нет никого…
Только туркмен, я и Турсун-Мамад…
…И он приносит мне чайник с зеленым китайским благовонным благодатным чаем и пиалу и самаркандскую лепешку густо обсыпанную млечным кунжутом…
И бухарское легкое летучее теплое одеяло, чтоб я накрыл укутал холодное свое снежное страждущее неверное тело…
И он улыбается мне.
И он чует, что я полюбил его…
И улыбается мне…
…Откуда ты, нерожденный сын мой?..
— Зеленый чай — лекарство от всех болезней… Пейте, учитель… Отдыхайте, отец…
…Отец!.. Ата! Дада!..
Этих слов не знал я…
…И голос у него чистый и нетронутый улыбчивый свежий. Ясный, как морозная ночь вокруг чайханы!..
Ночь!..
Так сладка ночь!..
Так сладок зеленый чай!
Так сладка круглая кунжутная подогретая на углях лепешка!..
Так сладка ты тихая заброшенная снежная ледовая морозная родина моя!..
Я вернулся! Я больше никуда не уйду…
Никуда… Никогда… Да!..
…И я опускаю избитые измятые ноги мои в сандали’ — подземную тлеющую под одеялами глиняную печь…
Тепло ногам… Тепло душе… Дремно… Сонно… Спать хочется…
Спать… спать… спать… спать…
И Турсун-Мамад приносит мне горячую пряную шурпу-суп в таджикской расписной пиале-косе и деревянную иранскую ложку и ставит пиалу на сандалии…
И руки у него во мгле чайханы светлые жемчужные могучие руки, как стволы вековых снежных чинар чинар чинар…
…О нерожденный сын мой несужденный… да… да…
…Я ем шурпу и засыпаю… Ем и засыпаю!..
Сон! сон… сон…
Ночь… ночь… ночь…
Ночь — сон…
Сон что ли?.. Сон!..
О!..
Сон — и четыре снежных молчных мохнатых всадника у чайханы вырастают…
Сон — и они с пенных ярых коней темных караширских слепых слезают сползают спадают…
Сон — и Турсун-Мамад улыбчивый щедрый чистый им улыбается…
Сон — но я узнаю Безносого Ката…
Сон — и они шепчут говорят и они скалятся: Давай шашлык! Жирный! Густой!.. Из молодого барашка!.. Давай!.. Быстрей, барашек!..
Сон — и они немо скалятся на Турсун-Мамада…
…Тогда Турсун-Мамад улыбается.
— Откуда в нашей нищей стране барашек?.. Откуда барашек жирный ярый в нашей нищей державе?..
Сон сон сон — и Турсун-Мамад снежно чисто улыбается…
Сон — а угли рдеют тлеют живут чадят дымят в мангале…
Сон — а там на четырех дамасских шампурах нищий тощий жилистый шашлык, жарится, мается, сворачивается…
Сон — а тогда четыре чагатая скалятся: Давай, барашек!.. Давай твой шашлык небогатый!..
Тогда Турсун-Мамад подает им шашлык…
Тогда он им весело вешний ярый неповинный улыбается…
Не чует… Не знает… Распахнутый…
Айя!..
Но я чую!.. Но я знаю… Но…
Сон! сон! сон!..
Да я ухожу по дороге к родному кишлаку Ходжа-Ильгару…
Сон — и я ухожу домой…
Я больше не Ходжа Насреддин…
Я дехканин безвестный безымянный…
Айя!.. Сон!.. Я засыпаю засыпаю засыпаю…
Но я!.. Я чую!.. Чую!.. Ай! ай!.. Ай!.. Я чую! чую! Знаю! знаю! знаю!..
Тогда первый Безносый чагатай шашлык тощий хищно доедает…
Тогда дамасский нагой шампур стальной в его руке освобождается блуждает…
